Леночка пошла догонять подруг, а Яблочков побрел разыскивать Невельского – вдруг Крутилин спросит, нашел ли его Арсений Иванович? Куда же тот подевался? Местонахождение своего питомца подсказал встреченный Яблочковым директор гимназии:
– Павел пошел навестить родителя.
– Участок, случайно, не знаете?
– Для самоубийц выделены места за оградой.
Сей участок был прирезан к кладбищу недавно, после многочисленных жалоб на «заражение воздуха» от жителей острова Голодай, где с самого основания города закапывали покончивших с собой. Хоронили их полицейские, не утруждавшие себя глубоким рытьем и сколачиванием гробов.
Невельский, сняв фуражку, стоял у одной из могил.
– А, это вы? – сказал он, завидев Яблочкова. – Снова допросить желаете?
– Высокий, бритый налысо, в синих очках. Знаете такого?
– Наш инспектор.
– Который вас в борделе поймал?
– Он самый.
– Сколько ему лет?
– Пятьдесят, шестьдесят, а может, все семьдесят, – пожал плечами Невельский. – Давайте помянем Костика, раз уж пришли…
Гимназист полез за пазуху, но тут же выдернул оттуда руку:
– Вот черт! Фляжку позабыл!
– Тоже ходите с фляжкой?
– Что значит тоже?
– У Костика фляжку видел.
– Да, он ею очень дорожил.
– Фляжка та пропала. В ранце мы ее не нашли. Если вдруг у кого увидите…
– У кого? Если не возражаете, хотел бы побыть в одиночестве.
Фрак, фрак… На самом деле фрак у Арсения Ивановича имелся – пришлось приобрести при поступлении в труппу – роли современников актеры должны были играть в собственной одежде. Однако появиться в нем на званом приеме было никак невозможно: сильно поношенным он был уже при покупке, а в роли Глумова пришлось ползать в нем по сцене, изображая коня под Артюшкиным.
Где бы одолжить фрак? Для разыскных целей в сыскном отделении имелся особый гардероб, с помощью которого можно было перевоплотиться хоть в извозчика, хоть в нищего. Но только не в солидного господина.
В прокатном ателье цены оказались заоблачными, а фраки – потасканными. Примеривая лучший из них, Яблочков выложил портмоне, из которого выпала визитная карточка. Услужливый приказчик ее поднял, и Арсений Иванович прочел вытисненное на ней имя: «Тейтельбаум Григорий Михайлович, купец первой гильдии, собственные лавки готовой одежды в Гостином дворе и Пассаже».
А что, если выпросить фрак напрокат у Тейтельбаума? Новый, дорогой. Предстать, так сказать, во всей красе?
Яблочков поначалу решил заскочить к нему в лавку после службы. Но, подъезжая к Большой Морской, сообразил, что завтра – суббота, священный еврейский день, который почему-то начинается в вечер пятницы. И решил, что служба подождет.
В лавке Гостиного двора сказали, что Тейтельбаум в Пассаже, а там стали уверять, что в Гостином. Чтобы не терять время, Яблочков начал примерять фраки, понадеявшись, что Гирша Менделевич рано или поздно появится.
– Сидит как влитой. Даже подшивать не надо, – обрадовал его приказчик, когда Арсений Иванович надел самый дорогой в магазине фрак с очень низкой по последней моде талией и слегка скошенными, чтобы подчеркнуть выпуклость груди, полами.
– Сколько стоит?
– Для знакомца Григория Михайловича, – приказчик задумался, а потом выпалил, – триста рублей.
– Беру! – сказал Арсений Иванович, решив, что, поносив его в воскресенье, в понедельник вернет Тейтельбауму с извинениями, мол, передумал.
– Если желаете уйти в обновке, можем отправить вашу прежнюю пару вместе со счетом вам домой.
– Нет, отправьте туда фрак. А также сорочку…
Колокольчик известил о посетителе, приказчик обернулся и радостно воскликнул:
– А вот и Григорий Михайлович.
– Господин Яблочков! – искренне обрадовался Тейтельбаум. – Решили обновить гардероб?
– Обстоятельства вынуждают…
– Неужели задумали жениться?
– Почти… Смазливая барышня пригласила на прием. А ее родитель занимает высокий пост…
– Как я вас понимаю, Арсений Иванович. Десять лет назад сам находился в подобной диспозиции. Нищий сирота шел на смотрины в дом лучшего витебского портного.
Арсений Иванович от удивления высунул голову из-за занавески:
– Вы были нищим?
– Я – сирота с рождения. Рос у дяди вместе с двенадцатью его детьми, перебивался с хлеба на воду. Но был лучшим в ешиве, и поэтому ребе отрекомендовал меня Беллочкиному отцу в качестве жениха. Видите ли… У евреев не принято женить деньги на деньгах. Потому что ум, в отличие от денег, не передается по наследству. А когда нет ума, деньги, даже если их очень много, куда-то исчезают. Только ум способен их приумножить. Что, собственно, я и сделал. Предложил тестю открыть в столице магазин. Шить, как и прежде, в Витебске, где рабочие руки стоят копейки, а продавать здесь. Тесть сперва сильно расстроился: так ли я умен, как уверял его ребе? Конечно, он понимал, что размер с клиента можно снять в Петербурге и передать в Витебск телеграфом. Но как проводить примерки? Я объяснил ему, что мы вообще не будем снимать размеры, а примемся шить сразу на разные фигуры. Покупатель примерит наиболее подходящий, а укоротить, подрезать, чуть-чуть расставить можно прямо в лавке. И что? Дело наше процветает. Более того. После моих успехов Беллочкин брат открыл подобный магазин в Париже!
– Боюсь, что у русских подобные браки не приняты. У нас по-прежнему деньги женятся на деньгах. Ну или на связях, – грустно посетовал Арсений Иванович, выходя из примерочной.
– Сообщите ваш адрес, – попросил приказчик.
Яблочков продиктовал.
– А что у вас за ссадина на лбу? – спросил участливо Тейтельбаум.
– Да так… Пытались убить, но не вышло…
– Надо бы ее замаскировать. Обратитесь-ка к Жан-Жаку…
– Руссо? – усмехнулся Арсений Иванович.
– Нет, его фамилия Лауре. Здешний куафюр. Очень, очень хороший. Он зачешет вас так, что ссадина не будет видна.
– Пора бы Жан-Жаку нам уже процент выплачивать, – улыбнулся приказчик. – За неделю второго клиента к нему отправляем. Может, и очки желаете?
– Очки? Какие очки? – насторожился Яблочков.
Синие совиные ему уже снились по ночам.
– Да какие угодно. Мастер Брандт – золотые руки, любые окуляры изготовит. Все тому же клиенту его присоветовали.
– Когда? – спросил Яблочков, чувствуя, что вот она – удача.
– Во вторник. Зашел к нам этакий раскольник. Волосы до плеч, борода до пуза, армяк, все как полагается. Я в удивление, мол, что угодно? А он вдруг: «Приодень по моде. Надоело дедовы обноски носить».
– Молодой, старый?
– Юный. Правда, это стало понятно, когда месье Жан-Жак его наголо обрил. Даже моложе вас, лет двадцать, не больше.
– Очки? Какие он очки купил?
– Самые что ни на есть модные. Роговые. Стекла синие.
– Адрес оставил?
– Конечно, чтобы мы обноски ему вернули. Не пойдет же он в них с бритой головой.
– Говорите, ну же…
Приказчик листал страницы в блокнотике:
– Не то, не он… Федор Рыкачев, Большая Зеленина, дом купца первой гильдии Пятибрюхова…
– Обожженыш? – воскликнул Крутилин, заслушав доклад Яблочкова. – Не может быть…
– Еще как может. Я и цирюльника опросил, он хорошо его описал.
– Федька хоть сам и не старовер, вырос у староверов. Нравы у них сам знаешь…
– Как раз из-за строгости нравов, из-за невозможности реализовать обычные желания люди и решаются на преступления.
– Возможно, ты и прав.
– Дайте людей, еду на задержание.
– Я тоже.
Ворота открыл все тот же верзила в черной косоворотке.
– Чего желаете? – как и в понедельник, спросил он у Крутилина Иван Дмитриевич на этот раз продемонстрировал револьвер:
– Хозяин дома?
– Да, – подтвердил верзила.
– А Обожженыш?
– Нет, съехал.
– Куда?
– Он мне не докладывает…
– Яблочков, допроси-ка его. По глазам вижу – врет. А вы, – начальник сыскной обвел взглядом шестерых агентов, – обыщите дом.
– На женскую половину никак нельзя, – возразил верзила.
– Тебя забыли спросить, – Яблочков схватил верзилу за патлы и, резко потянув вниз, стукнул коленом ему по лбу.
– А я пока потолкую с хозяином, – сказал в заключение начальник сыскной.
– Что опять случилось, Иван Дмитриевич? – испуганно спросил Пятибрюхов у вошедшего без стука Крутилина.
– Федор твой где?
– Съехал.
– Куда?
– Не знаю. Испросил отпуск для поправки здоровья.
– Когда?
– Во вторник. Собрал вещи и укатил. Сказал, объявится через месяц. А что случилось?
– Против Федора подозрения. Весьма серьезные.
– Как вы могли им поверить, Иван Дмитриевич? Да на этих мошенниках пробу негде ставить.
– Ты о ком? – недоуменно спросил Крутилин, пытаясь сообразить, где искать Рыкачева.
– О братьях Серогодских. Федор по неопытности в их ловушку попался. Предложили они ему баржу корабельных сосен. Нам такие до зарезу нужны. Обожженыш ударил с ними по рукам, но, когда сосны осмотрел, покупать наотрез отказался, потому что гнилыми они оказались. Братья сперва пытались его подкупить, де, долю тебе от сделки выплатим, а когда не вышло, пригрозили Федьку в Сибирь отправить. В полиции, де, у них много друзей, если напишут заявление, что Федор деньги у них украл, его арестуют и осудят. Я братишек этих знаю, потому эти угрозы воспринял всерьез. Вот и велел Федьке на время скрыться. Хорошо, что к вам дело попало, Иван Дмитриевич. Уверен, что разберетесь.
Степан Порфирьевич открыл ящик стола и вытащил оттуда набитый бумажник:
– Сколько?
– Нисколько. Начальник сыскной полиции мошенничествами с корабельными соснами не занимается. Федька твой не в воровстве, в убийствах обвиняется.
– Не верьте Серогодским.
– В убийствах Капы и Кости Гневышевых.
– Что-что?
– Где Федор находился в ночь на понедельник?
– Здесь. Где ему быть? Хотя нет… Точно нет! В понедельник ему с самого утра надо было оказаться в Стрельне. Договор выгодный подписать. А клиент там капризный. Если опоздаешь – пиши пропало. Обожженыш решил отправиться туда ввечеру и где-нибудь переночевать.