Несмотря на преклонные годы, старик шел очень резво, верзила едва за ним поспевал. Дойдя до Гисляровского переулка, преследуемый свернул.
Крутилин, сидя в пролетке, постоянно вертел головой во все стороны, высматривая Рыкачева. Вдруг следует сзади? Или, наоборот, шествует навстречу. Главное теперь – не упустить его при передаче документа. Конечно, воспользоваться им Федьке будет теперь непросто, все пограничные пункты уже извещены о том, что паспорт на имя мещанина Мармузова фальшивый. И все же… Обожженыш умен и ловок и несколько раз обвел полицейских вокруг пальца. Вдруг и пограничников обведет?
Дойдя до конца Гисляровского, старичок взял влево на тропинку в сторону Карповки, вдоль заливных лугов. На пролетке по ней было не проехать. Пришлось Крутилину вылезать.
Куда он направляется? По ту сторону Карповки жилых домов – раз-два и обчелся, сплошные поля с огородами. А вдруг Обожженыш спрятался среди фруктовых деревьев и посадок? Вдруг, увидев слежку за старичком, Рыкачев решит застрелить Крутилина с верзилой? Поэтому, когда перешли через мосток, а старичок повернул направо на Цветочную улицу, Крутилин достал и взвел револьвер. Но обошлось. Без всяких приключений они друг за другом дошли до Каменноостровского проспекта, а там свернули налево. Похоже, старик направляется в Новую Деревню – там много дач, и Рыкачев запросто мог найти там пристанище, не предоставляя вида.
Почему старичок не оборачивается? Почему его не волнует слежка? И где, черт побери, он научился так быстро ходить? Даже верзила еле за ним поспевает, а Крутилину и вовсе то и дело приходится переходить на трусцу, потому пот течет с него рекой.
Питерская жара из-за излишней влажности – вязкая, липкая. Если нет ветерка, кажется, что уже в аду. Все живое сейчас прячется в тени. И только начальник сыскной с револьвером в руках гонится из последних сил за старичком-курьером, одетым по раскольничьей моде. Неужели Пятибрюхов соврал и Рыкачева прячут староверы?
На Каменностровском мосту наконец-то стал обдувать легкий бриз, идти стало легче. На середине моста старичок остановился, якобы, отогнать увязавшуюся за ним собаку. Та заливисто тявкала и норовила укусить его за босые пятки. Старичок стукнул ее посохом, та взвизгнула и, поджав хвост, выбежала на мостовую, едва не попав под копыта лошади ротмистра Кирасирского полка. Тот с трудом удержался в седле и, остановившись, грязно выругался на шавку и старика. Эти события настолько отвлекли внимание Ивана Дмитриевича, что если бы не верзила, подбежавший с криком:
– Посох! Посох! Он кинул его в речку!
Рыкачеву и на этот раз удалось бы улизнуть. Старичок бросил посох прямо к нему в лодку, качавшуюся под мостом. И теперь, гребя мощными рывками, Обожженыш уплывал в сторону Большой Невы. Пока Крутилин ищет лодку для погони, Рыкачев уже достигнет Выборгской стороны. Иван Дмитриевич решительно достал револьвер, взвел курок, прицелился. Мимо! Сразу выстрелил во второй раз. Опять в молоко!
– Давайте я! – предложил верзила.
– Старика лучше догони! – велел ему Крутилин и выстрелил снова.
Федька в ответ бросил весла и пару раз пульнул по мосту, Ивану Дмитриевичу даже пришлось спрятаться за опору. Выждав несколько секунд, выглянул – Федька по-прежнему греб. Еще несколько саженей – и стрелять будет бесполезно, слишком далеко. Крутилин, опершись рукой на парапет, пригнулся и прицелился. Федька умер мгновенно.
– На! – Крутилин протянул Яблочкову утерянный ремингтон и удостоверение. – Повезло, что Рыкачев не упал в воду.
– Вот спасибо! – обрадовался Арсений Иванович. – Как вы его вычислили?
– Не имей сто рублей, а имей сто друзей.
Яблочков про себя произнес бы эту пословицу иначе: имея сто друзей, будешь иметь двадцать семь тысяч ассигнациями. Именно столько он обнаружил в сейфе, куда утром заглянул (ранее Крутилин ключ ему не доверял). Трудами праведными такие деньжата не заработать.
– Старикашку допросил? – поинтересовался Крутилин.
Пойманного верзилой курьера он велел сразу же отправить в сыскное. Допрашивать в тот момент было некогда – сперва под его руководством местные рыбаки ловили лодку с трупом, потом проводил опознание, затем Иван Дмитриевич докладывал начальству.
– Молчит! – развел руками Яблочков. – Даже имя назвать отказался! Все время молится и земные поклоны кладет.
– Значит, «странник». Я так и решил. Никто, кроме них, столь быстро не ходит.
– Что за странник? – удивился Яблочков.
Наиболее радикальное из старообрядческих согласий – странническое. Основателем его считается инок Евфимий, родившийся в середине XVIII века. Ни одно из беспоповских течений, тогда существовавших, ему не пришлось по нраву. «Новопоморцев» он критиковал за произнесение молитвы во славу Государя Императора, «новоженов» – за венчания в официальной никоновской церкви, «федосеевцев» – за отказ от «иноческого» обряда, «филипповцев» – за то, что согласились именоваться «раскольниками».
Потому-то Евфимий и основал свою церковь. Он учил последователей, что в русского царя вселился Антихрист, и по сей причине истинно верующим необходимо полностью порвать со властью – не записываться в ревизские сказки, не платить податей в казну, не иметь недвижимого имущества, паспортов и постоянного места проживания, не вступать в брак. Целью «странников» должно стать «сохранение святой веры при власти Антихриста».
Согласие делилось на две группы: собственно «странники», или «крыющие», которые вели монашеский образ жизни и постоянно переходили с места на место; и странноприимцы, или «жиловые», содержавшие тайные пристанища, в которых останавливались отдохнуть «крыющиеся». Странноприимцы не были полноправными «странниками» – они не могли участвовать с ними в общей молитве и разделять трапезу, но без их помощи и участия эта церковь не могла бы существовать. Лишь на склоне лет или в случае тяжелой болезни странноприимцев крестили «в странство». Службы у «странников» проходили по древним дониконианским правилам, шли без пропусков, слушались с благоговениями. В иные вечера «странники» клали до шести тысяч земных поклонов.
Почти сто лет власти ничего не знали о «странниках», да и обнаружили их по случайности, когда ловили шайку беглых солдат в Пошехонских лесах. «Власть царя над собой не почитаю, христианином его не признаю», – заявляли «странники» на следствии. За такие речи их отправляли на каторгу. Церковь была разгромлена. Но не до конца.
Со смертью в 1674 году вятского епископа Александра епископов-староверов не осталось, и рукополагать священников стало некому. Прежде рукоположенные постепенно умерли, и перед верующими стал вопрос: как совершать службы и таинства? Одни согласились на приглашение попов, рукоположенных уже по новым книгам (после совершения соответствующего чина – «исправы»), таких староверов называли «поповцы». Другие же сочли, что священники из-за воцарения Антихриста лишились благодати, и решили обходиться без них.
– Самые рьяные из раскольников.
– Значит, Пятибрюхов соврал.
– Нет, Степан Порфирьевич тут ни при чем. Пятибрюхов – «поповец», а «странники» – беспоповцы. Они друг к дружке хуже, чем к официальной церкви, относятся.
– А как Рыкачев к «странникам» попал? Пойду-ка я еще разок нашего старичка допрошу, – решил Яблочков.
– Бесполезно, – остановил его Крутилин. – Ничего он не скажет. «Странники» с властью не разговаривают.
– И что с ним делать?
– Передадим в Третье отделение. Государственные преступники – по их части.
Когда Яблочков покинул кабинет, Иван Дмитриевич взял возвращенный им ключ от сейфа и открыл его.
– Залезал, – произнес он, не обнаружив вставленной в щель между дверцей и стенкой белой ниточки.
Он пересчитал деньги, все оказались на месте, однако Яблочков тоже их пересчитывал, потому что зола, которой Крутилин пересыпал деньги, лежала кучками внизу.
Не перегнул ли Крутилин палку в истории с Жупиковыми? Тот ведь вполне мог обойтись и без извинений. Но Иван Дмитриевич захотел проверить Яблочкова на умение держать удар. Вышло, что умеет. Может, пора взять его в долю? Крутилину давно уже было не по чину с мазуриков дань собирать и выцыганивать щедрое вознаграждение с потерпевших за якобы разысканные вещи.
Нужного помощника подыскивал давно. Но никто не годился. Служивший до Яблочкова Выговский был чересчур честным, а Фрейлих – слишком глупым. У Яблочкова имелся свой недостаток – романтик. Но других кандидатур на горизонте по-прежнему нет. Предложить Арсению? Нет, рано, не готов.
Крутилин сам был не готов. Уж больно ему не хотелось делиться…
Глава восьмая
10 июня 1871 года, четверг
Таня два часа крутилась у зеркала, выбирая платье и шляпку, из-за этого чуть на девятичасовой поезд не опоздали. Леонид Каретный с двумя букетами (один – Сашеньке, второй – возлюбленной) встретил их на вокзале в Лигове. До Бауха шли пешком, останавливаясь у каждого куста сирени, чтобы насладиться запахом.
На сей раз сверление болезненным не было – доктор всего лишь вытащил временный цемент из зуба. Но вот пломбировка каналов, которые успел проковырять в полости зуба червь, прибавила Сашеньке седых волос. Чуть за палец Бауха не укусила!
– Почему не дали наркоз? – заорала княгиня, когда дентист наконец-то разрешил закрыть рот. – Мне же больно.
– Потому что канал пломбируется ровно до того момента, пока пациент не вскрикнет.
– Как это бесчеловечно.
– Если ввести ваше сиятельство в наркоз, вы, конечно, не почувствуете боль при пломбировке. Зато потом будете кричать от нее всю ночь, а утром явитесь сюда. И придется опять делать все по новой.
– Почему я должна кричать ночью?
– Потому что зубной канал очень маленький, и я нечаянно могу налить в него цемента больше, чем нужно. Чтобы этого не произошло, я пломбирую, ориентируясь на вашу боль. Откройте-ка рот.
– Что? Опять? Вы разве не закончили?