Все эти угрозы убедили его не заканчивать свою жизнь опереточным королем. Наполеон решил по своему обыкновению пойти в наступление первым. Английский полковник Кэмпбелл, посетив Наполеона на острове Эльба, сказал о нем, что он «все время в движении». Он не мог бы сказать лучше…
Финал истории об императоре-предпринимателе
Сто дней отсрочки
После одиннадцати месяцев жизни в изоляции под постоянным наблюдением Наполеон, которому в то время было 46 лет, покинул остров Эльба, чтобы тайно вернуться во Францию. 1 марта 1815 года, едва сойдя на берег в заливе Жуан, Наполеон заявил: «Победа пойдет быстрым шагом; орел со знаменем национальных цветов полетит с колокольни на колокольню прямо к башням Нотр-Дам…» Командование своим маленьким войском в 900 человек он поручил верному Камбронну: «Я доверяю вам командование авангардом в моей самой блестящей кампании, вы не должны выпустить из пушек ни единого ядра. Я хочу вернуть себе корону, не пролив ни капли крови». По дороге император случайно встретил князя Монако и спросил его: «Куда вы едете?» Князь ответил: «К себе!» Наполеон сказал: «Я тоже».
Все войсковые подразделения, которые правительство отправляло остановить Наполеона на пути в Париж, переметнулись на его сторону, хотя маршал Ней обещал Людовику XVIII «привезти узурпатора в железной клетке». Под действием все возрастающей враждебности к нему собственных солдат Ней в конце концов примкнул к своему бывшему начальнику. На процессе по поводу предательства Нея в сражении под Ватерлоо он неумело защищался: «Как одними руками можно остановить морские волны?» Король Людовик XVIII, оставленный всеми, во второй раз сбежал из Парижа.
По мере приближения Наполеона к столице лексика и настроение журналистов, писавших статьи в «Официальную газету», менялись. Сначала заголовки были такими: «Корсиканское чудовище высадилось в заливе Жуан» и «Тиран проехал Лион», потом: «Бонапарт быстро приближается» и, наконец, «Император прибыл в Фонтенбло».
В Париже приближение Наполеона произвело смятение в рядах сторонников монархии Бурбонов, только Фуше сохранил хладнокровие: «Наполеон будет возбужден, словно накануне сражения, и сразу захочет женщину. Найдите ему какую-нибудь, зараженную сифилисом». Несмотря ни на что, император счел полезным для себя вновь назначить Фуше министром полиции, но по отношению к другим членам администрации он развернул кампанию чистки, желая отстранить изменников, по чьей вине произошел крах империи в 1814 году. В отличие от Талейрана, Фуше явно и открыто не изменил Наполеону в 1814 году, а его прошлые заслуги в деле казни короля Людовика XVI, казалось, могли послужить ему определенными гарантиями. Но тем не менее Фуше немедленно начал двойную игру, пообещав Бурбонам, что будет по мере своих сил мешать императору: «Я не желал бы большего, чем возвращения Бурбонов, только нужно, чтобы дела велись не так глупо, как в прошлом году Талейраном. Нельзя, чтобы все зависело от них. Нужны хорошо продуманные условия и твердые гарантии».
Чистка не только не предотвратила предательств, но и парализовала деятельность многих чиновников. Пьер Фуше, будущий тесть Виктора Гюго, служащий в военном министерстве, так описывал создавшуюся двусмысленную ситуацию: «В период Ста дней нашим министром был маршал Даву, князь Экмюльский. Являясь нашим руководителем, ответственным за проведение чистки, он заставил нас подписать присягу верности императору. Эта формальность не была необычной для правительственных служащих. Они и другие чиновники уже давали присяги четыре или пять раз: первую — конституционному монарху, вторую — Республике, третью — Империи, четвертую — Реставрации. Никого это не удивляло. Политические клятвы во Франции имели весьма сомнительную ценность».
Вернув трон, Наполеон решил создать новый штаб. Он назначил Камбронна дивизионным генералом, но тот отказался: «Скажут, что это несправедливо». Так же поступил и маршал Удино, назначенный Людовиком XVIII государственным министром и пэром Франции, заявив, что не собирается «играть двойную роль и служить двум господам». Остальные маршалы, как, например, Мюрат, ждали, когда Наполеон их призовет, но не дождались, так как он не простил им предательства. Тогда Наполеон решил примириться с либералами, правда, не очень в это веря. Он так заявил Бенжамену Константу: «Свободные выборы? Публичные обсуждения? Ответственные министры? Свобода? Все это мне подходит…»
Несмотря на все препятствия, за три месяца Наполеону все-таки удалось при помощи Даву вновь набрать армию численностью 500 000 человек. К несчастью, на западе Франции вспыхнуло роялистское восстание, и императору пришлось послать туда 40 000 солдат, которых ему очень не хватало для борьбы с новой европейской коалицией. С тяжелым сердцем он начал новую кампанию, прекрасно понимая, что его армия ни количественно, ни качественно не была к ней готова. Тем не менее он решил атаковать, не дожидаясь, пока все коалиционные силы объединятся: «Существуют обстоятельства, когда я должен посадить на цепь свое доверие». Оптимизм ему изменил: «Я инстинктивно ощущал, что исход будет плачевен; но это не повлияло, безусловно, на мою решимость и на мое чувство меры».
В начале июня 1815 года Наполеон сосредоточил свои войска на севере Бельгии. 15 июня в три часа утра французы начали движение к реке Самбре, чтобы занять несколько мостов. Целью этого маневра было нарушить линии связи английской армии Веллингтона и прусской армии Блюхера. Через три дня Наполеон со вздохом произнес: «Что может злая судьба, когда она вмешивается в дела человека! За три дня я трижды уже видел судьбу Франции, судьбу мира, но все мои хитрости оказались бесполезными». В самом деле, 18 июня 1815 года Наполеону пришлось дорого заплатить за ошибки, допущенные им в выборе начальников, в недооценке прусской армии и в выборе фронтального удара по армии Веллингтона вместо обходного маневра.
16 июня 70 000 французов выступили против 70 000 англо-голландских солдат и 100 000 прусских. Разбив прусское войско под Линьи и послав Груши преследовать побежденных, Наполеон дал Веллингтону возможность занять благоприятную позицию на плато Мон-Сен-Жан вблизи долины Ватерлоо. Из-за проливного дождя, шедшего целый день, Наполеон перенес начало действий на завтра. К утру 18 июня земля подсохла. Наполеон решил, что у него 90 % шансов на победу. В 13 часов, в тот момент, когда он готовился начать основную атаку на левый фланг англичан, ему привели взятого в плен прусского курьера с посланием для Веллингтона, в котором сообщалось о прибытии авангарда Бюлова. «У нас остается еще 60 % шансов на победу», — сказал император, который надеялся пробить брешь в английском строю, прежде чем прусское войско подойдет к Великой армии с фланга. Он отправил курьера к Груши с приказом возвращаться как можно быстрее. Однако Груши слышал пушечные выстрелы уже начиная с 11 часов утра. Генерал Жерар, один из его офицеров, приблизился к нему и спросил, не следует ли его корпусу вернуться на поле сражения. Груши ему ответил: «Император приказал мне преследовать пруссаков. […] Если я разделю мое войско, это станет непоправимой ошибкой». Размышляя о былом на острове Святой Елены, Наполеон всю ответственность за это поражение возложил на Груши. Однако маршал получил лишь два его послания, а то, в котором Наполеон приказывал атаковать Бюлова, дошло до Груши только в 19 часов. Так что отчасти виноват и сам Наполеон. Он забыл собственные слова о том, что «управление военными делами — только половина работы генерала; обеспечить связь — одна из главнейших его обязанностей». И в самом деле, такая неразбериха произошла только потому, что в этом сражении не участвовал постоянный начальник штаба Наполеона маршал Бертье, который за две недели до этого события умер в ссылке. Когда Наполеон уже после сражения спросил Сульта, заменившего Бертье, сколько курьеров он послал к Груши, тот ответил: «Двоих, сир». Наполеон тогда вздохнул: «О, месье, Бертье послал бы не менее двенадцати».
Из-за подобных задержек и проволочек французы начали атаку британской армии около 13 часов 30 минут. Ней, собравший всю свою тяжелую кавалерию, прошел первую линию англичан и уперся во вторую. Французы отступили. На помощь пришел Ней с легкой кавалерией. Английская пехота упорно сопротивлялась. Веллингтон, в свою очередь, пустил в дело кавалерию, которая оттеснила французов на их первоначальные позиции. Французы начали контратаку, оттеснили английскую кавалерию, а затем разбили ее. Когда Ней вступил на английскую часть плато и попросил подкрепления, Наполеон послал к нему кирасиров Келлермана. Ней прорвал первую линию обороны англичан. Но вторая линия, построившись в каре, держалась твердо. Ней семь раз атаковал английские каре. Веллингтон послал своим солдатам подкрепление. Ней, не располагая пехотой, отступил, понеся тяжелые потери. Тогда он стал просить у Наполеона пехоты для подкрепления. Наполеон в ответ на это воскликнул: «Откуда, по его мнению, я ее возьму?»
Но и Веллингтон сам был не в лучшем положении, поскольку уже исчерпал все свои резервы. Генералам, которые просили у него подкрепления или разрешения отступить, он велел отвечать: «Приказ — умирать, не сходя с места, пока не подойдет прусская армия…» Тем не менее некоторые английские солдаты убегали с поля боя по дороге на Брюссель. Наполеон тогда пошел на штурм английского центра со своей императорской гвардией. Императору удалось воодушевить своих солдат, распространив ложный слух о приходе Груши: «Генералу позволено быть лжецом», поскольку «тот, кто спасает отечество, не нарушает никаких законов». Но английские стрелки, рассредоточившись по всему полю, вели огонь по французским солдатам в упор. Старая гвардия, застигнутая таким маневром врасплох, сбилась и отступила. Веллингтон, ожидавший уже с минуты на минуту прибытия прусского подкрепления, все свои силы бросил в эту бойню. Наполеон вынужден был построить свою гвардию в каре.
Под объединенным усиленным натиском англичан и пруссаков французы запаниковали. Ней, находясь в центре каре, крикнул, призывая солдат в атаку: «Смотрите, как умирает маршал Франции!» Отступала, сохраняя строевой порядок, только старая гвардия. Это позволило императору к 23 часам покинуть поле боя живому и невредимому. Гренадер старой гвардии Антуан Дело оставил такой рассказ, возможно, несколько приукрашенный, о генерале Камбронне, командире первого стрелкового батальона гвардии: «Я находился в первом ряду, этим преимуществом я обязан своему высокому росту. Английская артиллерия закидывала нас ядрами, мы на каждый залп отвечали более или менее насыщенным ружейным огнем. Между двумя залпами английский генерал крикнул нам по-французски: „Гренадеры, сдавайтесь!“ Камбронн ответил: „Гвардия умирает, но не сдается!“ Я хорошо расслышал его слова, потому что находился в двух метрах от него. Английский генерал подал команду начать огонь. Мы построились в каре. „Гренадеры, сдавайтесь! К вам будут относиться как к самым лучшим солдатам мира!“ — снова прокричал английский генерал. Камбронн снова воскликнул: „Гвардия умирает, но не сдается!“ Все, кто стоял близко к Камбронну, в том числе и я, повторили эту фразу, тотчас подхваченную всем каре. Враги обрушили на нас огонь ужасной силы. Мы опять перестроились и тоже открыли огонь. […] На этот раз английские солдаты окружили нас, и со всех сторон мы слышали их умоляющие возгласы: „Гренадеры, сдавайтесь! Сдавайтесь!“ И тогда, обезумев от ярости и нетерпения, Камбронн выкрикнул одно слово: „Дерьмо!“ Это было последнее, что я услышал, так как получил удар по голове и свалился без сознания на кучу трупов». Как заметил Наполеон, даже «в несчастье есть свой героизм».
Остановившись в нескольких лье от поля брани возле костра, разожженного солдатами, Наполеон заплакал. Союзники расстреливали на месте всех дезертиров, бежавших с поля боя. У французских солдат ненависть к неприятелю была такой силы, что раненые гвардейцы отказывались от помощи врачей вражеской армии. Наполеон, который тщетно искал смерти, сказал последние за этот день слова: «В Ватерлоо никто, начиная с меня, не выполнил своего долга». По отношению к императорской гвардии это было несправедливо, поскольку из семи ее генералов после этого сражения в живых остались только трое. Веллингтон очень великодушно отнесся к своему противнику, признав после этой битвы, что «на поле сражения уничтожилась разница в численности войск, равнявшаяся 40 000 солдат». Также Веллингтон признал, что без помощи прусской армии англичане, вполне вероятно, проиграли бы сражение: «Должен отдать справедливость прусской армии, относя на ее счет счастливое окончание этого ужасного дня. Наступление генерала Бюлова стало решающим».
Досрочная отставка
Четыре дня спустя после сражения под Ватерлоо, 22 июня 1815 года, Наполеон отрекся от власти во второй раз. Франция, у которой отобрали Савойю и укрепленные города на севере и на востоке страны, должна была выплатить крупные военные контрибуции и содержать оккупационную армию. 9 июля 1815 года Талейран уже подписал окончательное решение Венского конгресса, в котором были определены границы постнаполеоновской Европы.
Талейран, который после Наполеона состоял на службе у короля Людовика XVIII, Карла Х и Луи-Филиппа, в общей сложности давал присяги на верность тринадцати разным режимам. Ему всегда удавалось предвидеть смену режима и остаться невредимым, поскольку его главным принципом было: «Будьте перед ними распростертыми ниц. Будьте перед ними на коленях… Но никогда — в их руках». Шатобриан в своей книге «Мемуары с того света» рассказал, какая холодная ярость охватила его, когда он увидел Талейрана и Фуше, выходящими из апартаментов нового короля Людовика XVIII в 1815 году: «Затем меня повели к Его Величеству: я вошел в большую, совершенно пустую комнату перед покоями короля. Я уселся в углу и стал ждать. Внезапно дверь открылась, и в полной тишине появились Порок рука об руку с Преступлением, то есть мсье Талейран под руку с мсье Фуше. Зловещее видение медленно проплыло мимо меня и скрылось в кабинете короля. Фуше пришел клясться верой и правдой служить своему господину. Преданный цареубийца, стоя на коленях, касался руками, обагренными кровью Людовика XVI, руки брата короля-мученика. Епископ-отступник благословил его клятву». Талейран и Фуше, нажившие большие состояния своими многочисленными изменами, снова были назначены министрами.
В то же время, некоторые высшие офицеры, скомпрометировавшие себя в период Ста дней, подверглись репрессиям. «Бесподобная палата»[115], избранная в августе 1815 года, требовала от нерешительного Людовика XVIII судебных процессов над провинившимися. Военный трибунал, вызвавший маршала Нея, признав себя некомпетентным в данном вопросе, передал право суда над ним палате пэров. Адвокаты Нея убеждали его в том, что ни один трибунал Франции не имеет права судить его, поскольку в настоящее время его родной город Саррлуи отошел к Пруссии. Однако Ней с негодованием воскликнул: «Я — француз и хочу умереть, как француз!» Палата пэров, состоящая теперь в основном из маршалов бывшей империи, приговорила Нея к смерти почти единогласно, за исключением всего одного голоса, который принадлежал герцогу де Брогли, будущему министру короля Луи-Филиппа. Приговор был приведен в исполнение на следующий же день. Ней не только отказался, чтобы ему перед расстрелом завязали глаза, но сам взялся командовать солдатами, исполняющими роль палачей, призывая их целиться «в самое сердце».
Когда 24 октября 1815 года Наполеон увидел в подзорную трубу негостеприимные очертания берегов острова Святой Елены, скалистого острова, затерянного в Атлантическом океане в 1800 километрах от берегов Африки, он лаконично заметил: «Жизнь здесь не будет очень приятной». Под неусыпным наблюдением коменданта Хадсона Лоу, в обществе нескольких верных ему людей и горсткой слуг Наполеон прожил там несколько лет. Он понимал, что «для того, чтобы переносить постоянные душевные страдания, нужно столько же мужества, сколько для того, чтобы стоять, не двигаясь, под огнем противника», но постигший его удар судьбы сравнивал с «ударом чеканного молота, который, как на монете, ставит на человеке его истинную цену». Он убедил себя, что «в мире нет ни абсолютного счастья, ни абсолютного несчастья. Жизнь человека счастливого — это картина с серебряным фоном, по которому рассыпаны черные звезды. Жизнь человека несчастливого — это картина с черным фоном, усыпанная серебряными звездами». Часто его охватывала глубокая меланхолия, и он бывал мрачен: «Все время одинокий среди всех этих людей, я ухожу, чтобы побыть наедине с самим собой и отдаться со всем пылом своей меланхолии. Какой стороной повернулась она сегодня? Стороной смерти. Поскольку я должен умереть, может, стоит убить себя?»
На борту «Нортуберленда», английского корабля, который доставил его на остров Святой Елены, Наполеон спросил Лас-Каза, бывшего эмигранта-роялиста, который каждый день записывал свои беседы с бывшим императором, впоследствии вошедшие в его книгу «Мемуары»: «Что мы будем делать в этом заброшенном месте?» Лас-Каз ему ответил: «Вы перечтете то, что написали, сир». Поскольку в месте его ссылки «в избытке было только время» и он оказался там «заживо похороненным со всеми своими мыслями», Наполеон в течение шести лет упорно создавал свой новый образ, который собирался оставить после себя. Во время этой непростой работы он ни на минуту не забывал о том, что «от прекрасного до смешного — один шаг, и судить об этом потомкам». Так как «историческая правда часто оказывается банальной сказкой», он принялся создавать свою легенду, придумав себе маску непонятого либерала, павшего под ударами монархов-обскурантистов. Монтолону[116] он заявил: «Я обеими руками сеял свободу повсюду, куда приносил мой Гражданский кодекс», а также: «Я создал Империю не в своих собственных интересах […], но для спасения Революции».
Во время одной из бесед со своим английским врачом О’Мира император изложил свой проект установления республики, который он претворил бы в жизнь после завоевания Англии. Он даже имел смелость утверждать, что сумел бы завоевать любовь англичан: «Ваши бедняки пошли бы за мной, узнав, что я тоже выходец из простого народа, что я тоже родом из бедной семьи и что всякий раз, когда я вижу человека достойного и талантливого, я его отличаю, не спрашивая, сколько у него предков дворян. Они поняли бы, что, встав на мою сторону, они избавились бы от ярма аристократии, от которого столько времени страдали. […] Одним из основных моих стремлений было сделать образование доступным каждому. Я устроил образовательные учреждения таким образом, чтобы любой человек мог учиться в них бесплатно (только девочки в их число не были включены). Все музеи были открыты для бедняков. Мои бедняки стали бы самыми образованными во всем мире. Все мои усилия были направлены на просвещение народных масс, на то, чтобы не дать им погрязнуть в невежестве и суевериях».
Свергнутый император относился к этой задаче очень серьезно, поскольку «все быстро проходит по поверхности земли, кроме мнения о нас, которое мы оставляем в Истории». Наполеон увлекся самоанализом, объясняя это тем, что «мысли созревают, как в благополучии, так и в несчастье». Проводя рукой по лицу, он вздыхал: «Прежде всего я — человек». Это состояние депрессии иногда прерывалось выплесками энергии, как, например, во время откровенного разговора с Гурго[117]: «Эх! Если бы я смог управлять Францией сорок лет, я создал бы самую прекрасную из всех существовавших в мире империй».
Гете в 1808 году сказал, что «мнение людей о Наполеоне будет улучшаться по мере того, как его будут лучше узнавать». На самом деле миф о нем как о борце за свободу стал распространяться только во время его ссылки на остров Святой Елены. «Голос с острова Святой Елены» — мысли и изречения свергнутого императора, записанные Лас-Казом и опубликованные им же спустя несколько лет после смерти Наполеона, — стала одной из наиболее читаемых книг в XIX веке. Другая книга, «Наполеон в ссылке», написанная О’Мира, также имела большой успех. В XIX веке в Европе стало модным напускать на себя вид человека, «уставшего быть самим собой». Эта болезнь пришла из викторианского века, рожденная огромной пропастью, которая пролегла между героизмом Наполеона и узким буржуазным миром, сформировавшимся в ходе промышленной революции. Шатобриан под конец своей жизни с сожалением вспоминал о «той четверти века, равнявшейся векам». Он говорил: «Упасть с высот Бонапарта и Империи к тому, что пришло к ним на смену, это пасть из реальности в ничто, с вершины горы в бездну. Разве не кончилось все вместе с Наполеоном?»
Император завещал опубликовать всю его переписку, оставив, таким образом, потомкам написанное лично им откровенное произведение: «Вот каким я должен предстать перед Историей; вот причины, двигавшие мной; вот объяснение моих поступков; вот советы, которые я оставляю потомкам, родине, всему человечеству». Убежденный, что «подлинная мудрость наций — это опыт», Наполеон искренне верил, что анализ его побед и поражений станет полезным педагогическим пособием для того, чтобы извлекать уроки из опыта всей его жизни. Его переписка представляет еще больший интерес потому, что, по словам Бальзака, «в отличие от всех биографов, младший лейтенант писал письма, еще не зная о Первом консуле, а император размышлял, не предполагая о своей жизни на острове Святой Елены».
Наполеон отказался от предложения устроить ему побег, чтобы он смог уехать в Америку к брату Жозефу, так как был убежден, что «нужно хотеть жить и уметь умереть». Монтолон записал, как Наполеон объяснил причины своего отказа: «Я проживу еще лет пятнадцать, и это предложение, конечно, очень соблазнительно. Но это безумие. Необходимо, чтобы я умер здесь, чтобы Франция приехала за мной сюда. Если бы Иисус Христос умер не на кресте, он не был бы Богом». В завещании, датированном 16 апреля 1821 года, Наполеон так выразил свою волю: «Я хочу, чтобы мой прах был похоронен на берегу Сены, там, где столь любимый мной французский народ. […] Я советую моему сыну не забывать, что он родился французским принцем […] и что он должен следовать моему девизу: „Все для французского народа“».
За несколько дней до смерти он попросил священника соборовать его, потом прочел несколько молитв. Когда у него уже началась агония, он вспомнил, как в детстве его учили религиозным обычаям, например при плохих известиях осенять себя крестным знамением.
5 мая 1821 года в 17 часов 49 минут бывший император испустил последний вздох: «Смерть — это сон без сновидений и, возможно, без пробуждения». Это была не та смерть, о которой он мечтал, но именно та, которую он предвидел. Еще в 1812 году, когда французские войска были в Москве, Наполеон в разговоре с Дюроком признался, что хотел бы умереть от пули на поле сражения, но затем прибавил: «Не верю, что мне настолько повезет, потому что я умру в своей постели, как последний дурак». В мае 1818 года, когда он уже точно знал, что умрет в ссылке, он признался Бертрану: «Надо было бы умереть в Кремле. Тогда я был в зените славы, у меня была репутация великого человека […] Цезарь не стоил моей подвязки». Глава английских либералов лорд Холланд также не сомневался в величии Наполеона и на заседании палаты лордов сказал такие слова: «Даже те, кто ненавидел этого великого человека, признали, что на протяжении последних десяти веков человечество не знало личности такого масштаба. Вся Европа носит по нему траур, и те, кто способствовал этому злодеянию, обречены на презрение нынешних и последующих поколений».
Людовик XVIII, а также англичане и австрийцы не хотели, чтобы император вернулся во Францию даже мертвым. Прошло почти двадцать лет, прежде чем его останки были перезахоронены в Париже, в Доме инвалидов[118].
15 декабря 1840 года траурный кортеж, сопровождаемый старыми служаками и огромной толпой, прибыл в Париж. Как писал Виктор Гюго, «это было триумфальное возвращение на родину сосланного праха». Маршал Монсей, который просил врачей поддерживать в нем жизнь, пока он не «встретится с императором», сказал после этой церемонии: «Теперь будем умирать». Впрочем, Наполеон всегда был высокого мнения о поведении Монсея, сказав о нем на острове Святой Елены: «Этот Монсей — достойный человек, он так бесстрашно вел себя перед смертью».
Менеджмент Первой империи: итоги
Наполеону было далеко не безразлично, какое место он займет в истории: «В чем можно меня обвинить настолько, чтобы историки не смогли защитить меня?» Он даже предварял полемику по этому вопросу, утверждая, что «моя история состоит из фактов, которые простыми словами разрушить невозможно». Наполеон считал, что «для народов, как и для истории, важен только успех», поэтому, без сомнения, ему крайне неприятны были мнения некоторых критиков, высмеивающих его важнейшие победы. Так, например, Шатобриан заметил, что, «одерживая победу за победой, Наполеон привел русских в Париж».
Полемика о личности Наполеона началась еще до смерти императора. Выбор критериев оценки всегда является определяющим, поскольку от него зависит, как интерпретировать и самого Наполеона, и его деятельность. Несмотря на то что мнения о Наполеоне всегда высказывались полярные, надо заметить, что его наиболее непримиримые враги испытывали по отношению к нему подлинное восхищение. Меттерних, например, заявлял: «Было бы невозможно оспаривать необыкновенные качества того, кто, выйдя из безызвестности, уже через несколько лет смог стать самым сильным и самым могущественным человеком из своих современников». Меттерних настаивал также на том, что, прежде чем подводить какие-либо итоги, надо твердо уяснить, что все события следует рассматривать в специфическом контексте произошедшей во Франции революции: «Чтобы судить об этом необыкновенном человеке, нужно представлять тот огромный театр действий, для которого он был рожден. Без сомнения, фортуна сделала много для Наполеона, но силой характера, живостью и ясностью ума, своим гением в области военного искусства он сам поставил себя на то место, которое было ему предназначено». Это как раз тот исторический контекст, который объясняет, почему Шатобриан за несколько лет перешел от патетических похвал в адрес Наполеона к самой жесткой критике. Писатель сам признавал двойственность своего отношения к этому человеку («Я восхищаюсь Бонапартом, но ненавижу Наполеона») и к мифу о нем («Бонапарт уже не настоящий Бонапарт, это легендарная фигура, составленная из причуд поэта, приветствий солдат и народных сказок»).
Наполеон как топ-менеджер: итоги
Помимо исторических и политических итогов деятельности Наполеона также интересно проанализировать результаты его работы как предпринимателя и управляющего.
Но если Наполеон и не был менеджером в современном значении этого слова, ему все равно пришлось столкнуться с проблемами определенного типа, а именно: отбора людей для своей команды и их мотивации, а также решать вопросы ассигнований. Однако в наши дни Наполеона в основном воспринимают как военачальника, что совершенно ошибочно, так как еще Клаузевиц сказал, что война — это «конфликт государственных интересов […], который можно сравнить и с коммерцией».
Несомненно лишь одно: Наполеон всегда презирал торговцев. Он часто уподоблял их опасным спекулянтам: «Торговля объединяет людей, все, что их объединяет, сплачивает их в союзы, а значит, торговля расшатывает власть». Ницше в своем антагонизме зашел еще дальше: «Когда-нибудь люди будут благодарить Наполеона за то, что в Европе он простого человека поставил выше дельца». Признавая, что «весь урон в силе, который мы понесли из-за Наполеона, он нам восполнил славой», Шатобриан отдавал должное тому уважению и восхищению, которое испытывали его сограждане к своему императору даже после его трагического падения: «Во Франции восхищает только невозможное».
Потерпев поражение под Ватерлоо, Наполеон проиграл не только одну битву, но все свои войны. Он расчистил своему злейшему врагу, Британской империи, дорогу к владычеству над одной четвертой населения всего земного шара. Историческое совпадение: именно в день 125-й годовщины битвы при Ватерлоо генерал де Голль обратился ко всем французам с «призывом» продолжать борьбу с Гитлером, так как Франция «проиграла сражение, но не войну». Впоследствии де Голль стал наиболее любимой исторической фигурой во Франции. Можно согласиться с полковником Эмилем Рене Гегеном, что французы подсознательно считали наполеоновскую эпопею слишком грандиозной для Франции: «Если у де Голля были виды на Францию, то у Наполеона — на весь мир».
Сравнение судьбы Наполеона с судьбами великих исторических людей (Александр Македонский, Юлий Цезарь и др.) тема уже довольно избитая, намного интереснее проследить, что же общего у него с нашими современниками. Это сопоставление может оказаться полезным для лучшего понимания не только личности Наполеона, но и личностных характеристик, которые необходимы сегодня человеку, занимающему высшие посты в управленческой иерархии корпорации, — президенту и генеральному директору.
Прежде всего нужно отметить, что французскому императору приходилось действовать в совершенно других исторических и социальных условиях. Основное различие заключается в тех задачах, которые надо решать. Вместо того чтобы создать систему ценностей для своих акционеров, сотрудников и себя самого, Наполеон определил собственную миссию. Когда он заявил адмиралу Декре, что «богатство его ослепило», он имел в виду не материальное благополучие, собственное или своих сограждан, он говорил о славе: «Богатство заключается не в обладании, а в использовании». Когда он говорил, что его заботит лишь одно — «добиться успеха», он подразумевал успех не экономический, но «желание власти», что ближе к мировоззрению Александра Македонского, чем делового человека. Чтобы добиться цели, которую он для себя определил как «величие Франции», Наполеон решился даже подвергнуть риску экономические интересы свои собственные и своих «компаньонов», что привело его к потере доверия сначала со стороны команды, а затем власти. А вот Англия, эта «нация лавочников», во время правления королевы Виктории сумела осуществить его мечту мирового господства.
Оставив в стороне рассуждения о личности и деяниях Наполеона, интересно проследить, воспользовавшись современной теорией менеджмента, какие события свидетельствовали о надвигающемся крахе Первой империи.
Спад, который можно было предвидеть
Первый вывод, который можно сделать после размышлений на эту тему, заключается в том, что организаторский талант Наполеона обернулся в конечном итоге против него самого. Его политическая и административная деятельность как по созданию различных политических институтов, так и по внедрению Гражданского кодекса или конкордата оказалась настолько успешной, что эти его творения обрели самостоятельную, независимую от своего создателя жизнь. Французская государственная администрация, например, благодаря его неустанной работе по совершенствованию ее структуры и деятельности, приобрела в конечном итоге такую силу и самостоятельность, что подчас ее интересы вступали в противоречие с интересами самого императора. В самом начале, как это видно из хода работы над Гражданским кодексом, харизматичная личность Наполеона доминировала над всей администрацией. В дальнейшем, по мере развития событий, единодушие Наполеона с его администрацией разрушалось, поскольку возникало все больше управленческих трудностей. К тому же подчиненные могли быть уязвлены слишком очевидным интеллектуальным превосходством своего начальника. Все внимание Наполеона почти целиком сосредотачивалось на тех целях, которые он наметил сам, что воспринималось сотрудниками как поворот в сторону исключительно его личных интересов. В конечном счете его одержимость военными победами также вступила в противоречие с государственными интересами. Талейран, в свою очередь, оправдывает свою скоропалительную измену Наполеону тем, что он «никогда не покидал режим, пока тот сам себя не изживет». Бюрократия, которая задумывалась Наполеоном как орудие для достижения собственных целей, постепенно выходила у него из подчинения, частью — из-за лени и нежелания повиноваться, частью — из-за оппортунистических взглядов. Потом, как сказал Алексис де Токвиль[119], «Наполеон пал, но то, что являлось сутью его работы, осталось; его правительство умерло, но его администрация продолжала жить…». Его наследством стала вышколенная им администрация, а не долголетие его политического режима. Если создание мощной администрации для Франции может быть признано положительным достижением, то для самого Наполеона оно обернулось пирровой победой.
Это явление — эффект бумеранга — встречается довольно часто в тех ситуациях, когда недостаточно обдуманное исполнение в условиях абсолютной власти оказывается пагубным. Чрезмерно жесткая цензура также стала одним из факторов, обернувшимся в итоге против Наполеона. Парадоксально, но цензура может привлечь внимание к такой информации, которая в обычных условиях прошла бы незамеченной. Также цензура может способствовать распространению неконтролируемых и периодически повторяющихся слухов, таких как, например, слухи о смерти Наполеона. Несколько раз Наполеон, находясь в военном походе, должен был срочно бросать все свои дела и возвращаться в Париж, чтобы уверить свою администрацию, впавшую в панику от просочившихся нелепых слухов, что с ним все в порядке.
Так называемое обюрокрачивание администрации Наполеона можно также рассмотреть через призму парадоксов глобализации. В самом деле, чем больше император продвигался вперед в деле объединения европейского континента, тем больше его централизованная власть разделялась и дробилась в стремлении «дотянуться» до географически удаленных объектов. Стремление сконцентрировать власть, сосредоточив ее в одних руках, входило в противоречие с намерением распространить эту власть на весь мир. Наполеон так никогда и не понял, что его монополия на власть была только временным явлением. Экономист Шумпетер первым выработал теорию временной монополии на власть в рамках теории инноваций и долгосрочного экономического роста. Динамичная концепция Шумпетера прежде всего позволила ему объяснить существование временной монополии посредством перманентного процесса «созидательного разрушения». С исчезновением старых производственных приемов и появлением новых предприниматель получает прибыль, которая является вознаграждением за его инновационную деятельность. Концентрация капитала ведет, тем не менее, к бюрократизации инноваций. В этом бесконечном продвижении инноваций Шумпетер находит ключ к взаимосвязи циклов экономического роста, за которым следует спад. В период спада уничтожение старых производственных приемов позволяет создать условия для новой «группы инноваций».
Наполеон хотя и был гением, оказался неспособным понять, что его преимущество перед конкурентами носит временный характер. Он правильно распорядился First Mover advantage, то есть способностями, характерными лично для него и которые сложно оспорить его конкурентам, но он ошибочно считал, будто его превосходство даст ему возможность в одиночку победить коалицию всех остальных. В военном плане Наполеон очень долгое время оставался непобедимым благодаря интуиции и умению наносить внезапный удар, хотя его армия была далеко не самой многочисленной и хорошо вооруженной. Но с годами его преимущество «атакующего первым» все более стиралось, главным образом из-за того, что противники хорошо усваивали полученные уроки. Поражение при Ватерлоо можно объяснить не только притуплением военного гения Наполеона, который показал в этом сражении гораздо меньше «блеска», чем всего лишь год назад во время французской кампании, но также и тем, что Англия и Пруссия, решив окончательно избавить мир от наполеоновской угрозы, сумели применить более действенную оборонительную и наступательную тактику.
Его удивительная способность самостоятельно разрешать все проблемы, стоящие перед империей, также сослужила ему плохую службу. Уже в ссылке на острове Святой Елены он признал, что его почти патологическое стремление к централизации власти стало для него роковым, так как «не существует умов, способных на все». Его виртуозность в управлении огромной империей, занимающей большую часть Европы, внушила ему иллюзию, что он обладает контролем над всей этой территорией. Великий стратег, он оказался жертвой ошибочного убеждения, что сильная воля и проницательность могут обеспечить контроль над будущим. Поскольку Наполеон не обращал должного внимания на постоянно изменяющиеся внутренние и внешние обстоятельства жизни его империи, он пренебрегал необходимыми действиями, которые могли бы скорректировать его политику в соответствии с требованиями времени. Он даже не задумывался о том, чтобы пересмотреть свои цели и средства их достижения. Несмотря на реформаторские устремления, император не смог их эффективно направить в одно русло, потому что обладал, по мнению Шатобриана, «терпеливым характером, но нетерпеливой волей», у него были как бы «пробелы в гениальности». Выдающийся организатор и реформатор, которому почти удалось воплотить в жизнь свое видение современного устройства мира, оставил потомкам лишь противоречивый пример своего авторитарного стиля правления.
Другая составляющая теории менеджмента, применительно к которой интересно рассмотреть опыт Наполеона, — это жизненный цикл организации, то есть ее рождение, формирование, рост и зрелость, упадок. Очевидно, что в 1811 году Первая империя вступила в стадию зрелости, когда естественный рост замедляется. Стремительный рост длился целое десятилетие, и постепенно начали проявляться проблемы управленческого характера. В таких случаях руководители часто сознательно концентрируются на трудной задаче объединения сильно поредевшего и раздираемого конфликтами коллектива. Как видно из приведенной ниже таблицы, Наполеон предпочитал этой неблагодарной, но необходимой работе стратегию нажима и ускорения, которая в конце концов привела его самого к падению.
Жизненный цикл организации «Первая империя» (по данным Анри Минцберга)
Этому процессу, неумолимо ведущему к пропасти, можно найти несколько объяснений. Прежде всего ошибкой было то, что Наполеон не признавал естественных границ любого роста. Продолжая добиваться успеха, Наполеон попал в порочный круг: он оказался совершенно в новых условиях, лицом к лицу с новыми неразрешимыми проблемами. Наполеон не замечал рисков, которые следовали один за другим, и в конце концов покинул «завоеванный рынок» (Западная Европа), чтобы начать освоение, по словам Клаузевица, «неизвестных земель». В «освоении» богатых и небольших государств он применял свою обычную стратегию, в основе которой лежала быстрая, молниеносная победа. Выйдя за «естественные границы» своей империи, то есть Франции и богатых провинций вдоль рек Рейна и По, он стал жертвой закона убывающей рентабельности. Во время испанской и российской кампаний финансирование Великой армии было практически парализовано по причине возникшего так называемого эффекта ножниц. Невысокие доходы, поступающие от новых завоеваний, были ограничены возможностями слабой местной экономики, так что стоимость завоеваний и оккупации новых земель оказалась гораздо выше предполагаемой, а местное население выказывало гораздо менее дружелюбия, чем это было в Италии и Германии.
Другая управленческая ошибка Наполеона состояла в том, что он не понял, что качества, которые были ему полезны для построения империи, могут в дальнейшем обернуться против него. Получая удовольствие от испытания своих сил и от самой игры, Наполеон со всей присущей ему энергией преодолевал воображаемые трудности. По мнению Бальзака, у Наполеона было даже «инстинктивное чувство опасности в том, что касалось управления». Эта черта характера имеет нечто общее с нарциссизмом, поскольку, по мнению Матье Мале, «вся его мораль зависела только от его знаний, она ничего не имела общего с инстинктивной потребностью и еще меньше — с чувствами. […] Очевидно, что, на его взгляд, человеческая судьба была не более чем партией в шахматы; люди, религии, мораль, привязанности, интересы — не более чем пешками или фигурами, которые он передвигал и которыми, по необходимости, пользовался». Меттерних говорит то же самое: «Наполеон считал себя человеком, не имеющим себе равных во всем мире. По его мнению, он создан для того, чтобы управлять и направлять умы по собственному разумению».
Если Наполеон сумел подняться до статуса императора, то произошло это только благодаря огромному упорству, которое его современники считали «невозможным», однако новые его проекты способствовали скорее упадку созданной им империи, нежели ее укреплению. Недостаточная прозорливость на стадии зрелости империи была лишь оценочной ошибкой, но склонность идти на значительные риски, повинуясь внезапному импульсу, — это уже сущностная характеристика его личности. Пересматривать свои методы он не собирался, ибо это означало пересмотр собственного характера, поэтому для Наполеона очень повысился риск выпасть из реальности, уступить желанию сделать быстрый ход, потеряв разом четкое видение перспективы и хорошо продуманные цели. Впрочем, недостаток рассудительности у предпринимателей встречается нередко. Отчасти это можно объяснить состоянием экзальтированности и крайнего возбуждения, которое обязательно захлестывает руководителя на разных стадиях исполнения его проекта. Так, когда Наполеон пустился на завоевание России, не добившись мира в Испании, создалось впечатление, будто он бросил одно дело, как только столкнулся с трудностями. И тем не менее, бросив на полдороге много второстепенных проектов, он пошел на риск быть непонятым своим окружением и союзниками, которые стали считать его человеком ненадежным, исчерпавшим самого себя.
Если некоторые предприниматели, к числу которых можно отнести Наполеона, для приложения своих сил сознательно ищут высокопотенциальные возможности и идут на серьезные риски, то другие обладают более сдержанным темпераментом и выбирают дело, приносящее меньшие доходы, но и, соответственно, с низким уровнем рисков. Поскольку Наполеон понимал, что его «организация» вступила в стадию зрелости, то он должен был серьезно задуматься о преемнике, так называемом покупателе своего, ставшего убыточным, предприятия. Этот «покупатель», после такого талантливого и харизматичного основателя, без сомнения, смог бы организовать жизнь общества таким образом, чтобы все изменения прошли для него безболезненно. Стратегия «покупателя» могла бы способствовать более успешному контролированию рисков и обеспечить большую децентрализацию власти. Необходимо было, чтобы император авторитетно и четко охарактеризовал человека, которому он хотел бы передать власть. И если это не было сделано, то потому лишь, что Наполеон всегда стремился как можно шире раздвинуть границы желаемого: «Мой сын должен быть человеком новых идей и верным тому делу, которое при мне победило повсюду. […] Мое предназначение не выполнено; я хочу закончить то, что успел лишь наметить. Я хочу создать европейский кодекс, европейский кассационный суд, единую валюту, единый образец мер и весов, одинаковые законы. Нужно, чтобы все народы Европы стали одним народом, а Париж — столицей мира». Меттерних сказал, что Наполеон «настолько привык считать себя незаменимым в поддержании системы, которую сам создал, что в конце концов не мог представить, как мир будет обходиться без него». Находясь уже на острове Святой Елены, Наполеон очень сожалел о том, что не назначил в свое время своим преемником Евгения де Богарне, своего пасынка. У него были все качества для «покупателя», пусть не харизматичного, но с деловой хваткой: «Упрямый, ловкий администратор, человек заслуженный, но не гений. Чтобы стать великим человеком, ему не хватало сильного характера».
Личность и ее возможности
Рассмотрим в итоге, как жизнь Наполеона повлияла на судьбы других людей. Ницше, например, считал, что результат деятельности Наполеона был намного незначительней того примера, которым эта деятельность являлась: «Каждый должен помнить, чем он обязан Наполеону: почти всеми надеждами на возвышение этого века». Ницше в самом деле был убежден, что император своей «страстью к новым возможностям души», которая была его характерной чертой, многим людям раскрыл секрет смысла жизни и указал направление, которого надо держаться.
Исчерпав свои личные возможности до самого предела, император Франции прожил жизнь, которая, без сомнения, стала самой прекрасной «сказкой про Золушку» в истории человечества: «Подлинная слава заключается в том, чтобы подняться над собой». Для подкрепления этого утверждения сравним убеждения Наполеона Бонапарта с идеями его тезки, Наполеона Хилла, который является в США инициатором теории развития личности. Бонапарт, претворивший в жизнь большую часть своих изречений, на самом деле является наглядным примером для чуть ли не всех утверждений американского журналиста. Стремительный и неуклонный подъем Наполеона в смутный период революции соотносится с правилом Хилла, по которому «люди привыкли предоставлять место человеку, чьи слова и дела показывают, что он знает, куда идет». Также судьба Наполеона, как человека, который сам себя сделал благодаря своей решительности и уму, подтверждает слова Хилла о том, что «все, что создает и во что верит разум, может осуществиться». Наполеон принадлежит к той немногочисленной группе людей, которым удалось переделать мир по своему желанию. Его уникальная способность преодолевать препятствия и неудачи является фоном для размышлений Хилла о том, что «удобные случаи, шансы очень часто появляются под видом неудач или временных поражений». В заключение приведем изречение Наполеона Хилла, которое нельзя применить к Наполеону Бонапарту: «Успех невозможно объяснить. Провал невозможно извинить».