Ст. 1. Британские острова объявляются в состоянии блокады.
Ст. 2. Всякая торговля и всякая корреспонденция с Британскими островами воспрещаются…
Ст. 3. Всякий подданный Англии… который будет обнаружен в странах, занятых нашими войсками… будет объявлен военнопленным.
Ст. 4. Все склады и все товары… принадлежащие английскому подданному… будут объявлены законными призами…
Ст. 7. Ни одно судно, приходящее прямо из Англии или английских колоний… не будет принято ни в одном порту{1607}.
Поскольку ⅓ объема прямого экспорта Англии и ¾ ее реэкспорта приходилось на континентальную Европу, Наполеон рассчитывал политическим давлением принудить Лондон к возобновлению мирных переговоров, свернутых в августе{1608}. В письме Луи 3 декабря Наполеон объяснял: «Я завоюю море силой суши»{1609}. Позднее он утверждал: «Это единственный способ нанести Англии удар и заставить заключить мир»{1610}. Действительно, после гибели французского флота у Трафальгара повредить непосредственно Англии оставалось возможным, лишь вредя ее торговле. Хотя Наполеон рассчитывал на популярность Берлинского декрета у французских бизнесменов (он надеялся, что они отнимут торговлю у англичан), скоро его разочаровали доклады собственных торговых палат. Уже в декабре палата Бордо сообщила об опасном спаде деловой активности. Внешняя торговля не игра с нулевой суммой, каковой ее считал простоватый ученик Кольбера. Уже к марту 1807 года для предотвращения кризиса Наполеон одобрил выдачу из резервов специальных ссуд промышленникам{1611}.
Хотя авторы самых пылких (если не считать диатриб в адрес Вордсворта) статей во влиятельном виговском журнале Edinburgh Review призывали к миру и, следовательно, к возобновлению торговли, английское правительство выдержало внутреннюю критику. Континентальная блокада, напротив, ударила именно по тем, кого наполеоновский режим устраивал, по его самым надежным сторонникам, которым он всегда стремился помочь: среднему классу, ремесленникам, негоциантам и зажиточным крестьянам, приобретателям национальных имуществ. «Лавочники всех стран жаловались на положение дел», – вспоминал министр казначейства Мольен. Однако Наполеон не желал ничего слышать, а тем более идти на попятную{1612}.
7 января 1807 года британский Тайный совет ответил новым постановлением: «Ни одному судну не разрешается переходить из одного враждебного или закрытого для Англии порта в другой; каждое нейтральное судно, с этой целью выходящее из такого порта, предостерегается английскими военными судами или каперами; если оно тем не менее будет продолжать свой путь, оно объявляется призом захватившего»{1613}. Затем, в ноябре, правительство постановило, что Франция и зависимые от нее страны объявляются в состоянии блокады, а всем нейтральным судам, направлявшимся во французские порты или покидающим их, предписывалось сначала посетить Англию, уплатить там пошлины и получить разрешение. Таким образом, вся американо-французская торговля прекратилась – за исключением тех случаев, когда корабли из США покупали в английском порту очень недешевую лицензию. Наряду с английской практикой «насильственной вербовки» (то есть похищения) тысяч американских моряков для службы в королевском флоте, законы 1807 года послужили причиной Англо-американской войны (1812–1815).
Главная проблема континентальной блокады заключалась в том, что она не могла быть всеобщей и безусловной. В 1807 году Гамбург, Любек, Люнебург, Росток, Штральзунд, Бремен и другие ганзейские города не смогли произвести необходимые Великой армии 200 000 пар обуви, 50 000 шинелей, 37 000 жилетов и прочее, и правителям городов пришлось закупать все это у английских производителей по специальным разрешениям французов. Многие солдаты Наполеона в грядущей Польской кампании носили мундиры, сшитые в Галифаксе и Лидсе, и английские министры хвалились в палате общин, что Наполеон не в состоянии добиться в обход английских поставщиков даже того, чтобы на мундиры его офицеров пришили знаки различия{1614}.
Для некоторых районов империи континентальная блокада явилась подлинным бедствием и расстроила, а в ряде случаев даже погубила, целые отрасли. В Великом герцогстве Бергском начались волнения. В Майнц, чтобы конфисковать английские и колониальные товары, пришлось послать две полубригады. Съестные припасы, предназначенные для кладовых всей Европы, были прилюдно сожжены. Ближайшие к Франции германские государства пострадали сильнее Англии{1615}. На побережье Дьеппа и Онфлера запылали гигантские костры из конфискованных английских товаров.
Другое затруднение представляло собой широко распространившееся (и даже коснувшееся императорской семьи) противодействие блокаде. Луи в Голландии закрывал глаза на контрабанду. Мюрат, став неаполитанским королем, не сумел в полной мере обеспечить блокаду. Сама Жозефина покупала контрабандные товары на черном рынке{1616}. Даже безоговорочно верный Рапп, назначенный в 1807 году губернатором в Данциг, допускал контрабанду и отказывался сжигать товары{1617}. «Никакой запрещенный товар не может быть ввезен без моего приказа, – в сердцах сказал Наполеон министру финансов Годену, – и я должен быть явным нарушителем, если допущу любое злоупотребление, которое непосредственно затрагивает мой дом. Есть закон, и ему должны повиноваться все»{1618}. Чтобы преподать урок, Наполеон в 1810 году отправил в отставку Бурьенна (тот, будучи губернатором Гамбурга, брал у негоциантов взятки за разрешение обойти запретительные меры) и в том же году лишил Луи голландского престола, но нарушения продолжались в не меньшем масштабе.
Хотя Наполеон был не настолько наивен, чтобы считать, будто контрабанду можно искоренить, он сделал все возможное для ее пресечения, например учредил в 1806 году вдоль Эльбы триста таможенных постов. Но англичане предприняли еще большие усилия для облегчения контрабанды, устроив огромную базу на острове Гельголанд в Северном море{1619}. К 1811 году 840 судов курсировало (нередко ночью) между Мальтой и портами Южного Средиземноморья. На суше кофе и сахар распространялись, несмотря на десятилетнюю каторгу и клеймение, а с 1808 года – и смертную казнь для рецидивистов{1620}. (В Англии контрабанда каралась смертной казнью с 1736 года, и преступников регулярно казнили.)
Запертый в своих гаванях французский флот не мог патрулировать европейское побережье: Лиссабон, Триест, Афины, Скандинавия, Балеарские острова, Гибралтар, Ливорно, Ионические острова, Санкт-Петербург становились портами, куда в разное время и в разном объеме доставлялись английские товары, тайно или открыто. Даже когда французские таможенники захватывали контрабанду, за взятку они нередко возвращали часть груза. Со временем лондонская контора Ллойда даже стала страховать контрабандистов от потери кораблей и груза. Таможенные поступления империи упали с 51 млн (1806) до 11,5 млн франков (1809), когда Наполеон разрешил продавать по высокой цене зерно в страдавшую от неурожая Англию, рассчитывая лишить ее золотого запаса. В тот год около 74 % объема английского импорта пшеницы пришлось на Францию[160]{1621}. Континентальная блокада провалилась, поскольку негоцианты продолжали принимать английские векселя и в Лондоне, как прежде, наблюдался чистый приток капитала{1622}. К большому огорчению Наполеона, в 1808–1810 годах курс английской валюты по отношению к европейским снизился на 15 %, и это удешевило английский экспорт. Кроме того, континентальная блокада вынудила английских купцов приспосабливаться и лавировать. Они стали гораздо активнее, нежели прежде, помещать капиталы в Азии, Африке, Латинской Америке и на Ближнем Востоке, и стоимость годового экспорта, достигавшая в 1800–1809 годах в среднем 25,4 млн фунтов стерлингов, в 1810–1819 годах выросла до 35 млн фунтов стерлингов. Ввоз товаров в Англию, напротив, значительно сократился, и торговый баланс страны впервые с 1780 года оказался положительным{1623}.
Наполеон, лишая потребителей на континенте английских товаров, рассчитывал оживить европейскую, и в первую очередь французскую, промышленность и вынудить производителей искать альтернативы. Когда в 1810 году выяснилось, что сахарную свеклу и индиго можно производить и во Франции, Наполеон заявил своему секретарю, что это сродни повторному открытию Америки{1624}. В Сен-Дени открыли экспериментальное училище сахароварения, и в марте 1808 года Наполеон попросил Бертолле изучить вопрос, «можно ли изготавливать хороший сахар из репы»{1625}. Увы, он не сумел убедил людей пить швейцарский чай, а тем более заставить их отказаться от кофе в пользу цикория. Ничего не вышло и из его замыслов в 1810 году производить хлопок из чертополоха{1626}.
Если бы Англия в самом деле была просто «нацией лавочников», то экономический спад в 1810–1811 фискальных годах, приписанный влиянию континентальной блокады, породил бы серьезные политические затруднения для правительства. Но правительство состояло главным образом из аристократов – бывших коллег Уильяма Питта (члены кабинета герцога Портленда в 1807–1809 годах отказались от ярлыков «виги» и «тори» и назвались просто «друзьями мистера Питта»), и они ставили войну с Наполео