елили короля на постой к местному мельнику{1709}. Прусскому королю не пошло на пользу и то, что и Наполеон и Александр считали его человеком педантичным, ограниченным и скучным{1710}. «Он полчаса говорил о моем мундире и пуговицах, – вспоминал Наполеон. – И я наконец сказал: “Вам стоит расспросить моего портного”»{1711}. В следующие дни три монарха рано ужинали, прощались, а затем Александр направлялся в покои Наполеона и они до поздней ночи беседовали без Фридриха-Вильгельма III.
Монархи проводили много времени, устраивая смотры своим гвардейским частям, обмениваясь наградами (по просьбе Александра Наполеон вручил русскому гренадеру орден Почетного легиона), и произносили на пышных приемах льстивые здравицы в честь друг друга. Однако отношения Наполеона с царем определили именно их ночные разговоры о философии, политике и военном искусстве. Александр в письмах сестре упоминал, что они беседовали иногда по четыре часа. Императоры обсуждали континентальную блокаду, европейскую экономику, будущее Османской империи и методы принуждения Англии к переговорам. «В Тильзите я болтал [je bavardai], – вспоминал Наполеон, – называл турок варварами и говорил, что их следовало бы изгнать из Европы, но я никогда не собирался этого делать, поскольку… не в интересах Франции, чтобы Стамбул попал в руки австрийцев или русских»{1712}. Одна из самых абсурдных бесед была посвящена выяснению вопроса, какая форма правления лучше. Самодержец Александр высказался за выборную монархию, а Наполеон (его право на престол подтвердил хотя бы плебисцит) одобрил самодержавие. «Да и кто заслуживает быть избранным? – спросил Наполеон. – Люди, подобные Цезарю и Александру [Македонскому], появляются раз в столетие. Тогда выбор явно становится делом случая, а переход власти между тем заслуживает большего, чем бросание костей»{1713}.
Александра к заключению мира подталкивала мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна, считавшая, что за Гогенцоллернов пролито уже довольно русской крови, и брат, великий князь Константин, который открыто восхищался Наполеоном. Заключенное в Тильзите соглашение едва ли соответствовало масштабу поражения русских. Пруссия заплатила почти сполна, но Россия не утратила никаких территорий, за исключением Ионических островов (в том числе Корфу, который Наполеон назвал «ключом к Адриатике»){1714}. Наполеон гарантировал, что не станет принуждать к вступлению в Рейнский союз те германские государства, которыми управляют родственники царя (например, Ольденбурги). Александр согласился вывести войска из недавно отвоеванных у турок Молдавии и Валахии, которые никогда не принадлежали России, и получил взамен согласие Наполеона на захват у шведов Финляндии. Единственной важной уступкой, которую Александру пришлось сделать в Тильзите, стало обещание присоединиться к континентальной блокаде: это, по мысли Наполеона, значительно усилило бы давление на Англию, чтобы принудить ее к миру. Тогда же Александр пригласил Наполеона в Санкт-Петербург. «Мне известно, что его страшит холод, – заметил он французскому послу, – но я сделаю так, что он не пожалеет о поездке. Я прикажу натопить его покои до египетской жары»{1715}. Кроме того, Александр повелел сжигать в России антинаполеоновские книги и называть в печати своего союзника «Наполеоном», но никогда – «Бонапартом»{1716}.
Пруссию (в противоположность исключительной мягкости, проявленной к России) победитель подверг суровому наказанию. «Крупнее всего я ошибся в Тильзите, – позднее объяснял Наполеон. – Я должен был низложить прусского короля. Я усомнился на мгновение. Я был уверен, что Александр не стал бы этому противиться – при условии, что я не заберу себе владения короля»{1717}. Русские отняли у Пруссии Белостокскую область на востоке Польши (едва ли это можно назвать дружественным шагом), но все остальные кары наложил Наполеон. Из захваченных пруссаками в ходе Второго и Третьего разделов Польши земель он выкроил Великое герцогство Варшавское: поляки надеялись, что это будет первым шагом к восстановлению их королевства, пусть и без самостоятельной внешней политики, с бессильным парламентом и саксонцем Фридрихом-Августом на престоле. Прусские земли к западу от Эльбы составили Вестфальское королевство, а Котбусский округ отошел Саксонии. Кроме того, на Пруссию была наложена огромная контрибуция в 120 млн франков. Чтобы ее уплатить, Фридриху-Вильгельму III пришлось продать земли и поднять налоги так, что они теперь составляли 30 % (вместо 10 %) национального богатства. Пруссия была вынуждена присоединиться к континентальной блокаде и отказаться от взимания пошлин на водных путях вроде реки Нетце и Бромбергского канала (совр. река Нотець и Быдгощский канал; оба объекта расположены целиком на территории Польши){1718}. Жозеф признавался неаполитанским королем, Луи – голландским, а Наполеон – протектором Рейнского союза. В крепостях на Висле, Эльбе и Одере размещались французские гарнизоны. Прусский король лишился 4,5 млн подданных (то есть половины), ⅔ земель и впредь не мог держать армию более 42 000 человек. Почти везде между Рейном и Эльбой «все действительные или потенциальные права» Прусского королевства «отменялись навечно». Король Саксонии даже получил право провода войск в Великое герцогство Варшавское по прусским дорогам. Подвергнув унижению внучатого племянника Фридриха Великого, Наполеон вызвал неизбывную ненависть Пруссии, но рассчитывал с помощью своей только что приобретенной дружбы с Россией справиться с австрийским реваншизмом после Пресбурга и прусским после Тильзита.
Когда Наполеон начал приближаться к пику могущества, он стремился не допустить, чтобы все три крупнейшие державы континента (Россия, Австрия и Пруссия) одновременно восстали против него, хотя он не мог усомниться в вечной враждебности англичан, и ему приходилось натравливать противников друг на друга и на Англию. Наполеон пользовался желанием Пруссии обладать Ганновером, неспособностью России продолжать после Фридланда войну, династическим сближением с Австрией, русско-австрийскими разногласиями по поводу турецких дел и страхом всех трех держав перед польским восстанием для того, чтобы избежать вооруженного конфликта с четырьмя врагами одновременно{1719}. Сам факт, что после разрыва Амьенского мира это положение сохранялось десять лет, притом что Франция, бесспорно, оставалась европейским гегемоном, свидетельствует о государственном таланте Наполеона. Решающее значение в этой стратегии имело фактическое разделение Европы на французскую и русскую сферы влияния.
Однажды вечером, уже на острове Святой Елены, разговор зашел о том, когда в своей жизни Наполеон был более всего доволен жизнью. Придворные предлагали разные варианты. «Да, я был счастлив, будучи первым консулом, счастлив во время моего брака, счастлив, когда родился [мой сын] король Римский, – согласился Наполеон. – Но тогда я не чувствовал себя вполне уверенным в прочности своего положения. Наверное, счастливее всего я был в Тильзите. Я только что преодолел многочисленные злоключения, многочисленные невзгоды, как у Прейсиш-Эйлау. Я был победителем, диктовал законы, за мной ухаживали короли и императоры»{1720}. Это разумный выбор.
6 июля, всего за три дня до подписания франко-прусского договора, в Тильзит приехала королева Луиза и два часа беседовала с Наполеоном. Прусская королева просила у него Магдебург на западном берегу Эльбы. Луиза была чрезвычайно привлекательной женщиной, и в 1795 году скульптурную группу Иоганна-Готфрида Шадова, изобразившего будущую королеву с сестрой Фредерикой, сочли слишком волнующей для публичной демонстрации{1721}. (Наполеон отметил, что Луиза «красива настолько, насколько можно быть красивой в тридцать пять лет»{1722}.) Рассказывая Бертье о встрече, он писал: «Прекрасная королева Пруссии рыдала… Она считает, что я явился сюда ради ее красивых глаз»{1723}. Наполеон, изучивший кампании Густава II Адольфа, отлично понимал стратегическое значение Магдебурга и едва ли мог позволить себе сумасбродство наподобие уступки важнейшей крепости ради прекрасных глаз плачущей королевы[169]. Позднее он сравнил мольбу Луизы («в трагической манере») с просьбами Химены из пьесы Корнеля «Сид»: «Сир! Справедливости! Справедливости! Магдебург!» Наполеон, который «ни на миг не мог прервать ее монолог», решил, что «единственная возможность для него выйти из затруднительного положения – придать всей сцене комедийный оттенок». Он усадил королеву в кресло, «но она продолжала свой монолог самым патетическим тоном»{1724}. Наполеон рассказывал, что на званом обеде королева говорила о Магдебурге, а после ухода своего мужа и царя Александра продолжила осаду. Наполеон вынул из цветочной вазы розу и преподнес Луизе. Королева поблагодарила: «Да, но только при условии, что вместе с ней вы дарите Магдебург». Император возразил: «Я должен заметить вашему величеству, что я как раз тот, кто вручает подарки, а вы – та, кому суждено принимать их»{1725}.
Магдебург достался Вестфалии – королевству площадью 1100 квадратных миль, выкроенному из владений Брауншвейга и Гессен-Касселя, а также прусских земель к западу от Эльбы, к которому позднее прибавили и части Ганновера. Этому стратегически важному образованию Наполеон, однако, дал в короли юнца, в свои 22 года не совершившего ничего, кроме самовольной отлучки в Америку, вступившего в ненужный и не в полной мере аннулированный брак, а в последнем походе командовавшего по всем правилам, но не более того, баварскими и вюртембергскими частями