{1726}. Жизненный опыт Жерома Бонапарта не был достаточен для занятия престола, но Наполеон продолжал считать, что ему следует полагаться на родных более, чем на кого-либо еще, вопреки явным доказательствам обратного в виде отъезда Люсьена, женитьбы Жерома, неумения Жозефа справиться с неаполитанцами, своевольных измен Полины и потворства Луи английским контрабандистам в Голландии.
Наполеон желал сделать Вестфалию образцом для остальных немцев, чтобы поощрить германские государства к вступлению в Рейнский союз или хотя бы к отдалению от Пруссии и Австрии. «Крайне важно, чтобы твой народ наслаждался свободой, равенством и благополучием, с которыми не знаком народ [остальной] Германии», – написал он 15 ноября Жерому, посылая ему конституцию нового государства. Наполеон, предсказав, что никто «из вкусивших плоды разумного и прогрессивного управления» не пожелает вернуться под прусский скипетр, велел Жерому «точно следовать конституции… Выгоды Наполеоновского кодекса, публичный суд, учреждение судов присяжных прежде всего станут отличительной чертой твоего правления… Я более рассчитываю на их эффект… чем на самые громкие военные победы». Далее Наполеон переходит к восхвалению меритократии, и это несколько забавно, учитывая, кто его адресат: «Население Германии с нетерпением ждет того времени, когда равное право на службу получат те, кого отличает не высокое происхождение, а талант; и отмены всякого крепостного права, а также устранения посредников между народом и их сувереном». Это письмо не предназначалось для обнародования, но оно демонстрирует высшие идеалы Наполеона. «Германский народ, как и народы Франции, Италии и Испании, хочет равенства и ценностей свободы, – писал он. – Я пришел к убеждению, что бремя привилегий противно общему мнению. Будь королем, следующим конституции»{1727}.
Наполеон постоянно критиковал Жерома (как и Жозефа, Луи и Евгения Богарне) и однажды даже укорил его за чересчур развитое чувство юмора: «Твое письмо было слишком остроумным. В военное время тебе не требуется остроумие. Тебе нужно быть педантичным, показывать твердый характер и простоту»{1728}. Ни один из братьев Наполеона не стал дельным правителем. Его бесконечные придирки не пошли им на пользу. «Он способен стать достойным человеком, – заявил он Жозефу о Жероме. – Но он удивится, услышав это, потому что все мои письма к нему полны упреков… Я с умыслом поставил его в положение самостоятельного начальника»{1729}. Наполеон понимал, что требует от родных очень многого, но этот метод неизменно подводил.
«К тому времени, когда ты прочитаешь это письмо, – писал Наполеон Жозефине 7 июля, – с Пруссией и Россией будет заключен мир, а Жером будет признан королем Вестфалии с тремя миллионами подданных. Но эта новость предназначается лишь для тебя»{1730}. Последнее замечание указывает, что Наполеон явно расценивал свои письма Жозефине и другим как изощренный инструмент пропаганды. Днем ранее он упомянул, что «у маленькой баронессы де Кепен есть некоторая надежда на визит», и, следовательно, не лукавил, когда писал: «Я очень хочу увидеть тебя, когда судьба укажет верный момент. Это вероятно, это скоро»{1731}. Мария должна была остаться в Польше.
Наполеон возвратился в Сен-Клу в 7 часов 27 июля, после сточасовой гонки в карете. Он ехал настолько быстро, что эскорт не успел убрать ограждение перед построенной для него триумфальной аркой, и Наполеон просто приказал вознице объехать ее{1732}. Он отсутствовал во Франции 306 дней, дольше всего в своей карьере. «Наполеон, примчавшись из польской глуши, – вспоминал Шапталь, – собрал Государственный совет и продемонстрировал такое же хладнокровие, такую же цельность и такую же силу духа, как если бы он провел ночь в собственной спальне»{1733}. Посылая Марии Валевской свой портрет и несколько книг, Наполеон написал из Сен-Клу: «Моя нежная, милая Мария! Ты, так сильно любящая свою страну, поймешь радость, которую я испытал, почти после года отсутствия возвратившись во Францию. Эта радость была бы полной, если бы и ты была здесь, но я ношу тебя в моем сердце»{1734}. Он не контактировал с ней восемнадцать месяцев.
Пиренейский полуостров
В Европе нет иной страны, от вмешательства в дела которой иностранцы могут выиграть столь мало, как от вмешательства в дела Испании.
Эта неудачная война погубила меня; она распылила мои силы, умножила обязательства, подорвала дух… Все обстоятельства моих несчастий сплелись в этот роковой узел.
Наполеон сознавал нужду в новой иерархии французского общества, в основу которой легла бы служба государству, а не право рождения. Вернувшись летом 1807 года в Париж, он приступил к ее установлению. «Именно в Тильзите берут начало главные титулы новой знати», – вспоминал служивший офицером в артиллерии Даву Анатоль де Монтескье, сын великого камергера. «Все европейские кабинеты долгое время ставили императору в укор отсутствие вокруг него титулов. По их мнению, это придавало Франции революционный облик»{1735}. Учреждение Почетного легиона отчасти стало шагом к введению новой, меритократической системы привилегий, но не могло стать основой общественного строя. В мае 1802 года Наполеон пожаловался, что его режим останется «песком», если его не укрепить «несколькими гранитными глыбами»{1736}. Будучи военным, Наполеон естественным образом тяготел к иерархии, чинам и титулам. При этом он стремился избежать роковых ошибок Старого порядка, то есть передачи титулов по наследству и предоставления дворянам правового иммунитета. За наставлением он обратился, как всегда, к Античности. «Государь ничего не выигрывает при таком перемещении аристократии, – впоследствии рассуждал Наполеон в «Войнах Цезаря». – Напротив, он сохранит государственный порядок, оставляя ее жить в природной ее сфере, возрождая ее в древних фамилиях при новом правительстве»[170]{1737}.
В марте 1808 года были введены титулы графа, барона и шевалье империи. Наполеон, делая аристократами людей с заслугами (20 % – выходцы из рабочего класса, 58 % – из буржуазии), эксплуатировал стремление француза-революционера служить стране{1738}. Он не видел в восстановлении дворянства противоречия революционному духу. «Французы всегда готовы сражаться за одно: им требуется равенство перед законом и возможность достигнуть всего, – объяснял он Камбасересу. – То, что будут называть моим дворянством, не совсем дворянство. Дворянства не бывает без привилегий и наследования, а у этого все преимущества в богатстве, данном в награду за военные или гражданские заслуги, и автоматического наследования нет, если государь не утвердит в достоинстве сына или племянника»[171]{1739}. Если следующее поколение делало недостаточно для того, чтобы унаследовать титул, то (в отличие от остальной Европы) семья лишалась дворянского достоинства{1740}. Таким образом, титулы Наполеона аналогичны пожизненному пэрству Великобритании, введенному в 1958 году.
«Реиерархизация» жизни Франции при Наполеоне предполагала и полное преображение общественного строя{1741}. Вершину занимали высшие чины армии, министры, члены Государственного совета, префекты, президенты коллегий выборщиков, старшие судьи, мэры крупнейших городов, а также некоторые ученые, художники, люди свободных профессий. Ниже помещались более 30 000 членов Почетного легиона. Еще ниже – около 100 000 супрефектов, мэров небольших городов, судейские чиновники, организаторы, чиновники органов образования, члены коллегий выборщиков, торговых палат, советов префектур и прочие должностные лица и нотабли{1742}. Эти люди и были «гранитными глыбами», о которых говорил Наполеон. Революция несла глубоко в себе семена собственной гибели, ведь принципы свободы, равенства и братства исключают друг друга, и общество может быть построено на двух из них – но не на трех. Строгие свобода и равенство исключают братство. Равенство и братство устраняют свободу. Братство и свобода достижимы, если пожертвовать равенством. Если видеть конечную цель (как якобинцы) в абсолютном экономическом равенстве, то оно раздавит свободу и братство. С рождением новой знати Наполеон освободился от идеи равенства и вместо нее закрепил во французской политической модели принцип равенства перед законом, в которое сам горячо верил.
В дореволюционной Франции насчитывалось от 80 000 до 400 000 дворян. При Наполеоне их подсчет стал гораздо проще и достовернее. В 1808 году он возвел в дворянское достоинство 744 человека, в 1809-м – 502, в 1810-м – 1085, в 1811-м – 428, в 1812-м – 131, в 1813-м – 318, в 1814-м – 55. Таким образом, если в 1789 году на 10 000 французов приходилось семь дворян, то к 1814-му – всего один{1743}. Из 3263 человек, возведенных Наполеоном в дворянское достоинство, 59 % составляли военные, 22 % – государственные служащие, 17 % – нотабли