25 декабря 1810 года Александр в письме князю Адаму Чарторыйскому о «восстановлении Польши» прямо признал: «Совсем не невозможно, что именно Россия осуществит их [поляков] мечты… Обстоятельства, кажется, благоприятствуют мне отдаться идее, взлелеенной мной еще раньше, выполнение которой я уже два раза был вынужден откладывать под давлением обстоятельств и которая тем не менее глубоко засела в моем мозгу. Никогда еще не было более подходящего момента»[216]{2099}. Александр предложил Чарторыйскому собрать у поляков сведения, «ухватятся ли они за всякую уверенность… в своем возрождении… откуда бы она ни исходила, и присоединятся ли они, не разбирая, ко всякому государству, пожелавшему искренне и с преданностью войти в их интересы»[217].
Попросив корреспондента соблюсти «самую глубочайшую тайну относительно содержания» своего письма, Александр пожелал узнать, «кто то лицо между военными, руководящее больше всех взглядами в армии»[218], и откровенно признал, что успех «возрождения» Польши с помощью России «будет основан не на надежде взять перевес над талантами Наполеона, а единственно на возможности его обессилить, [добившись отпадения Великого герцогства Варшавского], в соединении со всеобщим ожесточением умов в Германии против него»[219]. К письму прилагалось «примечание о войсках, на которые можно рассчитывать в данное время». Из него явствовало, что русские, поляки, пруссаки и датчане сообща могут выставить в Германии до 230 000 солдат против 155 000 наполеоновских. (Эта таблица имеет мало отношения к действительности, поскольку Александр учел всего 60 000 французов, а датчане оставались верными союзниками Франции.)
Напоследок Александр предупредил: «Подобный момент представляется только однажды; всякая другая комбинация приведет лишь к нескончаемой войне насмерть между Россией и Францией, злополучным театром которой будет ваше отечество. И так как поддержка, на которую могут рассчитывать поляки, сосредоточивается на особе Наполеона, во всяком случае не вечной, то, если его не станет, последствия будут для Польши гибельны»[220]{2100}. Чарторыйский подверг осторожному сомнению приведенные цифры, указал царю на «братство по оружию, водворившееся между французскими и польскими войсками… а также [высказал] идею, что французы друзья поляков, а русские, напротив, их заклятые враги»[221], и напомнил, что в Испании воюют «гвардия и 20 000 польского войска», которых «было бы опасно принести в жертву гнева Наполеона»[222], если поляки внезапно переметнутся к русским{2101}.
Итогом этой переписки стал отказ Александра (с весны 1811 года) от наступательных действий, хотя Наполеон до самой весны 1812 года опасался внезапного нападения. Если бы он узнал, что Александр стремился тогда к тайным договоренностям с Австрией и Пруссией о военном союзе, он встревожился бы еще больше.
В сентябре 1810 года Александр одобрил предложения Барклая де Толли об увеличении рекрутского набора, а также глубокие военные и общественные реформы{2102}. В российской армии появились корпуса и дивизии[223]. Была упразднена Военная коллегия, ее полномочия переданы военному министерству[224]. Военные мануфактуры и заводы теперь работали и по церковным праздникам. [В январе 1812 года] было принято «Учреждение для управления большой действующей армией», благодаря которому, кроме прочего, улучшились сбор и распределение провианта, были определены и уточнены полномочия командиров, улучшена работа штабов{2103}. Сам Александр взял на себя руководство масштабным строительством крепостей на западной границе России, сравнительно слабо защищенной из-за недавних войн со Швецией и Турцией. Это, а также переброску к польской границе войск из Сибири, Финляндии и с Дуная Наполеон счел провокацией и, по мнению Меневаля, к началу 1811 года пришел к мысли, что Россия намерена «действовать заодно с Англией»{2104}. В первую неделю января 1811 года Александр написал своей сестре Екатерине: «Кажется, скоро снова польется кровь, но я, по крайней мере, сделал все, что в человеческих силах, чтобы этого не допустить»{2105}. Его поступки и переписка в предыдущем году явно противоречат этому заявлению.
Обе стороны приступили к грандиозным военным приготовлениям. 10 января 1811 года Наполеон разделил Великую армию на четыре корпуса. Первые два, под командованием Даву и Удино, стояли на Эльбе, третий во главе с Неем защищал Майнц, Дюссельдорф и Данциг. (Данциг к январю 1812 года превратился в мощную крепость с припасами, достаточными для 400 000 человек и 50 000 лошадей.) К апрелю 1811 года лишь в Штеттине и Кюстрине (совр. Щецин и Костшин) был собран 1 млн рационов{2106}. Наполеон умудрялся держать в уме все, от вещей значительных («Если мне придется воевать с Россией, – сказал он Кларку 3 февраля, – то… для польских повстанцев потребуется 200 000 ружей и штыков») до мелочей: несколько дней спустя он посетовал, что 29 из 100 рекрутов по пути в Рим дезертировали в Брельо (совр. Брей-сюр-Руайа, на французской стороне границы){2107}.
Наполеон не стремился к войне с Россией, как не стремился и к войне с Австрией в 1805 и 1809 годах, но и не шел, чтобы ее избежать, на уступки, которые, по его мнению, могли повредить империи[225]. В конце февраля 1812 года Наполеон в письме Александру, переданном с царским адъютантом полковником Александром Чернышевым, прикомандированным к русскому посольству в Париже, сдержанно и дружелюбно изложил свои претензии, заявил, что не собирался восстанавливать Польское королевство, и выразил убеждение, что разногласия из-за Ольденбурга и русского Положения о нейтральной торговле можно разрешить без войны{2108}. Чернышеву, чрезвычайно удачливому и так и не разоблаченному главе российской шпионской сети в Париже, понадобилось 18 дней на то, чтобы доставить Александру письмо, и еще 21 день на то, чтобы получить необходимые инструкции и вернуться в Париж[226]{2109}. Понятовский к моменту возвращения Чернышева выяснил, что Чарторыйский прощупывает настроения польской знати, и Наполеон привел войска в Германии и Польше в боевую готовность: нападения русских ожидали с середины марта до начала мая.
«Я не могу скрыть от себя, что ваше величество лишили меня своей дружбы, – писал Наполеон Александру. – Мне делают от вашего имени возражения и всякие затруднения насчет Ольденбурга, между тем как я не отказываюсь от вознаграждения, а положение сей земли, которая всегда была центром контрабанды с Англией, налагает на меня непременный долг присоединить ее к моим владениям – для выгод моей империи и успешного окончания предпринятой борьбы… Позвольте сказать вам откровенно: вы забыли пользу, которую принес вам союз, и между тем посмотрите, что произошло с Тильзитского мира. По Тильзитскому договору, вы должны были возвратить Турции Молдавию и Валахию; вместо того ваше величество присоединили сии области к своей империи. Валахия и Молдавия составляют третью часть Европейской Турции. Это огромное приобретение, упирая обширную империю вашего величества на Дунай, совершенно обессиливает Турцию и даже, можно сказать, уничтожает Оттоманскую империю, мою древнейшую союзницу»{2110}.
Далее Наполеон писал, что если бы он желал восстановления Польши, то мог бы сделать это после победы при Фридланде, но сознательно не сделал. Объявив 1 марта новый рекрутский набор, царь ответил ему: «Ни чувства мои, ни политика не изменялись. Я ничего не желаю, кроме сохранения и утверждения нашего союза. Напротив того, не имею ли повода думать, что ваше величество изменились в отношении ко мне?»{2111} Александр упомянул об Ольденбурге и с вызовом закончил: «Если будет война, то она будет по вашему желанию, и, сделав все для ее отвращения, я буду уметь сражаться и дорого продам свое существование»{2112}.
19 марта 1811 года, почти через год после знакомства с Наполеоном, у Марии-Луизы начались роды. Боссе вспоминал, что «весь двор, все высшие сановники собрались в Тюильри и ждали с величайшим нетерпением»{2113}. Сильнее всех волновался Наполеон, который, по словам Лавалетта, был «сильно возбужден и беспрестанно ходил из комнат в опочивальню и обратно»{2114}.
Наполеон, последовав рекомендации Корвизара, пригласил акушера Антуана Дюбуа и уплатил ему огромную сумму в 100 000 франков, однако посоветовал: «Представьте, что принимаете роды не у императрицы, а у мещанки с улицы Сен-Дени»{2115}.
Ребенок, получивший имя Наполеон-Франсуа-Жозеф-Шарль, родился в 8 часов в среду 20 марта 1811 года. Роды оказались трудными, даже опасными. «Хотя от природы я не жалостлив, – признал Наполеон много лет спустя, – меня глубоко тронули ее страдания». Инструмент акушера оставил у нов