{2132}. Он возглавил часто собиравшийся продовольственный комитет, который контролировал цены. Тем временем в сельских районах, по выражению Паскье, «тревогу стал сменять ужас».
На хлебных рынках порой вспыхивали яростные потасовки. По сельским районам Нормандии бродили банды голодных попрошаек, а мельницы подвергались разграблению и даже уничтожались. Наступил момент, когда Наполеон распорядился закрыть ворота Парижа, чтобы пресечь вывоз из столицы хлеба. Кроме того, он приказал раздать 4,3 млн порций супа с горохом и ячменем{2133}. В Кан и другие города были посланы солдаты, чтобы пресечь хлебные бунты, и мятежников, в том числе женщин, стали казнить. В итоге сдерживание цен на зерно и хлеб вкупе с частными (по согласованию с префектами) благотворительными инициативами в департаментах, открытием бесплатных столовых, изъятием запасов продовольствия и суровым наказанием бунтовщиков помогли смягчить остроту проблемы{2134}.
Хотя летом 1811 года Лористон и Румянцев продолжали переговоры о компенсации за Ольденбург и смягчение Положения о нейтральной торговле, по обе стороны польской границы шли военные приготовления. 15 августа в Тюильри Наполеон на приеме по случаю дня своего рождения потребовал от посла Александра Куракина объяснений. Он давно уже разговаривал с послами откровенно (с кардиналом Консальви из-за конкордата, с Уитвортом из-за Амьенского мира, с Меттернихом накануне войны 1809 года – и так далее), но ведь послы отчасти и нужны для всестороннего и откровенного обсуждения проблем. Теперь, во время получасовой выволочки, император объявил Куракину, что поддержка Россией Ольденбурга, ее польские и (вероятно) английские интриги, нарушение ею континентальной блокады и ее военные приготовления делают войну вероятной, но Россия, подобно Австрии в 1809 году, окажется в одиночестве, без союзников. Этого можно было бы избежать в случае заключения нового франко-русского союза. Куракин ответил, что у него нет полномочий для такого акта. «Нет полномочий? – вскричал Наполеон. – Так напишите, чтобы вам их прислали»{2135}.
На следующий день Наполеон и Маре проделали большую работу, разобрав вопросы компенсации за Ольденбург, признания Польши, раздела Турции, континентальной блокады, изучив все посвященные этим предметам документы с момента заключения Тильзитского договора. Все это убедило Наполеона, что русские неискренни, и тем вечером он заявил членам Государственного совета, что в 1811 году из-за надвигающейся зимы поход в Россию невозможен, но в 1812 году, уверившись в помощи пруссаков и австрийцев, царя можно будет наказать{2136}. Надежды русских на военный союз с Пруссией и Австрией не оправдались из-за страха Берлина и Вены перед Наполеоном, однако обе страны тайно и устно заверили Александра, что их помощь Франции будет минимальной (по выражению Меттерниха, «символической»), как и действия русских в 1809 году против Австрии.
О серьезности намерений Наполеона можно судить по вновь пробудившейся заботе об обуви солдат. Рапорт Даву Наполеону от 29 ноября (хранится в Национальном архиве) гласит: «В кампанию 1805 года многие солдаты отставали из-за отсутствия обуви; теперь он собирает по шесть пар для каждого солдата»{2137}. Вскоре после этого Наполеон приказал Лакюэ, министру военного снабжения, обеспечить провизией 400-тысячную армию на пятидесятидневный поход. Для этого требовалось 20 млн рационов хлеба и риса, 6000 фургонов для муки, достаточной на два месяца для 200 000 человек, а также 2 млн бушелей овса для лошадей на 50 дней{2138}. Еженедельные рапорты начала 1812 года, хранящиеся в архивах министерства обороны, свидетельствуют об огромной работе. Так, 14 февраля (я выбрал дату почти наугад) французские войска со всего запада империи двинулись на восток, к двадцати германским городам{2139}. О направлении мысли Наполеона можно судить по его распоряжению в декабре 1811 года библиотекарю Барбье собрать все книги о Литве и России, которые только можно найти. Среди них было несколько трудов, в том числе Вольтера, о гибельном походе Карла XII в Россию в 1709 году и полтавском разгроме, а также 500-страничное описание богатств и географии России и две свежие работы о русской армии[230]{2140}.
В начале января 1812 года царь (для предотвращения войны, если бы он этого хотел, оставалось еще шесть месяцев) написал сестре Екатерине: «Все это дьявольское политическое дело становится все хуже и хуже, и это порождение ада, проклятие рода человеческого, день ото дня становится все омерзительнее»{2141}. Александр получал донесения от агента Чернышева Мишеля, до своего ареста и казни в конце февраля 1812 года (вместе с тремя сообщниками) служившего в транспортном департаменте министерства военного снабжения в Париже[231]. Из донесений Александр знал о масштабе приготовлений Франции, передвижении войск Наполеона и даже об их боевом составе и дислокации{2142}.
20 января Франция аннексировала Шведскую Померанию (еще одно недальновидное решение), чтобы обеспечить континентальную блокаду на Балтике. Камбасерес вспоминал, что Наполеон проявлял «мало такта» по отношению к Бернадоту, который сам теперь был монархом и заслуживал совсем иного отношения. Аннексия толкнула Швецию в объятия России, с которой она воевала еще в сентябре 1809 года{2143}. Вместо того чтобы заполучить на севере полезного союзника, способного оттянуть на себя силы русских, Наполеон сделал все, чтобы Бернадот заключил с Россией договор о дружбе. Это произошло 10 апреля 1812 года в Або (совр. Турку).
В феврале Австрия согласилась предоставить Наполеону для похода в Россию 30-тысячный воинский контингент во главе с князем фон Шварценбергом, но Меттерних заявил английскому МИДу: «Необходимо, чтобы не только французское правительство, но и большая часть Европы были введены в заблуждение относительно моих принципов и намерений»{2144}. В то время Меттерних не обнаруживал никаких принципов и просто хотел посмотреть, как у Наполеона пойдут дела в России. Неделю спустя Пруссия пообещала Наполеону 20 000 солдат. В знак протеста почти четверть прусских офицеров подала прошения об отставке, и многие из них, подобно стратегу Карлу фон Клаузевицу, поступили на русскую службу{2145}. Наполеон говорил, что «явный враг лучше ненадежного союзника», но в 1812 году сам не последовал этому принципу{2146}. Даву извещал об огромном размере русской армии, и Наполеон счел, что ему нужно как можно больше иностранных контингентов (и хорошо вооруженных){2147}. «Я приказал вооружить легкую кавалерию карабинами, – 6 января написал он Даву. – Я желал бы также, чтобы их получили и поляки; я узнал, что у них всего шесть карабинов на роту, а это нелепо, учитывая, что им придется иметь дело с вооруженными с головы до ног казаками»{2148}.
24 февраля Наполеон написал Александру, что он «остановился на решении поговорить с полковником Чернышевым о прискорбных делах последних пятнадцати месяцев. Только от вашего величества зависит положить всему конец»{2149}. Царь отверг и эту открытую попытку примирения. В тот же день Евгений Богарне повел Итальянскую армию (27 400 человек) в Польшу. По словам Фэна, в то время Наполеон недолгое время обдумывал раздел Пруссии, чтобы «с первого же пушечного выстрела оградить себя от всех угроз Русской кампании»{2150}. Однако, поскольку между Санкт-Петербургом и Великим герцогством Варшавским русские держали более 200 000 солдат, он не мог игнорировать эту угрозу и оставить хаос в своем тылу[232].
Хотя Наполеон рассчитывал на очередную стремительную победу, в 1811–1812 годах он дал неприятелю гораздо больше времени на подготовку, чем когда-либо прежде. С начала 1811 года, когда в страны Рейнского союза были отосланы первые приказы о мобилизации, у русских было в запасе более года, и они с умом воспользовались отсрочкой. Во всех других случаях противникам Наполеона везло, если они получали хотя бы несколько недель для подготовки. Хотя предложенный весной 1812 года генералом фон Пфулем план – сосредоточить войска у местечка Дрисса (совр. Верхнедвинск в Беларуси) – не был принят, высшее командование русских постоянно обдумывало альтернативные стратегии и перехитрило Наполеона, явно стремившегося навязать им генеральное сражение вблизи границы.
Несмотря на то что Наполеон называл поход «Второй Польской кампанией», в частном порядке он объяснил штабу: «Мы не обязаны проявлять безрассудное рвение в польском вопросе. Важнее всего Франция – вот моя политика. Поляки не причина этой борьбы; они не должны стать препятствием к миру, но могут стать для нас орудием, и накануне настолько сильных потрясений я не оставлю их без совета и руководства»{2151}. Он назначил послом в Варшаву аббата Доминика Дюфура де Прадта. «Кампания началась без всякой подготовки. В этом состоял метод Наполеона, – впоследствии отмечал Дюфур де Прадт в резко антинаполеоновских мемуарах. – Некоторые восторженные глупцы видели в этом секрет его успеха»