а предполагалось, путь к Смоленску.
Первый снег выпал 13 октября. К этому времени лошадям стало катастрофически не хватать корма. Фуражные команды покидали Москву на рассвете и редко возвращались до темноты. Их лошади чрезвычайно уставали{2357}. Не дождавшись ответа Александра и видя приближение зимы, 13 октября Наполеон приказал оставить город через пять дней. 17 октября Лористон вернулся с отказом Кутузова от переговоров, и это укрепило Наполеона в его решении. 18 октября, когда Великая армия, теперь насчитывавшая около 107 000 солдат, много тысяч гражданских лиц, 3000 русских пленных, 550 орудий и более 40 000 повозок с плодами более чем месячного грабежа (отступающие предпочли взять с собой ценные вещи вместо провианта), потянулась из Москвы, Кутузов предпринял неожиданную атаку при Тарутине. Мюрат потерял 2000 убитыми и ранеными. Русские захватили 1500 пленных и 36 орудий{2358}.
Сам Наполеон выехал из Москвы солнечным днем 19 октября 1812 года, около 12 часов, и отправился к Калуге (в 180 километрах к юго-западу). Название он переиначил в «Калигулу», как прежде Глогау – в «Гурго»{2359}. Наполеон не оставил еще мысли идти к Туле, где мог разорить оружейные заводы, и в плодородные украинские земли (одновременно подтянув из Смоленска свежие силы) или вернуться, если понадобится, в Смоленск и Литву. Любой из этих вариантов позволял Наполеону изобразить оставление Москвы стратегическим отступлением, очередным этапом кампании. Однако его ослабленная, обремененная обозом армия двигалась слишком медленно для действий, требовавшихся в таком положении, а дороги, ночью 21 октября размокшие от ливня, еще более замедлили движение. Кутузов узнал об отступлении Наполеона два дня спустя, но форы французы не получили: колонны Великой армии растянулись почти на сто километров. Кутузов отправил 6-й корпус генерала Дохтурова, чтобы преградить Наполеону путь у Малоярославца. Дохтуров достиг места назначения 23 октября и на следующий день столкнулся с авангардом Евгения Богарне (командующий – генерал Алексис Дельзон).
В приказе Наполеона взорвать Кремль, отданном Мортье, усматривали свидетельство корсиканской мстительности, но на самом деле он желал сохранить пространство для маневра. Наполеон говорил генералу Ларибуазьеру, что, возможно, еще вернется в Москву, и считал, что будет проще занять лишенный грозных укреплений город{2360}. Мортье заложил под Кремль 180 тонн взрывчатки, и в 1:30 20 октября Наполеон (отъехавший уже на 40 километров) услышал взрыв. В бюллетене он похвалился, что Кремль, «цитадель столь же древняя, как сама монархия [Романовых], этот первый дворец царей, не существует». В действительности Кремль уцелел – кроме уничтоженной [Водовзводной] башни и пострадавших Арсенальной, Никольской, [Петровской и 1-й Безымянной] башен, а также колокольни Ивана Великого{2361}. Наполеон, припомнив античный пример, попросил Мортье вывезти из Москвы всех раненых: «Римляне удостаивали гражданских корон тех, кто спасал граждан; герцог Тревизо будет ее достоин, поскольку он спасает солдат… Ему необходимо посадить их на своих лошадей и лошадей его людей; именно так поступил император под Акрой»{2362}. Мортье забрал с собой раненых, которых можно было транспортировать, но 4000 человек пришлось оставить в Воспитательном доме. Непосредственно перед отъездом Наполеон приказал расстрелять как поджигателей десять русских военнопленных{2363}. Масштаб несравним с Яффой, но этот необъяснимый поступок вряд ли пошел на пользу оставшимся в Москве французам.
Битва при Малоярославце 24 октября (над рекой Лужей) – третья по масштабу в ту кампанию – привела к последствиям гораздо более важным, чем ее непосредственный результат. Французы захватили и сумели удержать город, и Кутузов отступил по Калужской дороге. Однако исключительно жестокий бой (город девять раз переходил из рук в руки) убедил Наполеона, приехавшего под самый конец, в том, что русские полны решимости на пропустить его на юг. («Русского мало убить, – с восхищением говорили в Великой армии, – его нужно еще и повалить».) Хотя император в бюллетене причислил сражение к своим победам, картограф, капитан Эжен Лабом, очень критически настроенный, вспоминал сказанное солдатами: «Еще две таких “победы”, и у Наполеона не останется армии»{2364}.
Малоярославец во время битвы сгорел дотла (до наших дней уцелел только каменный монастырь с воротами, изрешеченными пулями), но, осмотрев горы пересыпанных известью тел, император мог заметить, насколько упорно дрались русские.
В 23 часа Бессьер приехал в ставку Наполеона, расположившегося в избе ткача у моста в деревне Городня, примерно в 100 километрах юго-западнее Москвы, и сообщил императору, что считает занятую Кутузовым позицию дальше по дороге «неприступной». Когда Наполеон в 4 часа следующего дня выехал [с небольшой свитой] на рекогносцировку (с противоположного склона оврага не было видно ничего, кроме деревни), его едва не захватил отряд иррегулярной русской конницы. Казаки с криком «ура!» подскакали почти вплотную и были рассеяны 200 гвардейскими кавалеристами{2365}. Позднее Наполеон, рассказывая Мюрату эту историю, смеялся, но на случай плена стал носить на шее флакон с ядом. «Дело становится серьезным, – заявил он Коленкуру за час до рассвета 25 октября. – Я все время бью русских, но это ни к чему не ведет»[286]{2366}. (Это не совсем так. Поражение Мюрата при Тарутине стало крупной неудачей, пусть сам Наполеон в битве не участвовал.)
Фэн рассказывает, что Наполеона «потрясло» количество раненных при Малоярославце и тронула их участь. Погибли и получили ранения восемь генералов, в том числе Дельзон{2367}. Дальнейшее продвижение по Калужской дороге почти наверняка привело бы еще к одной кровопролитной битве, а отход на север, к складам на дороге Москва – Смоленск, по которой они пришли месяц назад, позволял этого избежать. Имелся и третий вариант – идти через Медынь и Ельню, где ожидало пополнение из Франции. (О Ельне Наполеон писал 6 ноября: «Местность, как говорят, красива и располагает достаточными припасами»{2368}.) Если бы французы (несмотря на то что из карт не было понятно состояние дорог в том районе) избрали этот путь, они явились бы в Смоленск до первого сильного снегопада. Повлияло ли на ход мысли Наполеона то обстоятельство, что Великую армию теперь обременял огромный хвост из фургонов, телег, пленных, маркитантов и добычи? Документов на этот счет нет. Но Наполеон определенно принимал в расчет 90 000 солдат Кутузова, которые сопровождали его левый фланг до самой Ельни: растянувшаяся на сто километров армия оказалась бы уязвимой в нескольких местах. Движение вслепую (кошмар квартирмейстера) казалось рискованнее возвращения по Можайской дороге. По крайней мере, Наполеон знал, что там имелись запасы хлеба, но этот путь был гораздо длиннее и фактически предполагал крюк в несколько сотен километров к северу как раз тогда, когда приближалась зима.
Наполеон редко созывал военный совет (в 1806–1807 годах, воюя с Россией и Пруссией, он не сделал этого ни разу). Воскресной ночью 25 октября в Городне изба ткача (ее пространство было разделено простыней на спальню и кабинет императора) видела мучения маршалов и генералов, которых Наполеон настойчиво расспрашивал перед принятием критически важного решения. «Эта бедная хата невежественного ткача, – вспоминал один из его адъютантов, – заключала в своих стенах императора, двух королей и трех генералов»{2369}. Наполеон сказал, что дорого доставшаяся победа при Малоярославце не компенсирует разгром Мюрата при Тарутине и он намерен прорываться на юг, к Калуге, к защищающим эту дорогу главным силам русской армии. Мюрат, страдавший из-за взбучки, согласился и призвал немедленно наступать на Калугу. Даву высказался за южный, в тот момент не обороняемый русскими маршрут – через Медынь и нетронутые плодородные земли севера Украины и, если все пройдет благополучно, вернуться на главную дорогу в Смоленске на несколько дней раньше Кутузова. «Железный маршал» опасался, что преследование Кутузова по Калужской дороге уведет Великую армию еще дальше вглубь России, но не позволит навязать ему генеральное сражение до снега, а поворот армии к дороге Можайск – Смоленск породит задержки, заторы и затруднит снабжение.
«Целью был Смоленск, – записал Сегюр. – Идти ли туда через Калугу, Медынь или через Можайск? Между тем Наполеон сидел за столом; голова его была опущена на руки, которые скрывали его лицо и, вероятно, отражавшуюся на нем скорбь»[287]{2370}. Большинство присутствовавших считали маршрут Боровск – Можайск – Смоленск наилучшим, поскольку часть армии уже стояла в Боровске, по пути к Можайску, и при ней находилось множество пушек, не употребленных при Малоярославце. Они напомнили, «сколь изнурительным это изменение направления [чтобы догнать Кутузова] окажется для кавалерии и артиллерии, уже бывших в изнеможении», и что это лишит французов «всякого преимущества», которое им требовалось иметь над русскими. Раз уж Кутузов «не стал удерживать превосходную позицию при Малоярославце и там сражаться», крайне маловероятно, чтобы он вступил в бой в 100 километрах оттуда. Это мнение отстаивали Евгений Богарне, Бертье, Коленкур и Бессьер. Мюрат яростно критиковал план Даву, предлагавшего идти к Медыни, поскольку это значило подставить неприятелю фланг. Два маршала, уже давно конфликтовавшие, вступили в перепалку. «Хорошо, господа, – заключил Наполеон, заканчивая совет, – я решу сам»