Le Moniteur объявила, что Мюрат болен, взбешенный Наполеон сказал Евгению Богарне: «Мне ничего не стоило бы арестовать его – в пример другим… Он храбр на поле битвы, но совершенно лишен ума и силы духа»{2434}.
«Когда имеешь дело с французами или с женщинами, то нельзя отлучаться на слишком долгое время», – сказал Наполеон Коленкуру по пути домой[293]{2435}. Он хорошо понимал, какое действие новости о его разгроме произведут в Вене и Берлине, и разумно стремился как можно скорее вернуться в Париж{2436}. Остатки Великой армии уже находились в одном-двух днях марша от Вильны и были в сравнительной безопасности{2437}. Как и после Египетского похода, многие сочли его дезертиром (Лабом вспоминал, что солдаты употребляли «все самые энергичные выражения, которые есть в… языке, поскольку прежде не бывали так низко обмануты»), однако Наполеону срочно требовалось попасть в Париж, чтобы смягчить политические и дипломатические последствия катастрофы{2438}. Кастеллан, потерявший в ту кампанию семнадцать лошадей, отрицал, что армия сочла себя преданной. «Я не заметил ничего подобного, – утверждал он. – Несмотря на наши несчастья, наше доверие к нему не пострадало. Мы боялись лишь, что по пути он может попасть в плен». Кастеллан прибавил, что солдаты понимали мотивы Наполеона и «хорошо знали, что лишь его возвращение может пресечь бунт в Германии, что его присутствие [во Франции] необходимо для реорганизации армии, которая окажется в состоянии прийти нам на помощь»{2439}. После переправы через Березину до середины февраля 1813 года столкновений с русскими не было. «Когда они узнают, что я в Париже, – говорил Наполеон об австрийцах и пруссаках, – и увидят меня во главе нации и 1 200 000 солдат, которых я соберу, они дважды подумают, прежде чем затевать войну»{2440}.
Наполеон (в путешествии он именовался графом Жераром де Рейневалем из свиты Коленкура) за тринадцать дней преодолел свыше 2000 километров по зимним дорогам из Сморгони (через Вильну, Варшаву, Дрезден и Майнц, где он купил драже для своего сына) в Париж. В Варшаве в разговоре с аббатом де Прадтом он высказался о минувшей кампании так: «От великого до смешного всего один шаг»{2441}. В пути Наполеон повторил Коленкуру то же самое, и эта фраза станет одним из самых известных его афоризмов. В Лейпциге он встретился с королем Саксонии, который дал ему карету взамен саней[294], и, проезжая Эрфурт, передал добрые пожелания Гёте. Когда часы в Тюильри пробили без четверти полночь 18 декабря, Наполеон выходил из своей кареты.
На следующее утро Наполеон погрузился в работу. Камбасересу, Савари, Кларку и Декре он заявил, что слишком долго ждал в Москве ответа на свое предложение мирных переговоров. «Я сделал серьезную ошибку, – сказал он, – но у меня есть средства, чтобы ее исправить»{2442}. Когда царедворец, не бывший в походе, с «расстроенным видом» заметил: «Воистину, мы понесли тяжелую утрату», Наполеон ответил: «Да, мадам Барилли умерла»{2443}. Издевательское упоминание прославленной оперной певицы указывает на бестолковую констатацию вельможей очевидного, но ужасы отступления из Москвы глубоко тронули Наполеона: погибло не менее 44 дворцовых слуг.
Оказавшись в безопасности, Великая армия взялась за перо и чернила. Вот типичный документ из архива военного министерства. В исполненном аккуратным почерком 150-страничном списке перечислены имена 1800 солдат, служивших в 1806–1813 годах в 88-м линейном полку, их личные номера, дата и место рождения, имена их родителей (а также кантон и департамент, в которых те родились и живут), сведения о росте, форме лица, размере носа и рта, цвете глаз, волос и бровей, особых приметах, дата призыва или поступления добровольцем, дата прибытия в полковое депо, род занятий, принадлежность к роте и батальону, сведения о прохождении службы (с указанием боев, ранений и награждений) и, наконец, дата демобилизации или гибели{2444}.
Просматривая страницу за страницей списки личного состава воевавших в России полков, видим, что солдат «считается захваченным неприятелем», «попал в плен», «ранен», «умер», «умер в госпитале от лихорадки», «умер в госпитале от нервной горячки», «отстал от части», «дезертировал», «признан отсутствующим» или «данных нет». В редких случаях находим указание, что один из немногих уцелевших «командирован для поправления здоровья» – вероятно, в надежде, что он когда-нибудь излечится от недуга, который теперь называют посттравматическим стрессовым расстройством{2445}.
Наполеон потерял около 524 000 человек, из них пленными – от 100 000 до 120 000. Многие пленные в ближайшие годы умерли, и до Ватерлоо почти никто из них не вернулся во Францию. Около 20 000 нефранцузов добровольно вызвалось служить в новой русской армии, вскоре выставленной против Наполеона[295]. Корпус Макдональда (32 300) на северном фланге отошел без больших потерь, но он наполовину состоял из пруссаков, которые вскоре выступили против Франции, и 34 000 австрийцев Шварценберга. Теперь им также нельзя было доверять.
Еще 15 000 переживших переправу пропали между Березиной и Вильной[296]. 14 декабря Неман перешел – последним – Ней, у которого к тому времени набралось едва 400 пехотинцев, 600 кавалеристов и 9 орудий{2446}. (В походе ни один маршал не погиб, но четверо получили ранения.) В следующие несколько недель мелкие группы отставших догнали армию. Некоторое их количество по пути на запад потихоньку перебили прусские крестьяне. Вся центральная группировка Великой армии теперь насчитывала менее 25 000 солдат, из них около 10 000 боеспособных{2447}. Учитывая даже французские части из корпуса Макдональда и пришедшее из Франции 60-тысячное подкрепление, Наполеон в конце года смог собрать в Польше и Германии прискорбно немногочисленную армию, к тому же отчаянно нуждавшуюся в артиллерии и кавалерии{2448}. Многие части были укомплектованы лишь на 5 %. Так, от 66-тысячного корпуса Даву осталось 2200 человек. Из 47 864 боеспособных солдат у Удино осталось 4653 человека. Из 51 000 солдат императорской гвардии уцелело чуть более 2 000. Из перешедших Альпы 27 397 итальянцев домой возвратилось менее 1000 (и из 350 королевских гвардейцев погибли все, кроме 8). Из 500 голландских гвардейских гренадер в живых осталось 36 человек{2449}. Из 400 храбрых понтонеров, спасших армию на Березине, снова увидели Голландию лишь 50 человек.
В конце декабря 1812 года Александр I обедал с Софией Тизенгауз [в будущем – Шуазель-Гуфье], литовской дворянкой и писательницей, в Вильне. (Мюрат месяцем ранее оставил город.) Александр упомянул о «светло-серых глазах» Наполеона, «столь проницательных, что трудно выдержать его взгляд»[297], а потом промолвил: «Какая блестящая карьера еще предстояла этому человеку!.. Он мог дать Европе мир; это было в его власти, и он этого не сделал! Теперь чары его рассеяны!»{2450} Собеседница Александра отметила, что император несколько раз повторил последнюю фразу.
Несгибаемость
Потомки не оценят ваш дух, не увидев его в беде.
Он мог сострадать несчастиям частной жизни, но был равнодушен к бедствиям государственным.
«Видя, что он сделал за двадцать дней пребывания в Париже, – отмечал в мемуарах маршал Сен-Сир, – необходимо признать, что его внезапный отъезд из Польши был благоразумным поступком»{2451}. Наполеон бросился в круговорот дел, поскольку понимал, что очень скоро русские соединят усилия с пруссаками и, возможно, с его тестем, австрийским императором Францем, чтобы сначала изгнать французов из Польши и Германии, а затем попытаться лишить его трона. Наполеон, надеясь справиться с последствиями русской катастрофы, развил (по выражению графа Моле, вскоре получившего пост министра юстиции) «бешеную активность, возможно превосходящую все демонстрируемое им прежде»{2452}. Гортензия, поспешившая в Тюильри, нашла бывшего отчима озабоченным, но настроенным решительно: «Он показался мне измученным, издерганным, но не надломленным. Я часто наблюдала, как он выходил из себя по пустякам, например из-за дверей, оказавшихся открытыми тогда, когда они должны были быть закрытыми и наоборот, или из-за слишком яркого или слишком слабого света. Но в миг трудностей или невзгод он совершенно владел собой». Гортензия попыталась ему польстить, спросив: «Но, верно, и ваши враги понесли огромный урон?» Наполеон ответил: «Да, несомненно. Но это меня не утешает»{2453}.
Менее чем за с