«В случае малейшего оскорбления со стороны прусской деревни или города сожгите их, – приказал Наполеон Евгению Богарне 3 марта, – и даже Берлин»{2488}. К счастью, сжечь столицу Пруссии уже не представлялось возможным, поскольку в тот же день ее заняли русские. «Нет ничего менее относящегося к военному делу, чем избранная тобой линия, – писал Наполеон, недовольный поступками Евгения. – Опытный полководец встал бы лагерем перед Кюстрином»{2489}. Кроме того, он пожаловался, что не получает ежедневно рапорты от начальника штаба Евгения: «Я узнал о том, что происходит, из английской прессы». Еще сильнее Наполеон разозлился на Жерома, пожаловавшегося на высокие налоги на содержание Магдебурга и других крепостей, которые приходится платить вестфальцам. «Эти меры оправданы состоянием войны; их применяли с самого начала времен, – бушевал Наполеон. – Ты увидишь, во что обходятся 300 000 солдат, которых я держу в Испании, и все войска, которые я собрал в этом году, и 100 000 кавалеристов, которых я снаряжаю… Ты вечно споришь… Все твои доводы лишены смысла… Какой прок в уме, если ты так ошибаешься? Зачем тешить свое тщеславие, досаждая тем, кто тебя защищает?»{2490} Перед посылкой 4 марта подкрепления в Магдебург Наполеон прошелся с командующим по знакомому списку: «Безусловно убедитесь, что на ногах у каждого солдата пара обуви, еще две пары – в ранце, что ему уплачено сполна, а если нет, рассчитайтесь. Убедитесь, что у каждого солдата в патронной сумке сорок зарядов»{2491}.
Наполеон в письме Монталиве сообщил, что собирается посетить Бремен, Мюнстер, Оснабрюк и Гамбург, причем – сообразно новому духу экономии – в указанных городах его постой и почетный караул «не должны стоить стране ничего»{2492}. Это была хитрость, попытка ввести противника в заблуждение относительно своих перемещений. В Гамбург не стоило ехать и по другой причине: 18 марта туда явились казаки и, как и рассчитывали союзники, в ганзейских городах вспыхнули мятежи. Мекленбург первым вышел из Рейнского союза. К концу марта положение Наполеона осложнилось настолько, что он признался Лористону (теперь командующему обсервационным корпусом на Эльбе), что уже не рискует делиться с Евгением Богарне планами обороны Магдебурга и Шпандау, так как не пользуется шифром, а письмо «могут перехватить казаки»{2493}. Ко всему, Швеция согласилась предоставить Шестой коалиции 30 000 солдат в обмен на английскую субсидию в 1 млн фунтов стерлингов, а в начале апреля генералу Пьеру Дюрютту с немногочисленным гарнизоном пришлось оставить Дрезден.
Именно тогда Наполеон заговорил с Моле о вероятном возвращении Франции к ее «прежним», то есть довоенным границам 1791 года.
Я всем обязан своей славе, – сказал он. – Если я пожертвую ею, меня не станет. Моя слава дает мне права… Если я принесу нации, которая так жаждет мира и устала от войны, мир на таких условиях, которые заставят меня самого устыдиться, она утратит ко мне всякое доверие, и вы увидите, что мой авторитет погибнет, а влияние будет утрачено{2494}.
Наполеон сравнил катастрофу в России с бурей, потрясшей дерево от верхушки до корней, однако «оставила его еще прочнее укорененным в почве, из которой она не сумела его вырвать». Отбросив сомнительные ботанические аналогии, Наполеон заговорил о французском народе: «Он скорее боится меня, чем любит, и известия о моей смерти встретит сначала с облегчением. Но, поверьте, это гораздо лучше, чем если бы народ любил меня, но не боялся»{2495}. (Здесь очевидна отсылка к «Государю» Макиавелли. С этим сочинением Наполеон был хорошо знаком.) Далее он заявил, что разбил бы русских, ведь «у них нет пехоты», и что граница империи должна пройти по Одеру, поскольку «отложение Пруссии позволит мне требовать компенсации». Он также сказал, что Австрия не вступит в войну, поскольку его «брак стал лучшим шагом в [его]политической карьере»{2496}. По крайней мере тремя последними заявлениями, не учитывавшими действительное положение, Наполеон просто пытался успокоить Моле.
Наполеон продемонстрировал изобретательность, способность преодолевать трудности и неутраченную веру в себя: вернувшись из России с 10 000 боеспособных солдат, он всего за четыре месяца сумел собрать для кампании на Эльбе 150-тысячную армию, которая, сверх того, ждала пополнений{2497}. Наполеон уехал из Сен-Клу в 4 часа 15 апреля, чтобы вступить в схватку плечом к плечу со своими союзниками (иные из которых не горели желанием воевать) – королями Дании, Вюртемберга, Баварии и Саксонии и великими герцогами Бадена и Вюрцбурга. «Пиши Papa François раз в неделю, – написал он Марии-Луизе три дня спустя, – давай ему военные подробности и рассказывай о моем восхищении его персоной»{2498}. Наполеон знал о наступлении Веллингтона из Испании, о переговорах Мюрата с австрийцами о судьбе неаполитанского престола, о скорой высадке шведской армии Бернадота, о страхе на западе Германии перед восстанием, о том, что Австрия быстро перевооружается и что в лучшем случае можно рассчитывать на ее «посредничество». В этих условиях он понимал, что требуется быстрая и решительная военная победа. «Я поеду в Майнц, – заявил он Жерому в марте, – и в случае наступления русских сообразую свои планы; но нам очень нужна победа до мая»{2499}. Вместе союзники (во главе с Витгенштейном, возглавившим армию после смерти в апреле тяжело болевшего Кутузова) привели к Лейпцигу до 100 000 солдат (причем 30 000 составляла конница, не испытывавшая недостатка в лошадях) и продолжали получать крупные подкрепления. А в быстро восстанавливавшейся Великой армии из-за массовой гибели лошадей в России пока насчитывалось всего 8540 кавалеристов.
25 апреля Наполеон приехал в Эрфурт и принял командование. Его потрясло, насколько неопытными оказались некоторые офицеры. Отбирая капитанов из 123-го и 134-го линейных полков в командиры батальонов (chefs de bataillon) 37-го полка легкой пехоты, он жаловался военному министру генералу Анри Кларку: «Нелепо делать капитанами людей, никогда не воевавших… Вы берете юнцов прямо из коллежа, не учившихся в [военной академии] Сен-Сире и потому ничего не знающих, и назначаете их в новые полки!»{2500} Увы, именно с таким материалом Кларку пришлось иметь дело после потери более полумиллиона человек в России.
Через три дня после приезда Наполеон повел Великую армию (121 000 человек) через Эльбу в Саксонию. Он рассчитывал снова занять север Германии, деблокировать Данциг и другие осажденные города, чтобы вернуть в строй 50 000 ветеранов и, как он надеялся, выйти вновь к Висле. Приняв в качестве построения батальонные каре, Наполеон двинулся к Лейпцигу, навстречу врагу, имея в авангарде корпус Лористона, корпуса Макдональда и Ренье на левом фланге, Нея и генерала Анри Бертрана – на правом, а в арьергарде – Мармона. Еще левее шел Евгений Богарне с 58 000 солдат. В мае в армию приехал Понятовский, однако Даву Наполеон отослал в Гамбург, сделав его губернатором (опасное пренебрежение лучшим своим маршалом).
1 мая погиб Бессьер, осматривавший вражеские позиции: отрикошетившее ядро с силой ударило в грудь. «Смерть этого благородного человека очень тронула его [Наполеона]», – записал Боссе. Бессьер участвовал во всех походах Наполеона с 1796 года. «Мое доверие к вам, – однажды написал ему Наполеон, – столь же велико, как и мое уважение к вашему военному таланту, отваге и любви к порядку и дисциплине»{2501}. (Чтобы успокоить Марию-Луизу, Наполеон попросил Камбасереса объяснить императрице: «Герцог Истрийский [Бессьер] в момент гибели находился далеко от меня»{2502}.) Вдове Бессьера он написал: «Утрата для вас и ваших детей, несомненно, огромна, но моя еще больше. Герцог Истрийский погиб самой прекрасной смертью; он не страдал. Он оставляет безупречную репутацию: это лучшее наследство, которое он мог передать своим детям»{2503}. Вдова могла бы справедливо возразить ему относительно тяжести утраты, но письмо все же было искренним и сопровождалось щедрой пенсией.
Теперь Наполеону противостояли до 96 000 человек{2504}. В воскресенье, 2 мая, когда он наблюдал за наступлением Лористона, он узнал, что в 10 часов у деревни Люцен Витгенштейн неожиданно напал на Нея. Внимательно прислушавшись к канонаде, Наполеон приказал Нею удерживать позицию, а сам развернул армию (в учебниках это называется corps manoeuvre), послав Бертрана против левого крыла противника, Макдональда – против правого крыла, а Лористону поручив сформировать новый резерв{2505}.
«У нас нет кавалерии, – сказал Наполеон, – и пусть. Это будет битва в Египте; везде должно хватить французской пехоты, и я не боюсь положиться на врожденные качества наших новобранцев»{2506}. Многие новобранцы получили ружья в Эрфурте лишь несколько дней назад, а кое-кто из них и всего за день до сражения{2507}. Однако при Люцене «марии-луизы» показали себя хорошо.
Наполеон появился на поле боя в 14:30, во главе гвардейской кавалерии, и направился к деревне Кайе. План родился быстро: Ней продолжит защищать центр. Макдональд встанет слева от него, Мармон – справа, а Боннэ попытается зайти неприятелю в тыл со стороны дороги Вейсенфельс – Люцен. Гвардейская пехота (до 14 100 человек) составит резерв. Скрытно сосредоточившись, она займет позицию между Люценом и Кайе. Увидев, что молодые солдаты из корпуса Нея бегут, а некоторые даже бросают ружья, Наполеон составил из гвардейской кавалерии заградительную линию, воодушевил дрогнувших, и те вернулись в строй. В целом же, по мнению Нея, новобранцы дрались лучше ветеранов: те были склонны к расчетливости и желали избежать ненужного риска.