. Лишь позднее Наполеон, к своему глубокому огорчению, узнал, что погиб не Шварценберг, а Моро.
«Этому мерзавцу Бонапарту всегда везет, – написал Моро жене 2 сентября (вскоре он умер от ран). – Прошу прощения за каракули. Я люблю тебя и от всего сердца обнимаю»{2576}. Умирающий генерал-изменник проявил недюжинную храбрость, извиняясь в такой момент за почерк, но что касается везения Наполеона, тут он ошибся.
«Я только что одержал при Дрездене большую победу над австрийской, русской и прусской армиями, которые лично вели три суверена, – писал Наполеон Марии-Луизе. – Я гонюсь за ними»{2577}. На следующий день он исправился: «Papa François благоразумно не явился». Наполеон заметил также, что Александр I и Фридрих-Вильгельм III «очень хорошо дрались и стремительно скрылись». К австрийцам Наполеон был строже. «Войска Papa François еще никогда не были так плохи, – заявил он супруге-австриячке. – Они повсюду оказали жалкое сопротивление. Я взял 25 000 пленных, тридцать знамен и множество пушек»{2578}. В действительности все обстояло наоборот: это монархи и генералы союзников, дурно разместившие войска и не обеспечившие должную координацию, просчитались и в стратегии и в тактике, и лишь благодаря упорству и отваге солдат двухдневное сражение не закончилось катастрофой.
Наполеон объезжал поле боя под проливным дождем. Это привело к тому, что к его простуде после битвы прибавились рвота и диарея. «Тебе надо вернуться и переодеться», – крикнул из строя «старый ворчун». После этого император наконец отправился в Дрезден, чтобы принять горячую ванну{2579}. В 19 часов он написал Камбасересу: «Я так устал и так занят, что не могу писать подробно; [Маре] сделает это вместо меня. Дела здесь идут очень хорошо»{2580}. Он не мог себе позволить долго болеть. «В моем положении, – всего неделей ранее напомнил он в указаниях своим высшим офицерам, – неприемлем любой план, в котором центральное место занимаю не я сам. Всякий план, который держит меня на расстоянии, ведет к обычной войне, в которой превосходство неприятеля в кавалерии, в численности и даже в генералах погубит меня»{2581}. Это откровенное признание того, что от маршалов не стоило ждать маневров, необходимых для победы над врагом, на 70 % более многочисленным, – и даже того, что большинство их, по его мнению, было едва способно к самостоятельному командованию.
Это мнение во многом подтвердилось 26 августа, в первый день Дрезденского сражения, когда Силезская армия Блюхера разбила на реке Кацбах (совр. Качава) в Прусской Силезии 67 000 французов и солдат Рейнского союза под командованием маршала Макдональда{2582}. На острове Святой Елены Наполеон повторил: «Макдональд и такие, как он, были хороши, когда они знали, где они, и исполняли мои приказы; иначе было совсем другое дело»{2583}. Уже на следующий день, 27 августа, прусский ландвер, лишь недавно сменивший пики на ружья, и отряд казаков почти уничтожили при Хагельберге корпус генерала Жирара. Потрепанный, понесший большие потери корпус с большими затруднениями отошел к Магдебургу. 29 августа 17-я дивизия генерала Жака Путо (3000 солдат) попала у Плагвица в ловушку (из-за разлива реки Бобер) и, расстреляв боеприпасы, в полном составе сдалась в плен. Французы потеряли три «орла», причем одно знамя нашли после боя в реке{2584}.
Наполеон, надеявшийся задержать отступавшего в Богемию Шварценберга, приказал Вандаму с 37 000 солдат, оставив Петерсвальде (совр. Петрашево в Польше), «проникнуть в Богемию и отбросить герцога Вюртембергского». Целью было перерезать неприятельские линии сообщения с Теченом, Аусигом и Теплицем (совр. чешские города Дечин, Усти и Теплице соответственно). Увы, ему противостояло вдвое больше солдат Барклая де Толли, прусского генерала Клейста и великого князя Константина, и, хотя Вандам храбро сражался и нанес противнику тяжелый урон, 30 августа ему пришлось капитулировать с 10 000 солдат у селения Kульм (совр. Хлумец в Чехии). Наполеон бросил Мюрата, Сен-Сира и Мармона против австрийского арьергарда у Теплица, а авангард Вандама храбро сражался, но это уже не могло его спасти.
Сам Наполеон болел и не мог покинуть постель. Даже днем 29 августа он не сумел уехать дальше Пирна{2585}. Когда на следующий день Жан-Батист Корбино привез печальные известия, Наполеон лишь заметил: «Это война: очень высоко утром и очень низко вечером; от триумфа до падения всего один шаг»{2586}.
К концу августа подчиненные Наполеона упустили все преимущества, добытые им при Дрездене. На этом неприятности не закончились. Наполеон поручил Нею продолжить наступление на Берлин, чтобы исправить ситуацию после поражения, нанесенного Бернадотом Удино, но 6 сентября генерал фон Бюлов при Денневице, в Бранденбурге, разбил и Нея, и Удино. Вслед за тем Бавария выбрала нейтралитет, и это заставило остальные германские государства задуматься о собственном положении, особенно когда в конце месяца союзники объявили о роспуске Рейнского союза.
Наполеон провел большую часть сентября в Дрездене. Время от времени он нападал на приблизившиеся отряды союзников, но не мог нанести мощных ударов, которые решили бы судьбу кампании, поскольку противник уклонялся от встречи с ним самим, сосредоточившись на его подчиненных. Эти недели стали для Наполеона обескураживающими, и порой он давал волю своему раздражению и нетерпению. Когда между Дрезденом и Торгау 600 казаков атаковали 2000 солдат генерала Самюэля-Франсуа Леритье де Шазеля из 5-го кавалерийского корпуса, Наполеон написал Бертье, что солдатам де Шазеля следовало бы драться решительнее, пусть даже у них «не было бы ни сабель, ни пистолетов, а лишь черенки от метел»{2587}.
Такого рода война плохо сказывалась на боевом духе, и 27 сентября Бернадоту сдался целый батальон саксонцев (под его началом они сражались при Ваграме). В Париже Мария-Луиза попросила издать сенатусконсульт о наборе еще 280 000 конскриптов (не менее 160 000 из них – призыва будущего года, 1815-го, поскольку призыв 1814 года уже был поставлен под ружье). Во многих районах Франции возникала широкая оппозиция дальнейшим наборам.
Генерал Тибо, командовавший в то время дивизией, точно охарактеризовал положение осенью 1813 года:
Арена этой титанической борьбы тревожным образом расширилась. Теперь это была не та местность, преимуществами которой можно воспользоваться скрытым, внезапным хитроумным маневром за несколько часов, самое большее – за один-два дня. Наполеон… не мог потеснить неприятельский фланг, как при Маренго или у Йены, или разбить армию, как при Ваграме, уничтожив одно из ее крыльев. На севере Бернадот с 160 000, на востоке – Блюхер с 160 000, на юге – Шварценберг с 190 000 солдат, угрожая с фронта, держались на расстоянии, не допускающем одного из тех непредвиденных быстрых перемещений, которые в одном-единственном сражении определяли исход кампании или войны и которые прославили Наполеона. Его погубил простор. Более того, Наполеон никогда не имел дела разом более чем с одной армией; теперь же ему противостояли три, и он не мог напасть ни на одну из них, не подставляя фланг остальным{2588}.
К началу октября силы союзников тревожили, когда заблагорассудится, французские коммуникации, и несколько дней Наполеон не мог ни посылать письма, ни получать их. Положение значительно осложнилось 6 октября, когда Бавария объявила Франции войну. «Бавария против нас всерьез не выступит, – философски заметил Фэну император. – С полным триумфом Австрии и поражением Франции она слишком многое утратит. Она прекрасно понимает, что первая – ее естественный враг, а вторая – необходимая опора»{2589}. На следующий день Веллингтон перешел реку Бидасоа на испанской границе: то был первый за двадцать лет с тех пор, как адмирал Худ оставил Тулон, случай, чтобы иностранная армия ступила на землю Франции. Когда Блюхер с 64 000 солдат перешел Эльбу, а 200-тысячная Богемская армия пошла на Лейпциг, Наполеон оставил в Дрездене Сен-Сира и двинулся со 120 000 человек на север. Он рассчитывал, прогнав Блюхера обратно за Эльбу, заняться Шварценбергом и одновременно всерьез угрожать Берлину.
К 10 октября три союзнические армии (до 325 000 человек) Шварценберга, Блюхера и Бернадота направились к Лейпцигу, надеясь взять там в тиски гораздо меньшую армию Наполеона. «У Лейпцига не избежать большого сражения», – написал Наполеон Нею в 5 часов 13 октября. В тот же день он узнал, что баварская и австрийская армии соединились и теперь угрожают из-за Рейна{2590}. Наполеон, несмотря на численное превосходство противника (сам он смог собрать немногим более 200 000 человек), решил драться за город, который английский журналист Фредерик Шоберль в следующем году назвал «несомненно, главным торговым городом Германии и крупной биржей континента»{2591}. Наполеон построил солдат не в три шеренги, а в две. Ларрей убедил его, что во многих случаях ранения в голову солдаты причиняют не сами себе (как подозревал Наполеон): это результат перезаряжания и стрельбы в непосредственной близости от голов товарищей, стоящих впереди на колене. «Одно из преимуществ нового порядка – он заставит неприятеля поверить, что армия на треть больше, чем на самом деле», – решил Наполеон