Не будь с королем слишком запросто; держи его на расстоянии, не позволяй входить в личные покои, принимай его церемонно, как и Камбасереса, в гостиной не позволяй ему изображать советчика в отношении твоего поведения и образа жизни… Когда король попытается дать совет (это не его забота, ведь я неподалеку от тебя)… будь холодна с ним. Веди себя с королем очень сдержанно; никакой близости. Всегда, когда можно, говори с ним в присутствии герцогини и у окна{2703}.
Пытался ли Жозеф сыграть роль Бервиля из «Клиссона и Эжени»? Наполеон, заподозрив это, на следующий день написал императрице:
Суждено ли мне быть преданным королем? Меня это не удивило бы – но и не повредило моей стойкости; единственное, что может поколебать ее, – если ты имела какие-либо сношения с ним за моей спиной и если ты больше не та, какой была со мной. Не доверяй королю. Он пользуется дурной славой у женщин и имеет притязания, вошедшие у него в привычку в Испании… Повторяю, не доверяй королю и держись от него подальше… Все это изрядно угнетает меня; мне нужно, чтобы члены моей семьи ободряли меня и содействовали мне, но, как правило, я не получаю от них ничего, кроме неприятностей. От тебя, однако, это было бы и неожиданно, и непереносимо{2704}.
Самому Жозефу Наполеон писал: «Если хочешь получить мой престол, возьми его, но я прошу тебя лишь об одном одолжении – оставь мне сердце и любовь императрицы… Если хочешь смутить покой императрицы-регента, дождись моей смерти»[316]{2705}. Стал ли Наполеон параноиком? Жозеф прекратил посещать своих любовниц маркизу де Монтеэрмосо и графиню Сен-Жан д’Анжели, а через год Мария-Луиза и в самом деле изменила Наполеону с австрийским генералом{2706}. Мармон отмечал, насколько высокомерным и оторванным от реальности к тому времени стал Жозеф, считавший, что Наполеон в 1813 году «из ревности» отстранил его от испанских дел, и настаивавший, что он способен успешно править Испанией «без армии, без своего брата», будучи признанным остальной Европой{2707}. Подобные суждения (если Мармон их не выдумал), конечно, совершенно ошибочны.
16 марта Наполеон отдал Жозефу особое распоряжение: «Что бы ни случилось, ты не должен допустить, чтобы императрица и римский король попали в руки неприятеля… Не покидайте моего сына и постоянно помните о том, что я скорее готов видеть его в Сене, нежели в руках врагов Франции. Судьба Астианакта в качестве пленника греков всегда представлялась мне несчастнейшей судьбой истории»[317]{2708}. По Еврипиду и Овидию, Астианакта, малолетнего сына троянского царевича Гектора, сбросили с городской стены; согласно Сенеке, он спрыгнул сам. «Поцелуй моего сына, – менее мелодраматически написал в тот же день Наполеон Марии-Луизе. – Все, что ты рассказываешь мне о нем, позволяет надеяться, что я увижу его сильно подросшим; ему скоро исполнится три года»{2709}.
Взяв 13 марта штурмом Реймс, 20 и 21 марта Наполеон встретился с русско-австрийской армией Шварценберга у Арси-сюр-Об. Это сражение стало четвертым и последним оборонительным сражением в его карьере. Наполеон, располагавший всего 23 000 человек пехоты и 7000 кавалерии, считал, что ему противостоит арьергард союзников, но в полях за мостом через быструю светло-коричневую реку ждала Богемская армия (более 75 000 солдат). В кампанию 1814 года Наполеон за 65 дней покрыл более 1600 километров и останавливался на ночлег в 48 местах, но, несмотря на эту активность, поражения и при Ла-Ротьере, и при Лаоне, и 21 марта при Арси-сюр-Об обусловлены его задержкой на одном месте, как при Арси. «Я искал славной смерти, пядь за пядью отстаивая землю моей страны, – вспоминал Наполеон о сражении, в котором гаубичный снаряд оторвал ноги его лошади, но не повредил ему самому. – Я сознательно испытывал судьбу. Ядра летали вокруг, пробивали мою одежду, но я остался невредим»{2710}. Впоследствии он часто называл Арси-сюр-Об, наряду с Бородином и Ватерлоо, местом, где охотнее всего предпочел бы погибнуть.
21 марта Наполеон направился в Сен-Дизье, где снова рассчитывал перерезать линии сообщения союзников. Если бы Париж смог продержаться достаточно времени, он напал бы на них с тыла. Но хватило бы у парижан мужества выдержать осаду – или они сдались бы, как остальная Франция? В тот же день Ожеро позволил австрийцам занять без боя Лион. Наполеон тем не менее надеялся, что парижские рабочие и Национальная гвардия забаррикадируют улицы и не пустят союзников. 24 марта он сказал Коленкуру: «Только шпага может уладить этот конфликт. Так или иначе»{2711}.
23 марта союзники перехватили курьера с письмом Наполеона Марии-Луизе. Император сообщал супруге, что идет к Марне, намереваясь «оттеснить врага как можно дальше от Парижа и приблизиться к [своим] позициям». Досталось врагу и письмо Савари, умолявшего Наполеона вернуться в Париж, так как режим рушился и против него открыто составлялись заговоры{2712}. Это укрепило высшее командование союзников в решении идти на Париж. Послав легкую кавалерию к Бар-сюр-Об, а гвардию – к Бриенну, Наполеон торопил солдат как мог, но, хотя на следующий день он в стычках у Сен-Дизье рассеял тучи русской кавалерии, главные силы союзников устремились на удручающе плохо готовый к обороне Париж{2713}. В отсутствии у столицы надежных укреплений был виноват Наполеон, позднее это целиком признавший. Он собирался поставить дальнобойную батарею на Триумфальной арке и Храме Победы на Монмартре, но ничего этого сделано не было{2714}.
27 марта Макдональд переслал Наполеону экземпляр неприятельского приказа по войскам, в котором говорилось, что Мармон и Мортье 25 марта были разбиты при Фер-Шампенуазе. Наполеон не мог в это поверить и, взглянув на дату – 29 марта, предположил, что документ, вероятно, пропаганда. Антуан Друо (Наполеон за хорошие советы прозвал его «мудрецом Великой армии») указал на ошибку печатника, перепутавшего «6» и «9». «Совершенно верно! – удостоверившись, воскликнул Наполеон. – Это все меняет»{2715}. Теперь ему нужно было любой ценой попасть в Париж. Тем вечером Наполеон отдал приказ выступать из Сен-Дизье к Труа. Его левый фланг прикрывала Сена, а на правом он приготовился ударить по Блюхеру.
Ночью 28 марта Жозеф, совершенно потерявший голову, долго пытался убедить регентский совет в том, что Наполеон желает переезда императрицы и правительства из столицы в Блуа, на Луару. В подтверждение он ссылался на письмо месячной давности, уже дважды замененное другими распоряжениями. Его поддержали Талейран (он уже обдумывал состав временного правительства, которое возьмет власть после Наполеона), Камбасерес (цареубийца, не желавший попасть в руки Бурбонов), Кларк (которого Людовик XVIII вскоре сделал пэром Франции) и сама императрица, «которой не терпелось сбежать»{2716}. Савари, Паскье и президент Законодательного корпуса [Клод-Амбруаз Ренье], герцог де Масса, считали, что императрице следует остаться в Париже ради более выгодных для себя и сына условий сдачи, а Гортензия предупредила Марию-Луизу: «Оставляя Париж, вы теряете корону». Тем не менее в 9 часов 29 марта кортеж императрицы с 1200 солдатами Старой гвардии двинулся в Рамбуйе и достиг Блуа 2 апреля{2717}. Камбасерес «с несколькими верными друзьями, которые не покинули его», увез в Блуа государственные печати в большой шкатулке красного дерева{2718}.
30 марта 1814 года, в среду, когда Наполеон двинулся из Труа через Санс к Парижу так быстро, как только могли идти его солдаты, на Монмартре и в других парижских предместьях 30 000 прусских, 6500 вюртембергских, 5000 австрийских и 16 000 русских солдат под командованием Шварценберга вступили в бой с 41 000 солдат Мармона и Мортье. Жозеф, выпустив 29 марта воззвание («Возьмемся же за оружие, защитим город, его памятники, его богатства, его женщин и детей, все, что нам дорого»), на следующий день, когда начались бои, уехал из Парижа{2719}. Хотя шансы Мармона и Мортье были не так уж малы, они сочли положение безвыходным и поддались угрозам Шварценберга разрушить Париж. На следующее утро в 7 часов они начали переговоры о сдаче города{2720}. Мортье отвел корпус к юго-западу от города, а Мармон в ближайшие дни оставил своих 11 000 человек без движения. Видя приближение врага, управлявший Домом инвалидов престарелый маршал Серюрье проследил за уничтожением и сокрытием трофеев, в том числе 1 417 вражеских знамен, а также шпаги и шарфа Фридриха Великого.
30 марта после 22 часов император приехал на почтовую станцию Le Coeur de France в Жювизи-сюр-Орж, в 23 километрах от Парижа. Вскоре генерал Бельяр известил Наполеона о сдаче Парижа всего после суток вялых боев. Наполеон вызвал Бертье, забросал вопросами Бельяра и посетовал: «Если бы я приехал быстрее, все было бы спасено»{2721}. Вымотанный, он просидел дольше четверти часа, обхватив голову руками