На следующий день Коленкур и Макдональд привезли документ из Парижа. Для ратификации требовалась лишь подпись Наполеона. Он пригласил Коленкура и Макдональда пообедать и отметил отсутствие Нея, оставшегося в столице ради примирения с Бурбонами{2747}. По договору Наполеон мог пользоваться императорским титулом и получал в вечное владение Эльбу, а всей его семье обеспечивалось щедрое содержание (но непомерные выплаты Жозефине были сокращены до 1 млн франков). Сам Наполеон должен был получать 2,5 млн франков в год. Марии-Луизе назначались герцогства Парма, Пьяченца и Гвасталла в Италии{2748}. Наполеон писал ей 13 апреля: «Ты получишь по меньшей мере одно поместье и красивую страну… когда тебе наскучит мой остров Эльба и я стану тебе надоедать, но это будет возможно лишь тогда, когда я состарюсь, а ты будешь еще молода… Я здоров, мое мужество не ослабло, особенно если ты удовольствуешься моей несчастной долей и будешь рада ее разделить»{2749}. Наполеон еще не понял: Габсбурги решились породниться с императором Франции, а теперь, когда он правил лишь Эльбой, все переменилось. Раскрыв книгу об этом острове, Наполеон сказал Боссе: «Воздух там здоровый, обыватели замечательны. Я не буду сильно нуждаться, и, надеюсь, Мария-Луиза тоже не будет совсем уж несчастной»{2750}. 12 апреля генерал Пьер Камбронн с кавалерийским отрядом явился в Орлеан с распоряжением Наполеона увезти императрицу и короля Римского в Фонтенбло, за 87 километров, но выяснилось, что всего двумя часами ранее присланная Меттернихом депутация забрала ее вместе со свитой в Рамбуйе. Там Мария-Луиза узнала, что вскоре к ней присоединится отец. Сначала она твердила, что может ехать лишь с позволения Наполеона, но ее довольно легко удалось переубедить (хотя она и написала Наполеону, что ее увозят против ее воли). Очень скоро она перестала думать о воссоединении с мужем и поехала в Вену. Она не собиралась быть несчастной.
Наполеон, отправив Марии-Луизе жизнерадостное письмо, в ночь с 12 на 13 апреля, после обеда с Коленкуром и Макдональдом, предпринял попытку самоубийства{2751}. Он принял смесь ядов («по величине и форме зубок чеснока»), которые носил на шее в шелковом мешочке с тех пор, как при Малоярославце едва не был захвачен в плен казаками{2752}. Наполеон не испробовал иные методы самоубийства в том числе потому, что Рустам и камергер Анри, граф де Тюренн, забрали у него пистолеты{2753}. Сам Наполеон позднее объяснил:
Моя жизнь уже не принадлежала стране. События последних нескольких дней снова сделали меня ее хозяином. «С какой стати мне столько страдать? – подумал я. – И (как знать), может, моя смерть доставит моему сыну корону». Франция была спасена. Более я не раздумывал. Я вскочил с кровати, растворил яд в небольшом количестве воды и выпил почти с ощущением счастья. Но время лишило его силы; ужасная боль вырвала у меня стон; его услышали, и прибыла врачебная помощь{2754}.
Камердинер Юбер, спавший в смежной комнате, услышал стоны. Привели Ивана, врача, и он вызвал у Наполеона рвоту, вероятно заставив глотать пепел из камина{2755}.
Ночью явились и Маре с Коленкуром. Наутро, когда стало ясно, что он не умрет, Наполеон, «уже не медля», подписал отречение, сидя за простым круглым столиком в зале, отделанном красным и золотым (теперь известном как Зал отречения). «Так как союзные державы провозгласили, что император Наполеон есть единственное препятствие к установлению мира в Европе, – гласил текст, – то император Наполеон, верный своей присяге, объявляет, что он отказывается за себя и за своих наследников от трона Франции и от трона Италии, потому что нет той личной жертвы, даже жертвы жизнью, которую он не был бы готов принести в интересах Франции»{2756}.
Когда в 9 часов 13 апреля Макдональд пришел в покои императора, чтобы забрать подписанный договор, Коленкур и Маре все еще находились там. Макдональд нашел Наполеона «сидящим перед огнем, в простом канифасовом шлафроке, босиком, обутым в комнатные туфли, руками обхватившим голову, локти на коленях… Лицо имело желто-зеленый оттенок»{2757}. Наполеон сказал, что ему «всю ночь нездоровилось». Он объяснился с верным Макдональдом: «Я плохо знал вас и был предубежден против вас. Я столько сделал для множества других, оставивших меня, осыпал их милостями, но вы – тот, кто ничем мне не обязан, остались мне верны!»{2758} Наполеон подарил ему саблю Мурад-бея, они обнялись, и Макдональд повез в Париж ратифицированный договор. Более они не виделись.
После попытки самоубийства Рустам сбежал из Фонтенбло. Впоследствии он утверждал, что опасался: если Наполеон покончит с собой, то его, Рустама, могут принять за подосланного Бурбонами или союзниками убийцу{2759}.
15 апреля было решено, что с Наполеоном на Эльбу поедут генералы Бертран, Друо и Камбронн, а также шестьсот гвардейцев. По отдельной статье договора союзные державы обязались защищать Эльбу от «берберских», то есть североафриканских, стран. (Берберские пираты господствовали в этой части Средиземноморья.) На следующий день в Фонтенбло явились четыре комиссара союзнических держав, чтобы сопровождать Наполеона на остров. Впрочем, на Эльбе осталось лишь двое из них: английский полковник Нил Кэмпбелл и австрийский генерал Франц фон Коллер. Наполеон поладил с Кэмпбеллом. (При Фер-Шампенуазе тот был ранен: один русский, приняв его за французского офицера, ударил его пикой в спину, а второй – саблей по голове, хотя Кэмпбелл громко кричал: «Angliyski polkovnik!») К удовольствию Кэмпбелла, Каслри поручил ему «сопровождать бывшего главу французского государства на остров Эльбу» (эта формулировка отражала неопределенность статуса Наполеона){2760}.
В Фонтенбло Наполеон просматривал парижские газеты. Фэн вспоминал, что оскорбления журналистов «очень слабо его впечатлили, и, когда их ненависть дошла до абсурда, она вызвала у него лишь улыбку сожаления»{2761}. Наполеон заявил Флао, что доволен тем, что в феврале не принял предложенные в Шатийоне условия мира: «Я был бы несчастнее, чем теперь, если бы мне пришлось подписать договор, отторгающий у Франции даже одну деревню, принадлежавшую ей в день, когда я поклялся охранять ее целостность»{2762}. Его нежелание ни на йоту не поступиться «славой Франции» станет главной причиной его возвращения к власти. Пока же Наполеон заявил камердинеру Констану: «Ну что ж, сынок, приводи в порядок свою тачку: поедем сажать капусту»[319]{2763}. У Констана, однако, были иные планы, и ночью 19 апреля, после двенадцати лет службы, он скрылся, прихватив с собой 5000 франков наличными. (Савари получил указание припрятать для Наполеона 70 000 – сумму, значительно превышающую годовое жалованье управляющего Банком Франции{2764}.)
После встречи с Наполеоном 17 апреля Кэмпбелл, хорошо владевший французским языком, записал в дневнике:
Я увидел перед собой низкорослого энергичного человека, быстро мерившего шагами комнату, будто дикий зверь в клетке. На нем был старый зеленый мундир с золотыми эполетами, синие панталоны и красные сапоги. Он был небрит, непричесан. Верхняя губа и грудь были обильно посыпаны частицами нюхательного табака. Заметив мое присутствие, он быстро повернулся ко мне и приветствовал меня любезной улыбкой, явно стараясь скрыть тревогу и волнение под притворным благодушием{2765}.
Наполеон обрушил на Кэмпбелла град вопросов (к чему тот в итоге привык), справившись о ранениях собеседника, военной карьере, русских и английских наградах и, когда узнал, что Кэмпбелл шотландец, об Оссиане. Потом они говорили об осадах на Пиренейском полуострове, и Наполеон с похвалой отозвался об английских полководцах. Он «с тревогой» осведомился о совершенно ненужном столкновении Веллингтона и Сульта у Тулузы 10 апреля (стоившем каждой стороне более 3000 солдат), «с большой похвалой отозвался» о Веллингтоне, расспросив о «его возрасте, привычках и т. д.», и признал: «Он энергичный человек. Чтобы успешно воевать, нужно обязательно обладать этим качеством»{2766}.
«Вы величайшая из наций, – заявил Наполеон Кэмпбеллу. – Я уважаю ее более любой другой. Откровенно говоря, я был первым вашим врагом; теперь – нет. Я желал равным образом возвысить французскую нацию, но моим планам не суждено было сбыться. Это судьба». (Лесть могла отчасти объясняться его желанием отправиться на Эльбу на английском корабле, а не на приготовленном французском корвете «Dryade». Возможно, Наполеон опасался отчасти пиратов, отчасти роялистски настроенных капитана и экипажа{2767}.) Он закончил беседу душевно: «Ладно, я в вашем распоряжении… Целиком полагаюсь на вас». Затем Наполеон поклонился «без всякого намека на высокомерие»{2768}