. Понятно, почему столько британцев считало Наполеона удивительно симпатичным. Во время переговоров касательно своей судьбы Наполеон просил Коленкура узнать, можно ли ему отправиться в ссылку в Англию, и сравнил общество Эльбы (не в его пользу) с «одной-единственной улицей» Лондона{2769}.
Когда 18 апреля выяснилось, что новый военный министр (генерал Дюпон, капитулировавший со своим корпусом при Байлене в 1808 году) распорядился «вывезти все принадлежавшие Франции склады» прежде, чем Наполеон прибудет на Эльбу, император отказался уезжать из Фонтенбло на том основании, что остров останется беззащитным{2770}. Тем не менее на следующий день он отослал свои личные вещи (но не казну – 489 000 франков, которую собирался везти с собой) и раздал еще оставшимся во дворце сторонникам книги, рукописи, шпаги, пистолеты, ордена и монеты. Наполеон, узнав о посещении Марии-Луизы царем в Рамбуйе, закономерно разозлился и посетовал, что это очень «по-гречески»: победители являются к скорбящим женам побежденных. (Возможно, он вспомнил судьбу захваченной Александром Македонским семьи Дария.) Он возмутился и тогда, когда царь нанес визит Жозефине: «Ба! Сначала он завтракает с Неем, а после навещает ее в Мальмезоне. Чего он рассчитывает добиться?»{2771}
Когда в середине апреля генерал Шарль-Тристан де Монтолон, бывший адъютант Бертье, явился во дворец с планом побега (несколько запоздалым) в верховья Луары, он «никого, кроме герцога Бассано [Маре] и адъютанта полковника Виктора де Бюсси, не нашел в этих широких коридорах, прежде слишком тесных для толпы царедворцев. Весь двор, все его камердинеры… покинули своего злополучного хозяина и устремились в Париж»{2772}. Это не вполне правда: к услугам Наполеона до конца оставались генералы Бертран, Гурго и Жан-Мартен Пети (командир Старой гвардии), придворные Тюренн и Мегриньи, личный секретарь Фэн, переводчик Франсуа д’Идевиль, адъютанты генерал Альбер-Луи-Эммануэль де Фуле (граф де Реленг), шевалье Жуан, барон де Лаплас и Луи Аттален, а также два поляка – генерал Юзеф-Антоний Коссаковский и полковник Станислав Дунин-Вонсович. Коленкур и Флао отсутствовали, но оставались верны Наполеону{2773}. Монтолон посвятил себя служению Наполеону и не покинул его до самой смерти. Хотя политик редко может рассчитывать на верность и благодарность в тяжелые времена, Наполеон умел пробудить ее даже тогда, когда ему нечего было предложить взамен. «Когда я отправился из Фонтенбло на Эльбу, я не слишком надеялся когда-либо вернуться во Францию», – позднее вспоминал он. Все, на что могли рассчитывать эти последние верные слуги, – враждебность Бурбонов{2774}. И не только Бурбонов: в Милане графа Джузеппе Прину, наполеоновского министра финансов в Италии, толпа вытащила из сената и терзала четыре часа, после чего в рот трупу сунули налоговые документы.
Одна из прекраснейших сцен наполеоновской эпопеи была разыграна в полдень 20 апреля 1814 года, в среду, когда бывший император отбыл из Фонтенбло на остров Эльбу. Декорацией явился огромный Двор белой лошади (теперь называемый Cour des Adieux – Двором прощания), авансценой – огромная лестница-подкова, а в должной степени отзывчивой и чувствительной публикой – построенные в шеренги солдаты Старой гвардии. (Поскольку курьер из Парижа до сих пор не привез гарантии, что злокозненный приказ Дюпона отменен, комиссары даже не были уверены в том, что Наполеон уезжает, и с облегчением вздохнули, когда в 9 часов генерал Бертран, гофмаршал дворца, подтвердил: да, Наполеон действительно едет.) Сначала Наполеон в одной из приемных наверху встретился по очереди с комиссарами союзнических держав и дольше получаса раздраженно говорил с Коллером о своем насильственном разлучении с супругой и сыном. В ходе этой беседы «по его щекам даже побежали слезы»{2775}. Наполеон также спрашивал у Коллера, позволит ли ему британское правительство, по мнению австрийца, поселиться в Англии, на что тот дал заслуженный ответ: «Да, ваше величество; вы ведь никогда не воевали в этой стране, и, стало быть, достичь примирения окажется проще»{2776}. Позднее, когда Коллер заметил, что Пражский конгресс обеспечил «очень благоприятную возможность» мира, Наполеон ответил: «Я, наверное, ошибся в своих планах. Войной я причинил вред. Но все это было как во сне»{2777}.
Пожав руку солдатам и немногим еще остававшимся придворным и «торопливо спустившись» по лестнице, Наполеон приказал двум шеренгам «старых ворчунов» сомкнуться вокруг него и заговорил голосом твердым, но, согласно воспоминанию прусского комиссара графа Фридриха Трухзеса фон Вальдбурга, по временам дрожащим от волнения{2778}. Его выступление, записанное Кэмпбеллом и несколькими другими очевидцами, содержит длинные повторы, поскольку эта речь пришлась на тяжелый момент его жизни и поскольку она содержит доводы, с помощью которых он впоследствии попытался выстроить историческое повествование об этом периоде:
Офицеры, сержанты и рядовые Старой гвардии! Я прощаюсь с вами. Двадцать лет я неизменно видел вас храбрыми и верными, идущими дорогой чести. Вся Европа объединилась против нас. Неприятель, опередив нас на три дня марша, вошел в Париж. Я шел, чтобы изгнать его. Он не удержался бы там и три дня. Благодарю вас за благородство, которое вы проявили в этих обстоятельствах в этом же месте. Но часть армии, не разделявшая эти чувства, оставила меня и перешла в лагерь противника… С тремя сохранившими верность частями армии, пользуясь одобрением и поддержкой подавляющей части населения, я мог бы отойти к Луаре или моим крепостям и еще несколько лет продолжать войну. Но прибавление к войне против иноземцев войны междоусобной разрывало бы дальше грудь нашей прекрасной страны, да и можем ли мы ценой всех этих жертв и разрушений одолеть объединенную Европу, поддержанную влиянием, которое оказал город Париж и которым удалось овладеть клике? В этих обстоятельствах меня заботят лишь интересы страны и покой Франции. Я принес в жертву свои прерогативы и готов поступиться личными правами, поскольку целью всей моей жизни были счастье и слава Франции. Вы, солдаты, всегда преданно следуйте путем долга и чести. Верно служите новому суверену. У меня есть миссия, и, чтобы ее выполнить, я соглашаюсь жить: она состоит в том, чтобы рассказать потомству о великих делах, которые мы вместе совершили… Все вы – мои дети. Я не могу обнять всех, поэтому я сделаю это, обняв вашего генерала{2779}.
Затем Наполеон расцеловал Пети в обе щеки и объявил: «Я обниму “орлы”, служившие нам проводниками столько славных дней». После этого он трижды обнял одно из знамен, через полминуты поднял левую руку и сказал: «Прощайте! Сохраните меня в своих воспоминаниях! Adieu, дети мои!» Затем Наполеон сел в карету и помчал, а оркестр гвардии сыграл на фанфарах и барабанах приветствие «Pour l’Empereur». Излишне говорить, что солдаты и офицеры (и даже некоторые из присутствовавших там иностранцев) плакали, иные были вне себя от горя, а все остальные кричали: «Да здравствует император!»
К ночи кортеж из четырнадцати карет с конным эскортом, преодолев почти 115 километров, достиг Бриара. Наполеон заночевал на почтовой станции. «Прощай, дорогая Луиза, – написал он жене, – люби меня, думай о своем лучшем друге и своем сыне»{2780}. В следующие шесть дней Наполеон останавливался на ночлег в Невере, Роане, Лионе, Донзере, Сен-Канна и Люле. В 10 часов 27 апреля он приехал во Фрежюс на южном побережье Франции. Пятисотмильное путешествие по югу страны с его традиционными роялистскими симпатиями было не вполне безопасным, и иногда Наполеону, чтобы не быть узнанным, приходилось надевать мундир Коллера, русский плащ, даже прикреплять к шляпе белую кокарду Бурбонов. В Оранже в окно его кареты бросили несколько булыжников. В Авиньоне на каретах испортили наполеоновский герб, а слуге пригрозили смертью, если он не крикнет: «Да здравствует король!» (Год спустя маршала Брюна застрелили роялисты, а его тело бросили в Рону.) 23 апреля у Валанса Наполеон встретился с Ожеро. Престарелый маршал, один из первых дивизионных командиров Наполеона в Италии в 1796 году, снял все полученные от него награды, кроме красной ленты Почетного легиона. Теперь он «осудил честолюбие Наполеона и напрасное кровопролитие ради собственного тщеславия» и откровенно пожалел, что тот не погиб в бою{2781}.
Кэмпбелл позаботился о том, чтобы капитан (впоследствии адмирал) Томас Ашер принял Наполеона на борт фрегата Undaunted во Фрежюсе. Здесь Наполеона встретила Полина, предложившая разделить тяготы ссылки. Неверная своим мужьям, она оказалась в высшей степени верна низверженному брату. Наполеон собирался покинуть Францию утром 28 апреля, но, съев за завтраком несвежего лангустина, пропустил прилив и отправился лишь в 20 часов. Он настоял, чтобы на корабле его встретили положенным монарху салютом в 21 выстрел, и получил то, что хотел, хотя, по обычаю, на английском флоте после заката салют не производили{2782}. (Договор в Фонтенбло подтвердил его статус правящего монарха и право на соответствующие почести.) Наполеон, по горькой иронии, отправился с того самого причала, на который прибыл, возвращаясь пятнадцатью годами ранее из Египта{2783}