Наполеон прибавил, что Веллингтон – «храбрый человек», но его не следовало делать послом. Во время разговора Наполеон много смеялся – например, когда услышал, что принц-регент одобрил развод с Жозефиной, – по той причине, что это, создав прецедент, позволило ему самому развестись с ненавистной Каролиной Брауншвейгской. Макнамара спросил, опасается ли он покушения. «Не со стороны англичан. Они не убийцы», – заверил Наполеон, но признал, что приходится соблюдать осторожность из-за соседства с корсиканцами{2828}. Уезжая, Макнамара сказал Бертрану, что император, «должно быть, очень добродушный человек и никогда не выходит из себя». Бертран ответил с улыбкой: «Я знаю его чуть лучше, чем вы»{2829}.
К началу февраля Кэмпбелл отметил, что Наполеон «приостановил работы по строительству дорог и отделке своей загородной резиденции» (из-за их дороговизны) и попытался продать здание ратуши в Портоферрайо{2830}. Кэмпбелл напомнил Каслри, что «если платежи, обещанные ему при отречении, будут задерживаться и он будет нуждаться в деньгах, то… он может решиться на любой отчаянный шаг»{2831}. Впоследствии царь Александр отчитал Талейрана за то, что Наполеон не получил обещанных денег: «Как мы можем ждать, что он сдержит данное нам обещание, если мы не сдержали свое, данное ему?»{2832}
В феврале 1815 года Наполеона посетил его бывший секретарь Пьер Флери де Шабулон и передал от Маре весть, что Франция готова к его возвращению. Наполеон расспросил о настроениях в армии. Флери рассказал, что солдаты, которых заставляли кричать «Да здравствует король!», нередко прибавляли шепотом: «…Римский». «И они все еще любят меня?» – спросил Наполеон. «Да, ваше величество, и даже, осмелюсь сказать, сильнее, чем прежде». Это совпадало с тем, что Наполеон уже знал от многочисленных источников во Франции и собственной сети агентов. (Среди них был хирург из Гренобля Жозеф Эммери, который помог спланировать экспедицию. Наполеон завещал ему 100 000 франков.) Флери сообщил, что армия в успехе союзников винит Мармона. Наполеон заметил: «Они правы. Если бы не позорное отступничество герцога Рагузского, союзники, сохраняя свое тогдашнее положение, имея Париж в тылу и меня перед собой, погибли бы! Если бы они вышли из Парижа, чтобы избежать этой опасности, они бы уже туда не вернулись… У них был свой 29-й бюллетень»{2833}.
16 февраля Кэмпбелл покинул Эльбу на английском шлюпе «Partridge» «ради краткой поездки на континент для поправки здоровья». Ему было нужно навестить во Флоренции то ли врача-отоларинголога, то ли свою любовницу графиню Миньяччи, а может, их обоих{2834}. Наполеон получил шанс. На следующий день он распорядился переоборудовать «L’Inconstant», приготовить его к короткому путешествию и раскрасить корпус в цвета английских военных кораблей{2835}. Во Флоренции Эдвард Кук, заместитель Каслри в английском МИДе, заявил Кэмпбеллу: «Когда возвратитесь на Эльбу, можете сказать Бонапарту, что в Европе о нем почти забыли: никто теперь не думает о нем»{2836}. Примерно в то же время государыня-мать сказала сыну: «Отправляйтесь, сын мой, и следуйте вашему назначению… Вы не созданы для того, чтобы умереть на этом пустынном острове»{2837}.
Полина, самая щедрая из братьев и сестер Наполеона, передала ему очень дорогое ожерелье, которое можно было продать для финансирования будущего предприятия. Когда Маршан, камердинер Наполеона, попытался утешить ее, сказав, что вскоре она сможет воссоединиться с братом, она провидчески заметила, что больше никогда его не увидит{2838}. Год спустя Наполеон, отвечая на вопрос, правда ли, что Друо пытался отговорить его бежать с Эльбы, заверил, что это не так. В любом случае он резко возразил: «Я не позволю себе зависеть от советов»{2839}. Вечером накануне побега Наполеон читал биографию австрийского императора Карла V и бросил книгу открытой. Престарелая управительница оставила ее как есть, вместе с разбросанными «мелкими клочками исписанной бумаги». Когда женщину расспрашивали гости из Англии, она выразила «искреннюю привязанность и простодушно рассказала о его неизменном благодушии»{2840}.
Наполеон покинул Эльбу на корабле «L’Inconstant» в ночь на воскресенье 26 февраля 1815 года. Когда 16-пушечный корабль водоизмещением 300 тонн поднял якоря, 607 гренадерам из Старой гвардии объявили: они возвращаются во Францию. «Париж или смерть!» – прокричали они. Наполеона сопровождали генералы Бертран, Друо и Камбронн, инспектор шахт и рудников месье Понс, врач шевалье Фурро, фармацевт месье Гатте. Они готовились покорить европейскую державу с восемью суденышками (водоизмещение трех крупнейших после «L’Inconstant» составляло соответственно 80, 40 и 25 тонн), на борту которых находились 118 польских улан (спешенных), менее 300 солдат корсиканского батальона, 50 жандармов и около 80 гражданских лиц (в том числе слуг Наполеона) – всего 1142 человека при двух легких пушках{2841}. Ветерок нес корабли во Францию. В пути они едва избежали встречи с двумя французскими фрегатами. Наполеон проводил много времени на палубе, разговаривая с офицерами, солдатами и матросами. Полковник Ян Ермановский, командир улан, записал:
Бесцеремонно лежа, сидя, стоя и разгуливая вокруг него, они задавали ему бесконечные вопросы, на которые он отвечал прямо и без малейшего признака раздражения или нетерпения. Они проявляли мало осторожности и требовали, чтобы он высказался о многих из живущих личностей, о королях, маршалах и министрах и отвечал на скандальные заявления о его собственных походах и даже внутренней политике{2842}.
В продолжение всего этого Наполеон открыто говорил о «своей нынешней попытке, о затруднениях, о способах и средствах, о своих надеждах».
«L’Inconstant» вошел в залив Жуан на южном побережье Франции 1 марта, в среду, и к 17 часам немногочисленное войско Наполеона сошло на берег. «В случаях, подобных этому, следует долго обдумывать, но действовать быстро. Я тщательно взвешивал этот план, я обсуждал его со всем тем вниманием, на какое способен, – заявил Наполеон солдатам перед самой высадкой. – Излишне говорить вам о бессмертной славе и о награде, которая нас ждет, если предприятие увенчается успехом. Если же нас постигнет неудача, то от вас, воинов, с юных лет проявлявших равнодушие к смерти во всех ее видах и во всех странах, я не стану скрывать, какая нас ждет участь. Она нам известна, и мы ее презираем»[324]{2843}. В следующем году он вспоминал о высадке: «Очень скоро большая толпа окружила нас, удивленная нашим появлением и изумленная нашей немногочисленностью. Среди них оказался мэр. Увидев, сколь мы немногочисленны, он сказал мне: “Мы едва начали жить в тишине и покое, а вы собираетесь снова все взбаламутить”»{2844}. Наполеона явно не считали деспотом, иначе с ним не разговаривали бы так.
Наполеон, знавший, что население Прованса и нижнего течения Роны – пламенные роялисты и что пока ему необходимо избегать встреч с войсками Бурбонов, решил идти в Гренобль через Альпы. Интуиция не подвела его: двадцать солдат, посланных в Антиб во главе с капитаном Ламуре, местный гарнизон задержал и разоружил. У Наполеона не хватало войск для нападения на Тулон, к тому же он понимал, что необходимо опережать известия о своем возвращении – по крайней мере до тех пор, пока силы его невелики. «Вот почему я спешил в Гренобль, – объяснил он позднее генералу Гурго, своему секретарю. – Там были солдаты, ружья, пушки, и он находился в центре»{2845}. Пока же он мог положиться лишь на скорость (были закуплены лошади для улан) и пропагандистский гений. Высадившись, Наполеон опубликовал два воззвания – к народу Франции и к армии, – копии с которых снимали вручную на корабле все спутники Наполеона, владевшие грамотой.
В воззвании к армии вину за поражение 1814 года Наполеон целиком возложил на Мармона и Ожеро: «Двое из наших рядов предали наши лавры, свою страну, своего повелителя, своего благодетеля»{2846}. Он расстался с воинственностью: «Мы должны позабыть о том, что были повелителями народов, но не должны терпеть чьего-либо вмешательства в наши дела». В воззвании к народу Наполеон объявил, что после падения Парижа его «сердце разорвалось на части, но дух остался тверд… [Он] заточил себя на скале посреди моря»{2847}. Наполеон, по его словам, действовал лишь потому, что Людовик XVIII стремился восстановить феодальные порядки с помощью тех, кто двадцать пять лет оставался «врагами народа» (хотя Бурбоны, конечно, еще не дошли до того, чтобы насаждать феодализм). «Французы! – продолжал Наполеон. – В изгнании я внимал вашим желаниям и просьбам; вы объявляли законным лишь избранное вами правительство. Вы винили меня в том, что я слишком долго спал, вы упрекали меня в том, что я ради собственного покоя пренебрег великими интересами государства… [Поэтому] подвергаясь всевозможным опасностям, я прибыл к вам, чтобы вернуть свои права – ваши права»