Маре сделался государственным секретарем. Буле де ла Мерт и Реньо де Сен-Жан д’Анжели получили прежние ключевые посты в Государственном совете. Моле вновь стал генеральным директором путей сообщения{2878}. Савари возглавил жандармерию. Фуше позволили вернуться в министерство полиции, и это доказывает, насколько необходимым человеком он был, несмотря на свою ненадежность. В итоге Наполеону не составило большого труда собрать достаточно опытных и талантливых людей для эффективного управления государством на случай, если военная обстановка каким-либо образом выправится. Когда Наполеон увидел Раппа, получившего от Бурбонов дивизию, он игриво (и, наверное, достаточно больно) ткнул его в солнечное сплетение со словами: «Что, негодяй, хотели меня убить?» – и вверил ему Рейнскую армию. «Он напрасно силился придать своему лицу выражение суровости», – отметил Рапп в посмертно изданной автобиографии, но «приязнь всегда брала вверх»{2879}. Одним из немногих, чья просьба о возвращении на службу была отклонена, оказался Рустам. «Он трус, – сказал Наполеон Маршану. – Бросьте письмо в огонь и больше не просите меня об этом»{2880}. Наполеон по понятным причинам не хотел видеть своим главным телохранителем человека, который годом ранее сбежал из Фонтенбло. Место Рустама занял Луи-Этьен Сен-Дени, которого Наполеон с 1811 года одевал как мамлюка и звал Али, хотя тот был французом и родился в Версале.
21 марта газета Le Moniteur, в очередной раз изменившая редакционную политику, поведала о триумфальном возвращении Наполеона, набрав прописными буквами на четырех страницах его имя не менее 26 раз{2881}. В то утро Наполеон проснулся в 6 часов после очень недолгого (трехчасового) сна и в 13 часов принял большой парад в дворе Тюильри. Комендант Александр Кудро так описал сыну приезд Наполеона:
Император, верхом, провел смотр всех полков. Его приветствовали с воодушевлением, пробужденным явлением такого человека храбрецам, к которым прошлое правительство относилось как к убийцам, мамлюкам и разбойникам. Войска четыре часа стояли под ружьем. Радостные восклицания утихли лишь на несколько минут, когда Наполеон обратился к столпившимся вокруг него офицерам и унтер-офицерам с несколькими из тех замечательных, хотя и крепких выражений, которые приличествовали ему одному и которые неизменно заставляли нас позабыть обо всех невзгодах и пренебречь всеми опасностями! [Крики «Да здравствует император!» и «Да здравствует Наполеон!»] прозвучали тысячи раз [и,] верно, были слышны во всем Париже. Охваченные эйфорией, мы все обнимались, не обращая внимания на звания и чины, и более пятидесяти тысяч парижан, наблюдая это прекрасное зрелище, от всего сердца рукоплескали этим благородным, великодушным изъявлениям{2882}.
Рабочие привычки Наполеона не изменились: за три месяца, прошедшие между возвращением в Тюильри и битвой при Ватерлоо, он написал более 900 писем, подавляющее большинство которых посвятил подготовке Франции к грядущей войне. 23 марта Наполеон приказал привезти в Париж с Эльбы свои вещи, в том числе одну корсиканскую лошадь, желтый экипаж и оставшееся белье{2883}. Два дня спустя он уже инструктировал великого камергера графа Анатоля де Монтескье-Фезенсака касательно театральных бюджетов текущего года{2884}.
Даву оказался единственным, кроме Лефевра, маршалом, немедленно явившимся в Тюильри за приказаниями. В кампаниях 1813 и 1814 годов его способности применяли постыдно мало: вместо того чтобы натравить Даву на врагов Франции, маршала все это время держали в Гамбурге в бездействии. После отречения Наполеона он, один из немногих маршалов империи, отказался присягнуть Людовику XVIII. Теперь же Наполеон сделал серьезную ошибку, назначив Даву военным министром, парижским губернатором и командиром столичной Национальной гвардии, и не отправил своего лучшего маршала в Бельгию. По мнению некоторых, решение Наполеона касательно Даву было обусловлено недостатком симпатии между ними – или тем, что присутствие Даву потребовалось бы в Париже в случае осады (правда, без стремительного, решительного успеха действующей армии не имело бы значения, кто командует в Париже){2885}. И Наполеон это отлично понимал. 12 мая он сказал Даву: «Наибольшее несчастье, которого нам приходиться опасаться, – оказаться слишком слабыми на севере и рано потерпеть поражение»{2886}. В день Ватерлоо Даву подписывал бумаги о категориях денежного довольствия армии в мирное время{2887}. Позднее Наполеон высказывал сожаление, что не назначил военным министром Клозеля или Ламарка{2888}. Пока же он забрасывал Даву привычными жалобами. Так, 29 мая, после внимательного смотра пяти направлявшихся в Компьень артиллерийских батарей, Наполеон написал: «Я заметил, что у некоторых зарядных ящиков, вопреки предписанию, нет ведерок с колесной смазкой или запасных частей»{2889}.
Лишь десять из девятнадцати маршалов действительной службы (Груши получил жезл 15 апреля) – Даву, Сульт, Брюн, Мортье, Ней, Груши, Сен-Сир, Массена, Лефевр и Сюше – поддержали Наполеона (или одиннадцать, если учитывать безрассудное и, как оказалось, самоубийственное решение Мюрата встать на сторону того, кому он первым же и изменил). Лишь 10 апреля Массена издал в Марселе прокламацию в поддержку «нашего избранного повелителя, великого Наполеона», а после этого не сделал ничего{2890}. Сен-Сир остался в своем поместье, а Лефевр, Монсей и Мортье были слишком больны, чтобы помочь. (Мортье командовал бы гвардией, если бы не жестокий ишиас{2891}.) Наполеон допускал, что Бертье вернется к нему, и шутил, что в отместку лишь потребует, чтобы тот явился в Тюильри в мундире королевской гвардии. Однако Бертье уехал в баварский Бамберг, где 15 июня, выпав из окна, погиб. До сих пор неизвестно, было ли случившееся самоубийством, убийством или несчастным случаем (некоторые члены его семьи страдали эпилепсией, но Бертье, скорее всего, покончил с собой{2892}. Можно лишь догадываться о смятении и отчаянии начальника наполеоновского штаба после почти двадцати лет исключительно тесного сотрудничества. Отсутствие Бертье в следующие недели плохо сказалось на делах Наполеона).
В Аустерлицкой кампании участвовали 14 маршалов, в Йенской – 15, Польской – 17, в Пиренейской войне – 15, Ваграмской кампании – 12, в походе в Россию – 13, в Лейпцигской кампании – 14, в кампании 1814 года – 11. В кампании Ватерлоо участвовали лишь трое: Груши, Ней и Сульт. Наполеону требовался проверенный в боях командующий левым крылом Северной армии, чтобы противопоставить его Веллингтону, и из немногих кандидатов он выбрал Нея. Увы, приехавший в армию лишь 11 июня и уставший от войны маршал дурно справился с задачей. На острове Святой Елены Наполеон сказал, что Ней «хорош для командования десятью тысячами, но больше ему было не под силу»{2893}. Место Нея следовало отдать Сульту, которого Наполеон сделал начальником штаба и который в этой роли также оказался плох. Вместо того чтобы сделать начальником штаба Сюше или генерала Франсуа де Монтиона (заместителя Сульта), Наполеон неразумно отправил последнего в Альпийскую армию и оставил Монтиона, которого недолюбливал, на вторых ролях.
Что касается других маршалов, то Мармон и Ожеро в 1814 году предали Наполеона. Виктор сохранил верность Бурбонам. Прежде политически ненадежный Журдан сделался пэром Франции, губернатором Безансона и командиром 6-й дивизии. Макдональд и Удино соблюдали нейтралитет. Как говорят, Удино (он уехал домой, в Бар-ле-Дюк, когда его войска перешли на сторону Наполеона) ответил императору, предложившему вернуться в армию: «Ваше величество! Я больше не буду служить никому, и поэтому я не буду служить вам»{2894}.
В нескольких воззваниях, изданных в Лионе и позднее в Тюильри, Наполеон немедленно отменил многие из самых непопулярных реформ Бурбонов. Он отменил их преобразования судоустройства, возвратил триколор и прежнюю наградную систему, восстановил императорскую гвардию, конфисковал собственность Бурбонов, утвердил прежний регламент Почетного легиона и вернул нумерацию полков (Бурбоны, не принимавшие в расчет психологию военных, заменили привычные номера на имена шефов-роялистов). Кроме того, Наполеон распустил Законодательный корпус и задумал в июне собрать выборщиков в Париже, на Марсовом поле, чтобы они проголосовали за новую конституцию и «приняли участие в коронации» императрицы и короля Римского{2895}. «Относительно всего, что совершили, написали или сказали частные лица после взятия Парижа, – пообещал он, – я навечно останусь в неведении»{2896}. Это был единственный разумный способ восстановить единство нации, и Наполеон сдержал слово, что, однако, не предотвратило очередной мятеж в Вандее. На его подавление Наполеон выделил 25 000 солдат Луарской армии Ламарка, в их числе только что сформированные части Молодой гвардии, которые очень пригодились бы при Ватерлоо. Кроме того, войска пришлось послать в Марсель (где триколор подняли лишь в середине апреля), Нант, Анжер, Сомюр и другие места. До 1814 года в этом не было нужды