{3045}. Когда врач Наполеона Луи Менго отказался ехать, его обязанности взял на себя ирландец Барри О’Мира, судовой врач «Bellerophon». Все, кроме Наполеона, расстались со шпагами. Кроме того, Кокберн конфисковал 4000 наполеондоров, оставив пленникам карманные деньги для игры в карты{3046}. (Восемь членов свиты все же сумели сохранить в своих поясах 250 000 франков – эквивалент 5000 фунтов стерлингов на острове Святой Елены{3047}.)
Однажды вечером на «Northumberland» английские офицеры выиграли у бывшего императора семь или восемь наполеондоров в «двадцать одно». Наполеон «болтал со всеми очень добродушно, – вспоминал один из них. – За обедом он с удовольствием ел, попробовал почти все блюда, все похвалил и, казалось, совершенно смирился со своей участью»{3048}. В этом десятинедельном путешествии Наполеон был чрезвычайно любезен (по крайней мере, тогда, когда не «ужасно» страдал от морской болезни), хотя эта любезность уже не могла принести ему никакой выгоды. Он разбирался в состоянии и характере английских войск в Индии, заявил, что при Ватерлоо целиком полагался на подход Груши, назвал царя Александра «человеком более деятельным и умным, чем любой другой европейский суверен» и при этом «чрезвычайно коварным», утверждал, что Испания и Португалия в 1815 году тайно пообещали не воевать с ним, расспрашивал судового священника об англиканстве, а британского генерального консула на Мадейре (у которой корабль бросил якорь 23 августа) – о продукции острова, его высоте над уровнем моря и населении. Также Наполеон рассуждал о своих планах захвата Нормандских островов, предположил, что Бернадот задержится в Швеции ненадолго, назвал Дезе «лучшим полководцем из тех, кого он знал» и отверг приписываемую ему связь с актрисой Сент-Обен («С самыми хорошенькими женщинами труднее всего спать»){3049}.
В путешествии Наполеон, как правило, вставал между 10 и 11 часами, завтракал в спальне мясом и вином и оставался у себя до 15 часов. Затем он одевался, недолго гулял по палубе и играл в шахматы с Монтолоном (обычно стремившимся проиграть) до ужина в 17 часов. Кокберн записал, что Наполеон «много ест и пьет, но говорит мало. Предпочитает всевозможное мясо с обилием соуса, не притрагивается к овощам»{3050}. Затем он полтора часа прогуливался по палубе с Кокберном, с 20 до 22 часов играл в карты, а после отправлялся спать. Наполеон брал уроки английского языка, жаловался на жару, гулял под дождем, полнел и решал с Гурго математические задачи, извлекая квадратные и кубические корни. 15 августа он вспоминал о прошлых днях своего рождения («Какое отличие!») и лишь в 23:30 лег в постель{3051}. В тот же день Мария-Луиза написала императору Францу о муже: «Я надеюсь, что с ним будут обращаться благожелательно и милосердно, и я молю вас, дражайший Papa, удостовериться, что будет так… Я в последний раз беспокоюсь о его участи. Я признательна ему за спокойное безразличие [ruhige Indifferenz], с которым он позволил мне провести мои дни, вместо того чтобы сделать меня несчастной»{3052}.
Кокберн любезно изменил маршрут, чтобы пройти между островами Пальма и Гомера Канарского архипелага: Наполеон пожелал увидеть вулкан [Тейде] на острове Тенерифе. 23 сентября корабль пересек экватор, и бывший император бросил за борт сто наполеондоров как приношение Нептуну. Бертран решил, что это слишком много, а Кокберн намекнул, что Нептуну хватило бы и пяти золотых{3053}. На следующей неделе Наполеон заговорил о Ватерлоо («Если бы только можно было сделать это заново!») и часто упоминал эту битву в следующие пять лет.
Конечного пункта назначения корабль достиг в субботу 14 октября. Остров Святой Елены – вулканического происхождения, площадью всего 122 квадратных километра и с длиной береговой линии всего 45 километров – лежит в 1150 морских милях от побережья Анголы, более чем в 2000 от побережья Бразилии и в 700 милях – от ближайшего к нему острова Вознесения. Остров Святой Елены находится «дальше от всего, чем что-либо еще в мире»{3054}. С середины XVII века до 1834 года на этом очень далеком, труднодоступном обломке Британской империи корабли пополняли запасы пресной воды по пути в Индию и обратно. В 1815 году население острова составляло 3395 европейцев, 218 чернокожих рабов, 489 китайцев и 116 малайцев{3055}. Английское правительство заключило с управлявшей островом Ост-Индской компанией соглашение, согласно которому обязалось платить за пребывание там Наполеона.
С моря на Джеймстаун, единственный город на острове, открывается весьма впечатляющий вид: неприступные 180-метровые черные скалы обступают маленький порт с двух сторон. 15 октября, опершись на плечо Маршана, Наполеон осмотрел остров в подзорную трубу, которой пользовался при Аустерлице. «Непривлекательное место, – заметил он. – Мне следовало бы остаться в Египте»{3056}. Остров постоянно патрулировали два английских фрегата, и ни один корабль не мог ниоткуда приблизиться к нему, не будучи замеченным с многочисленных сигнальных постов, сообщающихся друг с другом. Наполеон, должно быть, понимал, что умрет здесь.
17 октября, при преобладающем сильном юго-восточном ветре, Наполеон сошел на берег и вскоре отправился в Лонгвуд, приготовленную для него усадьбу на плато Дедвуд{3057}. Лонгвуд служил резиденцией вице-губернатору, но жил он там всего три месяца в году: из-за расположения на возвышенности (457 метров над уровнем моря) здесь сформировался микроклимат, отличающийся от пассатного климата остальной части острова. Жившие здесь английские чиновники справедливо считали местный климат, «вероятно, самым мягким и самым благотворным в мире». Веллингтон, возвращавшийся в 1805 году из Индии и посетивший остров Святой Елены, нашел его «климат, по-видимому, наиболее здоровым, в котором [ему] доводилось жить»{3058}. Впрочем, перечисленные посетители останавливались главным образом в Джеймстауне и его окрестностях. Лонгвуд же более 300 дней в году лежит в облаках{3059}. Влажность здесь в среднем составляет 78 %, но нередко достигает и 100 %. Поэтому всё было слегка, но постоянно влажным – даже обои. Деревья, согнутые ветром, покрыты лишайником. Чтобы игральные карты не слипались, Наполеону приходилось сушить их на плите. Обитатели Лонгвуда страдали от термитов, крыс, гнуса, комаров и тараканов, причем гнус, комары и тараканы донимают посетителей и теперь, несмотря на все усилия французского почетного консула Мишеля Данкуан-Мартино сохранить усадьбу. Из-за холода и влажности с сентября по февраль Наполеон и члены его свиты часто болели бронхитом, ринитом и ангиной. Но это было единственное, кроме губернаторской резиденции (менее чем в 5 километрах), место, в достаточной мере изолированное и просторное для того, чтобы вместить бывшего императора и его свиту, а местоположение Лонгвуда – на возвышенности – облегчало караульную службу солдатам из расположенных вблизи Дедвудских казарм. Станция флажкового телеграфа в Лонгвуде оповещала губернатора о положении Наполеона (предусматривалось шесть вариантов, от «С генералом Бонапартом все в порядке» до «Генерал Бонапарт исчез»){3060}.
Семь недель, которые ушли на расширение и ремонт Лонгвуда, Наполеон жил ближе к Джеймстауну, в прелестном домике «Брайерс», вместе с семьей Уильяма Балкомба, суперинтенданта Ост-Индской компании. Здесь в распоряжении Наполеона имелись одна комната и беседка в саду{3061}. Это время оказалось для него счастливейшим на острове – не в последнюю очередь потому, что он завел невероятную, прекрасную и невинную дружбу с Бетси Балкомб, второй из четверых выживших детей в семье. Бетси, бойкая 14-летняя девочка, сносно, хотя и неправильно, говорила по-французски. Наполеон был с ней мягок и снисходителен.
Бетси росла, представляя Наполеона, по ее словам, «людоедом или великаном, с одним-единственным огромным горящим глазом во лбу и длинными, торчащими изо рта клыками, которыми он разрывал и пожирал маленьких девочек», но очень скоро стала им восхищаться{3062}. «Его улыбку и выражение глаз невозможно передать на холсте, и они составляли главное очарование Наполеона, – позднее писала Бетси. – У него были темно-каштановые волосы, тонкие и шелковистые, как у ребенка, – пожалуй, даже слишком для мужчины, и из-за своей мягкости они выглядели тонкими»{3063}.
Они подружились, когда Наполеон попросил Бетси перечислить европейские столицы. Когда дошли до столицы России, она сказала: «Сейчас Петербург, прежде – Москва». – «Он неожиданно повернулся и, устремив пронизывающий взгляд мне в лицо, строго спросил: “А кто ее сжег?”» Бетси потеряла дар речи, и он рассмеялся: «Oui, oui. Ты прекрасно знаешь, что это я ее сжег!» Но девочка поправила: «Я думаю, ваше величество, что ее сожгли русские, чтобы прогнать французов»{3064}. Наполеон рассмеялся. Так родилась дружба с «мадемуазель Бетси», «обезьянкой» (lettle monkee), «bambina» и «маленькой растяпой». Они вместе пели песни и порой маршировали по комнате, фальшиво напевая «Vive Henri Quatre». «Я не встречала никого, кто столь же беззаботно, как Наполеон, отдавался бы ребяческим проказам, – вспоминала Бетси. – Казалось, он поддерживал всякое увеселение и всякую забаву с детским восторгом, и, хотя нередко я сурово испытывала его терпение, я никогда не видела, чтобы он вышел из себя или указал на свой возраст и положение»