Наполеон: биография — страница 194 из 211

{3084}. Таким образом, Лоу за 34 года службы (во время которой он провел в отпуске не больше двенадцати месяцев) наблюдал многие из крупнейших неудач Наполеона и «вывернул наизнанку» его первую победу. Между этими двумя людьми не могло быть симпатии, и Лоу вряд ли считал характер Наполеона в чем-либо привлекательным. «Вы никогда не командовали никем, кроме корсиканских перебежчиков, – издевался Наполеон над Лоу во время их последнего разговора. – Вы не полководец, а просто конторщик»{3085}.

Бонапартисты изображали Лоу невежей, циником и садистом (это неправда), а также человеком бестактным, спесивым и ограниченным (а это верно). Пятый граф Албемарл, сражавшийся при Ватерлоо, отмечал, что некоторые офицеры корсиканских егерей считали Лоу «невоспитанным, желчным, самонадеянным и чванливым»{3086}.

Веллингтон выразился еще грубее. Он счел назначение Лоу «очень неудачным» и сказал, что тому «недоставало образования и здравого смысла. Он был глупцом, совсем ничего не знал о свете и, подобно всем людям, ничего не знающим о свете, был подозрителен и завистлив»{3087}. Англия, назначив на остров этого грубого солдафона – учитывая, что Наполеон хорошо ладил с другими британцами (среди них Фокс, Корнуоллис, Ярмут, Кэмпбелл, Макнамара, Эбрингтон, Рассел, Фазакерли, Венейблс-Вернон, Дуглас, Ашер, Мейтленд, О’Мира, Кокберн и семейство Балкомбов, а также многочисленные гости острова Святой Елены), – упустила шанс. Наполеон за последние шестнадцать лет узнал массу политических тайн европейских дворов и уже выдал Кокберну полезные данные о минировании гавани Шербура.

За четыре месяца Наполеон не менее шести раз отказывался встретиться с Лоу, хотя и жил всего в пяти километрах от него. После этого они затеяли друг с другом исключительно мелочную грызню, закончившуюся со смертью Наполеона пять лет спустя. Лоу жаловался, что в Лонгвуде тратят слишком много растопочного материала, отчитал Уильяма Балкомба, когда Бетси покаталась на одной из лошадей Наполеона, запретил перенастраивать фортепьяно Наполеона, лишил его возможности получить книги по истории, бюст короля Римского и шахматы из слоновой кости с вензелем N. (Наполеону были запрещены любые контакты с сыном, которому не позволяли изучать французский язык и в 1818 году дали австрийский титул герцога Рейхштадтского.) Лоу также не разрешил Наполеону выкупить на свободу малайца Тоби, престарелого садовника и раба Балкомбов, хотя Лоу распорядился не считать рабами всех детей, родившихся после сочельника 1818 года{3088}. Он даже отклонил просьбу Наполеона взглянуть на принадлежавшего капитану Мюррею Максвеллу питона, способного проглотить козу, и запретил старшему военному священнику принять от Наполеона в дар табакерку, усмотрев в этом попытку подкупа должностного лица{3089}.

Самый нелепый случай произошел в мае 1820 года. Тогда Лоу доложил лорду Батерсту, что Монтолон поделился с маркизом де Моншеню, французским комиссаром на острове, своей радостью по поводу выросших на лонгвудском огороде овощей и предложил ему зеленой и белой фасоли. Лоу усмотрел здесь глубокий политический смысл, ведь всем известно, что зеленый цвет предпочитают бонапартисты, а белый – это цвет Бурбонов. «По моему мнению, – рассудил Лоу, – маркиз повел бы себя пристойнее, если бы отверг оба сорта или ограничился просьбой лишь о белой [фасоли]». Лоу не единожды упоминал дело о фасоли в переписке с военным министром (вероятно, сбитым с толку){3090}. Наполеон, желая изучать английский язык, попросил прислать ему детскую книгу басен. В одной басне больной лев стойко переносит нападки со стороны других животных, но умирает, когда его лягает осел: «Я могу вынести все, кроме этого». «Это я – и ваш губернатор», – сказал Наполеон Бетси{3091}.

Стоит сказать, что придирками и паранойей отличался не только губернатор. Наполеон построил стену и ров, чтобы возиться в саду вне поля зрения часовых; он распорядился прятать стулья, и Лоу во время их встреч приходилось стоять, как и следует в присутствии главы государства; распорядился прорезать в ставнях бильярдной комнаты отверстия (или, как рассказывают на острове Святой Елены, сделал это самолично, перочинным ножом), чтобы наблюдать за будкой часового в саду, хотя та была обращена от дома, а не к нему{3092}. Наполеон, называя Лоу «сицилийским палачом», часто утверждал, что тот – посланный «английской олигархией» (то есть английским правительством) убийца, и утверждал, что караульные вокруг дома получили приказ его убить и что однажды он погибнет от «случайного» удара штыком{3093}. «Не выношу красного цвета, – сказал он во время очередного приступа англофобии, – это цвет Англии»{3094}.

Важной причиной разногласий c Лоу стало желание губернатора урезать ежегодное содержание Наполеона с 20 000 до 12 000 фунтов стерлингов (то есть с 400 000 до 240 000 франков). Даже стоимость и качество подаваемого в Лонгвуде масла вызывали споры. Лоу было трудно понять, зачем Наполеону кондитер и фонарщик, но, несмотря на все жалобы Бертрана по поводу сокращения ассигнований, хозяйство Наполеона вряд ли нуждалось в чем-либо{3095}. Так, в последние три месяца 1816 года в Лонгвуд доставили 3700 бутылок вина, 830 из них – кларета[344]{3096}.

Хотя Лоу этого не знал, Наполеон никогда не задумывался о побеге с острова Святой Елены, и это странно, если учесть его прежнюю авантюрную жизнь и то обстоятельство, что до Рошфора он не раз сбегал морем – с Корсики, из Египта, с Эльбы.

Наполеон, оказавшись на острове, почти сразу, забавы ради, совершил притворный побег: неожиданно погнал коня вверх по склону и скрылся от дежурного офицера – капитана Томаса Попплтона из 53-го полка. Кокберна это, правда, не встревожило, и он предложил Попплтону поискать Наполеона в Лонгвуде, где тот и нашелся{3097}. Члены свиты Наполеона много рассуждали о побеге и нескольких планах, в том числе полковника Латапи и генерала Лальмана, бежавшего с Мальты после двух месяцев заточения{3098}. (Латапи собирался захватить португальскую тюрьму на острове Фернанду-ди-Норонья, в 350 километрах от побережья Бразилии, взбунтовать 2000 каторжников и плыть на остров Святой Елены спасать Наполеона. Сам Наполеон отверг затею как «небылицу, придуманную ими для того, чтобы обосновать придирки сэра Хадсона Лоу»[345]{3099}.) Гурго хвастался, что они часто обсуждали возможность побега Наполеона «в корзине с грязным бельем, или в пивном бочонке, или в ящике из-под сахара», но оговаривал, что император дал понять: он не станет прятаться и никогда не сделает ни малейшего усилия сбежать, поскольку это слишком унизительно{3100}. Кроме того, охваченный подозрительностью Лоу расставлял не менее 125 солдат вокруг Лонгвуда днем и 72 – ночью.

Наполеон провел на острове Святой Елены более пяти с половиной лет, то есть дольше, чем в должности первого консула, и, кроме Лонгвуда (в следующем столетии его съели термиты, поместье пришлось перестроить), смог оставить здесь лишь один памятник – мемуары. В 1802 году Наполеон заявил, что «встретит свой последний час без сожаления и тревоги о том, что скажут грядущие поколения». На острове Святой Елены, однако, его главным занятием стала откровенная попытка повлиять на мнение потомков{3101}. Успех этой попытки обусловили необычайность материала и литературные способности самого Наполеона. «Историк, как и оратор, должен убеждать», – заявил Наполеон Бертрану{3102}. Для этого в июне 1816 года он начал диктовать (иногда по двенадцать часов в день) отцу и сыну Лас-Казам, Гурго, Монтолону (и, по временам, О’Мира) заметки, которые через два года после смерти Наполеона Лас-Каз опубликовал под заглавием «Мемориал Святой Елены» (Le Mémorial de Sainte-Hélène) и которые стали наиболее значительным международным бестселлером XIX века{3103}. Вслед за тем Наполеон продиктовал 238-страничную книгу о Юлии Цезаре, в которой мы находим множество намеков на самого Наполеона.

Наполеон устлал бильярдный стол географическими картами, прижав их углы шарами, и, сверяясь с бюллетенями, попытался припомнить обстоятельства шестидесяти своих сражений. Когда посетительница [госпожа Бертран] спросила, как он может помнить обо всех частях, участвовавших в каждом бою, он ответил: «Мадам! Это воспоминание любовника о своих давних подругах»{3104}. Но его рассказы едва ли точны, как и рассказы всякого государственного деятеля, занятого сочинением мемуаров. «Какой роман моя жизнь!» – воскликнул Наполеон, и в его изложении этого романа определенно столько же вымысла, сколько правды{3105}. Наполеон преувеличил свои достижения, преуменьшил неудачи и приписал себе приверженность к панъевропейству, к которому никогда не стремился. (Лас-Каз даже вставил в текст поддельный документ, упомянутый мной в гл. 20.) Наполе