{463}. Карно утверждал, что Баррасу, Ребеллю и Ларевельеру-Лепо Бонапарт «всегда был ненавистен… они не забывали о своей решимости погубить его» и втайне «протестовали против Леобенских прелиминариев»{464}. Наполеон явно ему поверил, поскольку, получив власть, он вернул Карно в военное министерство.
Наполеон, не желавший выглядеть интриганом, в день переворота находился в Пассериано, в Италии, и договаривался с австрийцами об условиях мира. Но когда Лавалетт, ночью 17 фрюктидора сопровождавший Барраса, несколько дней спустя вернулся из Парижа, ему понадобилось четыре часа, чтобы все пересказать Наполеону, подробно описывая «замешательство, вспышки гнева и почти всякий жест главных действующих лиц»{465}. Анри Кларка, протеже Карно, отозвали в Париж, и Наполеон остался единственным французским уполномоченным на обсуждении Кампоформийского мира.
Наполеона раздражали разговоры с графом Людвигом фон Кобенцлем, австрийским уполномоченным. «Похоже, будет трудно объяснить глупость и вероломство венского двора», – рассказал он Талейрану 12 сентября, назвав переговоры «простой шуткой». После 18 фрюктидора Директория уже не вмешивалась в переговоры по таким вопросам, как присоединение Венеции к Цизальпинской республике (этому Бонапарт противился) и компенсации австрийцам в Германии за территориальные уступки в Италии (а это он одобрял){466}. Австрийцы поняли, что поскольку надежды на скорую реставрацию Бурбонов нет, то нет и смысла затягивать переговоры. Наполеон, 26 сентября потребовавший, чтобы Директория ратифицировала заключенный им мирный договор с сардинцами, по которому королевство выставляло контингент в 10 000 человек, присоединяемый к французской армии, предположил, что в течение полугода король Карл Эммануил IV будет низложен. Он объяснил Талейрану: «Когда великан обхватывает карлика руками, сжимает, душит его, то его нельзя обвинить в преступлении»[47]{467}.
В письмах этого периода Наполеон постоянно жалуется на нездоровье («Я уже не могу даже сесть на лошадь; мне нужен двухлетний отдых») и опять сыплет угрозами уйти в отставку, поскольку правительство его не ценит, особенно после того, как после смерти Гоша от чахотки 17 сентября «смутьяну» Ожеро поручили командование Рейнской армией. Также Наполеон постоянно жаловался на затруднения в переговорах с Кобенцлем[48]. В ходе откровенного обсуждения будущего Ионических островов Наполеон разбил оземь то ли старинный чайный сервиз (по версии австрийцев), то ли дешевый (по версии бонапартистов), а может быть, «ценные фарфоровые чашки, подаренные [Кобенцлю] такими монархами, как Екатерина Великая» (по воспоминанию Наполеона двадцать лет спустя){468}. На переговорах он охотно прибегал к подобным театральным эффектам. Увы, Кобенцль сохранил хладнокровие и просто доложил в Вену: «Он вел себя как глупец»{469}. Один из секретарей Наполеона рассказывает, как тот справлялся с гневом:
Когда он приходил в возбуждение, лицо принимало суровое и даже грозное выражение, внушавшее страх. В этот момент лоб и пространство между бровями приходили в яростное движение, напоминавшее волну бушующего моря; глаза извергали огонь; ноздри раздувались под влиянием разгоревшегося в душе гнева. Он, казалось, был вполне способен по желанию сдерживать эти взрывы страсти, которые, между прочим, с годами становились все менее частыми. Он оставался хладнокровным… Когда он находился в хорошем настроении или когда желал доставить кому-либо удовольствие, выражение его лица становилось приветливым и ласковым, а лицо светилось необычайно красивой улыбкой[49]{470}.
В длинном и сердитом письме Талейрану от 7 октября Наполеон, продолжая сетовать на неуступчивость Кобенцля, откровенно усомнился, стоило ли вообще драться за итальянцев – этот «вялый, суеверный, “pantalon”[50] и трусливый народ», неспособный к великому и определенно «не стоящий сорока тысяч французских жизней»{471}. Наполеон прибавил, что с самого начала кампании он не получал от итальянцев никакой помощи и что Цизальпинская республика сумела поставить под ружье всего пару тысяч человек. «Вот это – история, – написал он. – А все остальное, прекрасные слова в воззваниях, брошюрах и так далее – не что иное, как выдумка». Письма Наполеона Талейрану напоминают поток сознания – настолько интимной за считаные недели стала их переписка. «Я пишу вам – и одновременно размышляю, – заявил он новому союзнику и конфиденту, – и это самый большой знак уважения, который я могу вам продемонстрировать»{472}.
Утром 13 октября 1797 года Бурьенн вошел в спальню Наполеона и сообщил ему, что в горах снег. Наполеон якобы подскочил в постели: «Как, прежде половины октября! Что за страна! Надо заключать мир»[51]. Наполеон немедленно сообразил, что дороги скоро станут непроходимыми и что Рейнская армия не пришлет подкрепления{473}. В полночь 17 октября, во вторник, в селении Кампоформио (между Пассериано, где держал свою ставку Наполеон, и Удине, где находился штаб Кобенцля), был подписан мирный договор. Австрия уступала французам Австрийские Нидерланды (то есть Бельгию) и западный берег Рейна. Кроме того, Франция получала венецианские Ионические острова, а Австрия – Истрию, Фриуль, Далмацию, саму Венецию, долину Адидже и низовья По. Австрия признавала Лигурийскую и Цизальпинскую республики (последняя объединялась с Циспаданской республикой). Франция и Австрия объявляли таможенный «режим наибольшего благоприятствования» друг для друга. Герцог Модены лишался своих владений в Италии и взамен получал от Австрии герцогство Брейсгау восточнее Рейна. В ноябре в Раштатте открылась конференция, намеренная решить судьбу Священной Римской империи и определить рейнским государям компенсацию за экспроприацию, а также создать в Швейцарии профранцузские Леманскую (то есть на озере Леман, или Женевском) и Гельветическую республики.
«У меня нет сомнений, что договор, который я только что подписал, станут шумно критиковать», – написал Наполеон на следующий день Талейрану, но оговорился, что единственным способом добиться лучших условий было возобновить войну и захватить «у Австрии еще две-три провинции. Было ли это возможно? Да. Вероятно ли? Нет»{474}. Наполеон поручил Бертье и Монжу доставить договор в Париж, чтобы они разъяснили его преимущества. Они справились с поручением настолько успешно, а воодушевление публики по случаю мира было настолько пылким, что Директория безотлагательно ратифицировала договор. Впрочем, некоторые ее члены неофициально выразили сожаление из-за отсутствия республиканской солидарности с Венецией. (Говорят, что, когда его спросили о статьях относительно Венеции, Наполеон объяснил: «Я играл в “двадцать одно” и остановился на двадцати [очках]»{475}.) В тот же день, когда Наполеон подписал Кампоформийский договор, подведя итог пятилетней войне с Австрией, он написал министру внутренних дел Цизальпинской республики и учредил для музыкантов со всей Италии конкурс на лучшее сочинение в честь покойного генерала Гоша{476}.
Расхваливая Талейрану Кампоформийский договор, Наполеон задумался о новых приоритетах Франции: «Наше правительство должно разрушить англиканскую монархию – или само приготовиться к гибели из-за порочности этих коварных и изобретательных островитян. Настоящий момент дает нам прекрасную возможность. Давайте же сосредоточим все усилия в военно-морской сфере и уничтожим Англию. После этого Европа окажется у наших ног»{477}. Талейран по просьбе Наполеона нажал на нужные рычаги, и всего через девять дней Директория назначила его командующим новой армией, названной Английской. Наполеон немедленно приступил к делу. Он предложил забрать у наследников Гоша его карты Англии, распорядился вновь произвести инспекцию всех портов от Дюнкерка до Гавра и строить множество вооруженных транспортов{478}. 13 ноября Наполеон отправил полковника-артиллериста Антуана Андреосси в Париж «лить пушки того же калибра, что и английские, чтобы, попав в эту страну, французы смогли пользоваться их ядрами»{479}.
Кроме того, Наполеон позаботился о том, чтобы героям из Итальянской армии достались заслуженные почести, и отправил список ста храбрейших, представленных к почетному золотому оружию. В их числе были лейтенант 85-й линейной полубригады Жубер (он с 30 солдатами взял в плен 1500 австрийцев при Риволи), тамбурмажор 39-й линейной Сико, который при Каллиано в одиночку захватил сорок пленных, полковник 27-й полубригады легкой пехоты Дюпа (за то, что «одним из первых взошел на мост в Лоди»), а также гренадер Каброль (32-я линейная), который при Лоди под огнем неприятеля поднялся по лестнице на стену и открыл городские ворота{480}. Наполеон отправил в Париж флаг, на полотнище которого было обозначено количество якобы взятых в походе пленных (150 000 человек), захваченных у неприятеля знамен (170), орудий (600), линейных кораблей (9), заключенных мирных договоров, «освобожденных» городов и, наконец, художников, чьи шедевры он отослал в Париж (в том числе Микеланджело, Тициана, Веронезе, Корреджо, Рафаэля и Леонардо да Винчи)