{562}. Он организовал почтовую службу, освещение и уборку улиц, пассажирское сообщение между Каиром и Александрией, монетный двор и разумную налоговую систему с меньшей, чем непомерные требования мамлюков, нагрузкой на феллахов. Кроме того, Наполеон отменил феодальные порядки и облек властью диваны, основал новую французскую торговую компанию, построил современные чумные госпитали и выпустил первые в Египте печатные книги (на трех языках). Все эти нововведения он предпринял исключительно по собственной инициативе: связи с Директорией у него не было.
Александр Македонский, захвативший Египет в 332 году до н. э., посетил храм Амона в оазисе Сива, чтобы посоветоваться со знаменитым оракулом. Наполеон считал это «великим политическим ходом»: «Это дало ему возможность завоевать Египет»{563}. Поскольку Египет с VII века был мусульманской страной, Наполеон посчитал уместным следовать исламу в той мере, в какой возможно, но он никогда не заходил настолько далеко, как «этот глупец» Мену, который, женившись на египтянке, принял ислам и взял имя Абдалла. (Мармон спрашивал Мену, не «собирается ли тот, во исполнение обычаев страны», практиковать многоженство. Мену дал понять, что нет{564}.) Когда два десятилетия спустя Наполеона спросили, действительно ли он принял ислам, император со смехом ответил: «Война – вот религия солдата; я никогда ее не менял. Все остальное – дело женщин и священников. Что касается меня, то я всегда принимаю религию той страны, в которой нахожусь»{565}.
Наполеон уважал ислам, приписывая Корану значение «не только религиозное, но и общественное и политическое. Библия лишь содержит нравоучения»{566}. Его также впечатлило, что мусульмане «за пятнадцать лет отвратили от ложных богов больше душ, опрокинули больше идолов, разобрали больше языческих капищ, чем последователи Моисея и Христа за пятнадцать веков»[63]{567}. Наполеон не имел ничего против многоженства. Он говорил, что египтяне – сластолюбцы (gourmands en amour) и, когда это позволено, «предпочитают иметь жен разных цветов»[64]{568}. Его заигрывание с улемами (богословами и законоведами), беседы о Коране и разговоры об обращении в ислам (а также попытки произвести на шейхов впечатление успехами французской науки) свидетельствуют о желании опереться на египтян-коллаборационистов, и эти попытки привели к неоднозначному результату. Церемонии и приветствия, следование французами мусульманским обычаям ни в малейшей степени не помешали султану Селиму III объявить им в Египте священную войну.
Наполеон часто шутил о том, насколько близко он подошел к обращению в ислам. На острове Эльба он «смешно описывал» члену английского парламента свои богословские диспуты с имамами и то, как он получил, «после многих встреч и глубокомысленных бесед в Каире, разрешения не подвергаться обрезанию и пить вино, при условии совершения после каждого глотка благочестивых поступков»{569}. Наполеон говорил, что после освобождения от обрезания он согласился оплатить возведение мечети (учитывая обстоятельства, это невеликая жертва){570}. Этот эпизод оброс подробностями, и историки, внимательно изучая такие рассказы, находят в них преувеличения и объявляют Наполеона неисправимым лжецом. Но кто ради эффекта не приукрасил бы хорошую историю?
Конечно, было много и настоящей лжи – в распространяемых в Египте пропагандистских листках Наполеона, напоминающих продукцию времен Итальянского похода. Le Publiciste сообщал, что копты поют гимны в честь «нового Александра»{571}. Издаваемая для армии газета Courrier de l’Egypte утверждала, что Наполеон «близок к тому, чтобы о нем заговорили как о преемнике Мухаммеда»{572}. В одном из приказов по войскам дословно приводилась его беседа с тремя имамами (одного из них звали Мухаммед) после того, как Наполеон поднялся на пирамиду Хеопса и осмотрел Сфинкса (нос которого, вопреки легенде, не был отбит ядрами французских пушек). Даже из самого короткого фрагмента видно, что это не совсем сатира:
БОНАПАРТ. Хвала Аллаху! Кто был халиф, открывший эту пирамиду и потревоживший прах мертвых?
МУХАММЕД. Считается, что это аль-Мамун, повелитель правоверных… Другие утверждают, что это сделал прославленный Гарун аль-Рашид [живший в IX веке багдадский халиф], искавший сокровища; но он нашел только мумии.
БОНАПАРТ. Хлеб, украденный нечестивыми, наполняет рот камнями.
МУХАММЕД (кланяется). Это мудрое наблюдение.
БОНАПАРТ. Хвала Аллаху! Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммед – его пророк, а я – среди его друзей…
СУЛЕЙМАН. Приветствую и тебя, непобедимый генерал, любимец Мухаммеда!
БОНАПАРТ. Муфтий! Я благодарю вас. Коран услаждает мой ум… Я люблю пророка и собираюсь посетить и почтить его могилу в священном городе. Но сначала мне предстоит истребить мамлюков.
ИБРАГИМ. Пусть ангелы победы отряхнут пыль с твоего пути и укроют тебя своими крыльями… О храбрейший из сынов Исы [Иисуса]! Вослед за тобой шествует, по воле Аллаха, ангел разрушения, чтобы избавить египетскую землю{573}.
Было еще много подобного. Наполеон упомянул, например, о «великом султане, нашем союзнике, которого Аллах овеял славой». Сам султан Селим III (в то время он собирал две армии, чтобы изгнать французов из Египта) удивился бы этому заявлению. Затем Наполеон по памяти процитировал слова пророка Мухаммеда («за ночь прошедшего все небеса») и заявил, что «горе, втройне горе тем, кто ищет непрочных сокровищ, тем, кто жаждет золота и серебра, напоминающих пыль»{574}.
Наполеон наслаждался представлением, как, вероятно, и имамы, но это была серьезная попытка заручиться поддержкой египтян. Один из имамов, Сулейман, напомнил, что Наполеон обошелся с папой римским «снисходительно и с добротой», и тот возразил, что его святейшество ошибается, утверждая, будто мусульмане обречены на вечные муки. Чтение Корана, по словам Наполеона, привело его к убеждению, что «воля Мухаммеда» свершится, если египтяне помогут французам уничтожить мамлюков, что пророк одобрял «торговлю с “франками”» и поддерживал их усилия достичь Брамы (то есть Индии), был не против устройства в портах Египта французских баз и явно хотел, чтобы египтяне «изгнали пришедших с Альбиона островитян, презреннейших среди сынов Исы». Взамен Наполеон пообещал: «Вы будете вознаграждены дружбой “франков”, а после вознесетесь на седьмое небо и воссядете среди чернооких гурий, вечно юных и вечно девственных»{575}.
Хронисты Абдуррахман ал-Джабарти, Хасан аль-Аттар и Никула ат-Турк – важнейшие среди арабов свидетели французской оккупации. Ал-Джабарти считал приход Наполеона Божьей карой, посланной Египту за отход от мусульманских установлений. Он видел во французах новых крестоносцев, но не скрывал восхищения вооружением пришельцев, их военной тактикой, успехами медицины и наук, проявляемым ими интересом к истории, географии и культуре Египта. Ал-Джабарти с удовольствием общался с французскими учеными. Его впечатлила скромность Наполеона, а также то, что во время поездки в Суэц вместо поваров и гарема его сопровождали инженеры и мусульманские купцы. При всем этом Ал-Джабарти считал Наполеона хищным, хитрым, безбожным зверем и с радостью воспринял известие о джихаде{576}.
Революционный принцип равенства противоречил Корану, но ал-Джабарти признавал, что французы хорошо обращаются с местными жителями, работающими на их стройках, и с интересом следил за химическими и электрическими опытами. Его не радовало, что французские солдаты не торгуются на базаре (он объяснял это желанием втереться египтянам в доверие), и сильно раздражало, что французы-зимми, неверные, вопреки мусульманским законам позволяли «ничтожнейшим коптам, сирийским и православным христианам и евреям» ездить верхом и носить сабли{577}.
Хасан аль-Аттар, друг ал-Джабарти, напротив, так боялся, что его примут за коллаборациониста, что наотрез отказывался от приглашений французских ученых осмотреть лаборатории и библиотеку. Никула ат-Турк описывал Наполеона как человека «низкого роста, худотелого и бледного; его правая рука длиннее левой, сам же он мудр и удачлив»{578}. (Неизвестно, был ли он прав относительно длины Бонапартовых конечностей.) Ат-Турк прибавил, что многие мусульмане признали в Наполеоне Махди («ведомого Аллахом», «того, кто управляет правильно»), призванного исправить ислам, и так решило бы еще больше людей, надень он восточный костюм вместо западного. Это удивительная оплошность. Наполеон лишь однажды надел тюрбан и шаровары, и это вызвало у штабных офицеров смех. Спустя много лет он напомнил супруге своего придворного, что протестант Генрих IV считал обращение в католичество стоящим французского престола: «Не думаете ли вы, что Восточная империя и, возможно, подчинение всей Азии не стоят тюрбана и шаровар?» И прибавил, что армия, «вне всяких сомнений, поддержала бы эту шутку»{579}.
Наполеона приятно удивили здоровый климат и плодородие примыка