А счастливо избегнувший в фиванской пещере укуса «рогатой змеи» гражданин Рипо, библиотекарь Египетского института, подготовил для комиссии искусств 104-страничный доклад о состоянии египетских древностей от нильских порогов до Каира{702}. Крупнейшим же научным открытием стал Розеттский камень – стела с надписями на трех языках, найденная в Рашиде (Розетте) в дельте Нила. Перед тем как взяться за дешифровку иероглифов, ученые сняли с камня копии и перевели греческую часть текста{703}. По мирному соглашению, заключенному французами при эвакуации из Египта в 1801 году, Розеттский камень достался англичанам и попал в Британский музей, где находится и поныне. Увы, здание Египетского института у каирской площади Тахрир загорелось 17 декабря 2011 года, во время «арабской весны», и почти все собрание (192 000 книг, дневников и других манускриптов, в том числе единственная рукопись «Описания Египта» Виван-Денона) погибло.
Брюмер
Я вернулся во Францию в удачный момент, когда существовавшее правительство было настолько неудовлетворительным, что не могло устоять. Я возглавил его. Все остальное, конечно, приложилось. Вот моя история в нескольких словах.
Те, кто совершал великие перевороты в истории мира, никогда не добивались успеха, опираясь исключительно на поддержку правителей, но всегда – воздействуя на настроение масс. В первом случае подобная политика тождественна интриге и в конечном счете приносит лишь второстепенные результаты; во втором случае такая политика помогает гению изменить лицо вселенной!
Утром 16 октября 1799 года, в среду, Наполеон вернулся из Сен-Рафаэля в Париж. Во время «триумфального марша» – он ехал через Экс (там украли его багаж), Авиньон, Валанс, Лион и Невер – Наполеона повсюду приветствовали как спасителя Франции{704}. В Лионе в его честь показали спектакль «Возвращение героя». Толпа так шумела, что актеров не было слышно, хотя, возможно, пьесу сочинили лишь накануне и не успели отрепетировать. Семнадцатилетний Жан-Батист де Марбо, будущий офицер-кавалерист, вспоминал: «Люди танцевали на улицах и площадях, воздух оглашался криками “Ура Бонапарту! Он спасет страну!”»{705} Марбо пришел в восторг от Наполеона и его старших офицеров, особенно от «их воинственного вида, их лиц, загоревших под восточным солнцем, их странного одеяния и подвешенных на шнурах турецких сабель»{706}.
Прежде чем обдумывать следующий политический шаг, Наполеону следовало решить, что ему делать со своим браком. Он не знал, что в феврале 1799 года Жозефина сделала попытку порвать с Ипполитом Шарлем. «Ты можешь быть уверен: после этого свидания, которое станет последним, тебя уже не будут терзать мои письма или мое присутствие, – писала она Шарлю. – Честная обманутая женщина уходит, не говоря ничего»{707}. На самом деле она до октября в письмах обсуждала их сомнительные сделки, касающиеся снабжения Итальянской армии, и даже позднее попыталась (безуспешно) подыскать место для друга Шарля. В конце концов именно Шарль отверг Жозефину. После этого франт и жуир исчез со страниц истории. Наполеон, очень скоро ставший абсолютным правителем, не предпринимал попыток покарать его.
С тех пор как Наполеон узнал о неверности Жозефины, прошло шестнадцать месяцев. Его гнев почти улегся, и он совершенно утешился с Полиной Фуре. Развод мог повредить его репутации, особенно в глазах набожных католиков, к тому же Наполеону были полезны связи Жозефины в роялистских кругах и в свете, а также умение смягчить тех, кого оттолкнула его бесцеремонность.
Хотя расточительность Жозефины достигала патологического размаха, выставляемые торговцами счета все же были приемлемыми. К тому же они часто с радостью делали ей половинную скидку, даже и тогда получая ощутимую прибыль.
Наполеон отправился сначала на улицу Виктуар (это, возможно, само по себе указывает, что он собирался ее простить), и, когда 18 октября Жозефина, не сумев его перехватить по дороге, приехала из Мальмезона (прелестного замка в 11 километрах к западу от Парижа, купленного на взятые взаймы 325 000 франков, пока Наполеон был в Египте), состоялась полноценная семейная сцена с криками, рыданиями и стоянием на коленях перед закрытыми дверями. Вещи были собраны. Жозефина призвала на подмогу Гортензию и оправлявшегося от раны Евгения, чтобы воздействовать на чувства отчима, сильные и искренние. Наконец состоялось бурное примирение. Когда на следующее утро Люсьен явился к брату, он нашел Наполеона в спальне сидящим в постели с Жозефиной{708}. Трудно не заподозрить Наполеона в хотя бы частичной подготовке грандиозного скандала, закрепившего его абсолютное превосходство над женой до конца их брака: теперь она была верна ему, а вот он определенно не был.
Есть и другие предположения, почему он остался с ней: Наполеона «смягчили ее слезы»; он был возбужден и отбросил осторожность; он поверил ее оправданиям (это наименее вероятное объяснение); его слишком заботила политика и у него не было времени на склоки; он хотел ребенка и, наконец, он, несмотря ни на что, ее любил. Какой бы ни была истинная причина (или несколько причин), он совершенно простил Жозефину и никогда не напоминал о ее неверности – ни ей самой, ни кому-либо еще. Они на целое десятилетие, пока не возникли династические соображения, погрузились в семейное счастье. Теперь она, по-видимому, действительно была влюблена в него, хотя всегда называла Бонапартом. Так что история взаимоотношений Наполеона и Жозефины совсем не похожа на романтическую легенду о Ромео и Джульетте, зато она тоньше, интереснее и по-своему не менее восхитительна.
Между возвращением в Париж и примирением с Жозефиной Наполеон встретился с адвокатом и политиком Луи Гойе, который в июне вошел в состав Директории, а теперь на три месяца возглавил правительство. 17 октября Наполеона чествовали на заседании, куда он явился с турецкой саблей, подвешенной на шелковой портупее, в оливкового цвета мундире и круглой египетской шляпе. Выслушав похвалы Гойе, Наполеон в ответ заявил, что вытащит свою саблю лишь в защиту республики и ее правительства{709}. Директорам негласно пришлось решать, что делать с Наполеоном: арестовать за дезертирство (ведь он своевольно оставил армию в Египте) и нарушение правил карантина – или, как подсказывали бонапартисты, чествовать за победы у пирамид, горы Табор и на мысе Абукир, за покорение Египта, открытие Востока и основание новой обширной французской колонии. Если Директория и рассматривала всерьез совет Бернадота отдать Наполеона под трибунал, то быстро рассталась с этой мыслью, услышав, как ее собственная гвардия, узнав генерала у здания, разразилась криками «Да здравствует Бонапарт!»{710}.
В следующие дни улицу Виктуар осаждали толпы зевак и доброжелателей. Сражавшийся при Риволи генерал Поль Тибо узнал о возвращении Наполеона, находясь в Пале-Рояле:
Большой переполох в Париже не оставлял сомнений в правдивости известий. Полковые оркестры, относившиеся к городскому гарнизону, уже разгуливали по улицам в знак всеобщего веселья, за ними следовали толпы людей и солдаты. С наступлением темноты во всех кварталах поспешно зажгли огни, а во всех театрах о возвращении объявили криками «Да здравствует республика! Да здравствует Бонапарт!». То было возвращение не полководца, а вождя в облачении полководца… Во Франции осталась лишь тень правительства. Директория, чья оборона была прорвана со всех сторон, сдалась при первом приступе{711}.
Но штурм еще предстояло спланировать. Заговор против Конституции III года республики (которую Наполеон торжественно поклялся защищать) означал государственную измену и наказывался гильотиной. Более того: в Париже составлялось столько заговоров против Директории, что Наполеон не был первым претендентом на власть. В июне того года, спустя всего день после Жана-Батиста Трельяра, которого сменил бывший якобинец Гойе, произошел мини-переворот, так называемый «парламентский день» (journée parlementaire): генерал Жубер при поддержке Барраса и Сийеса сместил директоров Ларевельера-Лепо и Дуэ. Вместо них в состав Директории ввели Пьера-Роже Дюко и генерала Жана-Франсуа Мулена, бывшего якобинца. Из тринадцати человек, входивших в 1795–1799 годах в состав Директории, никто, за исключением Барраса, Карно и Сийеса, не был особенно сильным политиком.
Наполеона посетили в том числе почти все главные участники будущего переворота. Первым явился Талейран, которого в июле вынудили оставить пост министра иностранных дел, когда выяснилось, что он настойчиво требовал у троих безукоризненно честных американских представителей в Париже (среди них был Джон Маршалл, будущий председатель Верховного суда США) 250 000 долларов в виде «вознаграждения» прежде, чем перейти к разговору о погашении ссуды{712}. Талейран ожидал реприманда за то, что не поехал в Стамбул, однако Наполеон его немедленно простил.
Очень скоро Наполеона посетил Пьер-Луи Редерер – покладистый, но чрезвычайно умный политик, избранный в 1789 году в Генеральные штаты и переживший все режимы. Он станет одним из ближайших советников Наполеона. Явились Мишель Реньо де Сен-Жан д’Анжели (бывший редактор, которому Наполеон поручил управление Мальтой) и Антуан Буле де ла Мерт, важный союзник в Совете пятисот, нижней палате Законодательного собрания. В число заговорщиков в те октябрьские дни входили также вице-адмирал Эсташ Брюи из Брестской эскадры, «хорошо воспитанный и учтивый» бюрократ Юг-Бернар Маре и бывший якобинец Пьер-Франсуа Реаль, занимавший крупную должность в полиции