Клу, в 11 километрах западнее Парижа. Совет старейшин (председатель – Сийес) назначит Наполеона командующим 17-го (Парижского) военного округа. В этот же день директоры Сийес и Дюко подадут в отставку сами, а на Барраса, Гойе и Мулена для достижения аналогичного результата воздействуют угрозами и подкупом, смешанными в правильной пропорции. Итогом станет вакуум власти.
В день второй Наполеон отправится в Сен-Клу и убедит законодателей в том, что ввиду чрезвычайного положения Конституция III года должна быть изменена. Вместо Директории республика получит новое правительство из трех человек – Сийеса, Дюко и Наполеона, названное (как и полагается, с намеком на римлян) консулатом. Позднее пройдут выборы в новые представительные собрания, которые изобретет Сийес, полагавший, что контролирует Совет старейшин. А если Совет пятисот откажется от самороспуска, палату распустит Люсьен Бонапарт, ее недавно избранный президент.
Изъяны замысла были очевидны. Во-первых, из-за того, что переворот был растянут на два дня, заговорщики могли утратить инициативу, которая имела важное значение. С другой стороны, без переноса заседания в Сен-Клу была вероятность, что левые депутаты поднимут на защиту Конституции III года парижские предместья и секции, а бои в центре Парижа не гарантировали успех. Во-вторых, следовало хранить все в тайне, чтобы Баррас, Гойе и Мулен не приняли контрмеры, и подкупить членов Совета старейшин, чтобы они обеспечили положительный итог голосования о переносе заседания.
Первым просчетом заговорщиков стал перенос переворота на двое суток, когда некоторые ключевые члены Совета старейшин («эти дураки», по выражению Наполеона) в последний момент заартачились и их пришлось убеждать заново{745}. «Я оставляю некоторое время на убеждение их в том, что могу обойтись и без них», – оптимистически отметил Наполеон. Он извлек пользу из отсрочки, убедив Журдана не мешать заговорщикам, даже если он их не поддержит. Когда офицерский корпус парижского гарнизона попросил Наполеона о встрече, он предложил им явиться в 6 часов 9 ноября – в новый День первый.
7 ноября Наполеон обедал на улице Цизальпин с Бернадотом и его семейством, а также с Журданом и Моро и пытался успокоить трех генералов. Настроенный глубоко скептически Бернадот (он, пока Наполеон был в Египте, женился на Дезире Клари) наблюдал за переворотом со стороны и сказал Наполеону: «Вы попадете на гильотину», на что тот «холодно» возразил: «Посмотрим»{746}. Моро согласился помочь заговорщикам, в День первый арестовав директоров в Люксембургском дворце. Журдан решил просто не мешать им. (Будучи республиканцем, он до конца не примирился с Наполеоном и остался в итоге единственным из 26 маршалов империи, не получившим титула{747}.)
8 ноября, за день до переворота, Наполеон рассказал о заговоре полковнику Орасу Себастьяни де ла Порта, получившему ранение при Дего и участвовавшему в сражении у Арколе. Тот пообещал, что к утру 9-й драгунский полк будет в распоряжении Наполеона. Тем вечером Бонапарт обедал с Камбасересом в министерстве юстиции и, как рассказывают, был в высшей степени спокоен, напевал любимую революционную песню «Pont-Neuf», которую, по словам друзей и близких, заводил лишь тогда, когда «его душа была покойна, а сердце радовалось»{748}. Конечно, он вполне мог притворяться перед сообщниками и втайне очень тревожился (и в письме Редереру сравнил себя с «роженицей»).
Утро 9 ноября (18 брюмера) 1799 года выдалось пасмурным и холодным. В 6 часов шестьдесят офицеров 17-го военного округа и адъютантов Национальной гвардии собрались во дворе дома на улице Виктуар. Наполеон, в гражданском платье, «ярко обрисовал отчаянное положение республики и попросил их подтвердить приверженность себе лично и принести клятвы верности двум палатам»{749}. Это был ловкий ход: внушить им, что Наполеон защищает палаты, хотя в тот самый момент он лишал их власти.
Сийес, пустивший в ход свое влияние, позаботился, чтобы к 8 часам утра Совет старейшин в Тюильри принял необходимые декреты, в том числе объявляющий Наполеона командующим Национальной гвардией и 17-м округом, притом что формально это решение зависело от военного министра, который подчинялся Директории, а не Совету старейшин{750}. Вторым декретом Совет старейшин переносил заседание из Тюильри в Сен-Клу с тем, чтобы «восстановить мир в стране», и предлагал парижанам «сохранять спокойствие», поскольку «вскоре Законодательный корпус вернется… [к ним]»{751}. Тех членов Совета старейшин, которые могли воспротивиться переносу, просто не известили должным образом (одна из древнейших политических уловок) о чрезвычайном (и чрезвычайно раннем) заседании. Гойе, не понимавший, что происходит, доверчиво подписал декрет.
Наполеон, узнав о назначении, надел генеральский мундир и в 10 часов явился в Тюильри, где нашел Себастьяни де ла Порта и его драгун. Новый военный министр, неоякобинец Эдмон Дюбуа де Крансе, под страхом смертной казни запретил любые передвижения войск в столице без своего распоряжения. Этот запрет просто проигнорировали. В Совете старейшин Наполеона встретили чрезвычайно торжественно. Он произнес речь, призвав нацию к единению, и имел успех. «Вы – мудрость нации, – льстил Наполеон, – от вас в этих обстоятельствах зависит указать меры к спасению нашей страны. Я пришел сюда, окруженный всем генералитетом, чтобы пообещать вам их всемерную поддержку. Я назначаю генерала Лефевра своим заместителем. Я добросовестно выполню поручение, которое вы мне доверите. Не стоит пытаться искать в прошлом примеры того, что происходит: ничто в истории не напоминает конец XVIII века»{752}. Расчетливый и храбрый Франсуа-Жозеф Лефевр, сын мельника, в начале революции был сержантом, сражался в Бельгии и Германии. Казалось, он воплощал республиканские добродетели, и это успокоило слушателей.
Тем вечером Наполеон проезжал площадь Революции, где были обезглавлены Людовик XVI, Мария-Антуанетта, Дантон, Бабёф, братья Робеспьеры и многие, многие другие, и будто бы сказал сообщникам: «Завтра мы или будем спать в Люксембургском дворце, или кончим здесь»{753}.
В День второй, 10 ноября (19 брюмера), Наполеон встал в 4 часа и поскакал в Сен-Клу. Тем временем Гойе в Люксембургском дворце разбудил Евгений, сын Жозефины, доставивший директору с супругой приглашение на завтрак в 8 часов (предполагалось, что их возьмут под домашний арест). Дюбуа де Крансе обвинил Наполеона в подготовке переворота, но Гойе отказался верить слухам. Он спросил у министра полиции о новостях, и Фуше ответил: «Что нового? По правде сказать, ничего»{754}. Гойе не был настолько наивен и на завтрак у Жозефины отправил только жену – ее подругу. Лавалетт записал, что Жозефине пришлось «унять тревогу мадам Гойе, чтобы привести к покорности ее мужа»{755}.
Позднее тем же утром Моро приехал к Люксембургскому дворцу и убедил стражу перейти на его сторону. Арестовав директоров Барраса, Гойе и Мулена, он потребовал их отставки. Талейран и Брюи уговорили Барраса, предложив ему взамен сохранить большое поместье и все наворованное за много лет пребывания у власти{756}. Гойе и Мулена удерживали более суток. На следующий день они уступили[82]. Талейран, как обычно, извлек выгоду из сложившегося положения. Много лет спустя, когда Наполеон спросил, как он сделал состояние, Талейран беззаботно ответил: «Нет ничего проще. 17 брюмера я купил ренты (rentes; государственные ценные бумаги) и продал их 19-го»{757}.
В Сен-Клу Наполеон предстал перед Советом старейшин, но нам его посредственное выступление, видимо, читать проще, чем депутатам было слушать:
Вы стоите на вулкане. Республика больше не имеет правительства; Директория распалась, партии волнуются; настало время принять решение. Вы призвали в помощь своей мудрости меня и моих товарищей по оружию. Время не терпит, вы безотлагательно должны принять меры. Знаю, мы говорим о Цезаре, о Кромвеле – как будто нынешнее время можно сравнить с былым. Нет! Я желаю лишь безопасности республики, желаю поддержать решения, которые вы готовитесь принять{758}.
Наполеон обратился к гренадерам, заметив их шапки у дверей палаты: «Обманывал ли я вас когда-нибудь? Предавал ли свои обещания, когда в походе, среди лишений, я сулил вам победу и изобилие, когда сам вел вас от победы к победе? Скажите сейчас, было это в моих интересах или в интересах республики?» Разумеется, солдаты выслушали с восторгом, но следом поднялся Ленгле, член Совета старейшин, и громко произнес: «Генерал! Мы приветствуем сказанное вами. Теперь поклянитесь вместе с нами в верности Конституции III года – единственному, что теперь может сохранить республику». Это предложение было встречено «мертвой тишиной»: Наполеон угодил в ловушку. Он на мгновение растерялся и заявил: «Конституции III года больше нет: вы нарушили ее 18 фрюктидора, когда правительство покусилось на независимость Законодательного собрания». Кроме того, он напомнил о Прериальском перевороте (поскольку конституция «нарушена… необходимо новое соглашение, новые гарантии») и не стал подчеркивать, что среди главных зачинщиков переворота во фрюктидоре был он сам{759}