Закон о приостановке платежей поставщикам отменили, и вскоре те сполна получили свои деньги.
В конце декабря официально заработали органы, ставшие опорой наполеоновского режима. 22 декабря в Люксембургском дворце начал работу Государственный совет, в состав которого вошли в основном далекие от политики технократы, назначенные первым консулом. Государственный совет, действовавший, как правило, под личным контролем Наполеона, сделался главным совещательным органом нового государственного аппарата Франции, дававшим первому консулу рекомендации и помогавшим ему готовить законопроекты. Военными были 6 из 50 членов совета. Поскольку советники были людьми достойными, им предлагали говорить все, что они считали нужным сказать, и Наполеон поощрял дискуссию между ними. Согласно новой конституции, Государственный совет выступал также высшей апелляционной инстанцией по административным делам и органом, ответственным за экспертизу законопроектов перед их внесением в легислатуру (эти функции совет выполняет и в наши дни). Министры, входившие по должности в состав Государственного совета, посещали его заседания, когда повестка дня затрагивала их сферы ответственности.
В 8 часов утра 25 декабря (Рождество снова стали официально праздновать в 1802 году) Конституция VIII года республики вступила в силу. В печати ее тексту была предпослана речь Буле де ла Мерта. Он утверждал, что подавляющее большинство граждан Франции желает республики, не имеющей ничего общего ни с «деспотизмом Старого порядка, ни с тиранией 1793 года»{813}. Новую конституцию, по выражению Буле де ла Мерта, можно охарактеризовать следующим образом: «Доверие приходит снизу, власть – сверху»{814}. Первый консул, как предполагалось, приобретал на десятилетний срок все полномочия в политической и административной сфере, а второй и третий консулы – «право сообщать свои мнения». Сенат (60 пожизненных сенаторов; численность этого органа постепенно, «путем ежегодного прибавления по два члена в течение первых десяти лет», планировалось довести до 80 человек) выбирал консулов, членов Законодательного корпуса (300 человек) и трибуната (100 человек) из общенационального списка, сформированного в ходе четырехэтапных выборов. Но самое главное – акты сенатского большинства, сенатусконсульты (sénatus-consulte), первоначально предназначавшиеся исключительно для оформления поправок к конституции, приобретали силу закона.
Трибунат обсуждал законопроекты, предлагаемые первым консулом и Государственным советом, однако не имел права вето. Законодательный корпус голосовал, но не обсуждал законопроекты. Трибунат мог обсуждать вносимые консулами законопроекты и сообщать свое мнение Законодательному корпусу. Законодательный корпус заседал не дольше четырех месяцев в год. Лишь сенат мог вносить поправки в конституцию, но ни одна из трех палат не имела права законодательной инициативы и не могла вносить поправки в законодательство. Устроив дело таким образом, Наполеон львиную долю полномочий оставил себе, а остальное, ничтожную часть, разделил между палатами.
Граждане могли проголосовать за претендентов на места в Законодательном корпусе, но окончательный выбор делали сенаторы. Все взрослые мужчины, имевшие право голоса в своем округе, выделяли 10 % из своего состава. Включенные в коммунальные списки также выделяли десятую часть (департаментский список), а на основании департаментских списков составлялся список «избираемых для осуществления национальных функций». Из 5000‒6000 членов этого третьего списка назначались 400 членов Законодательного корпуса и трибуната. Как выяснилось, в новые органы власти перешло много людей, прежде заседавших в парламенте: 38 из 60 сенаторов, 69 из 100 трибунов и 240 из 300 депутатов{815}. Их опыт оказался полезен Наполеону, приступившему, по его словам, к «сворачиванию» революции, закреплению и корректированию ее итогов{816}. Запутанность конституции (особенно трехстепенные выборы в законодательные органы) полностью устраивала Наполеона, поскольку давала богатые возможности для устранения оппозиции{817}.
В новой конституции было много такого, что успокоило нацию. Представители власти могли войти в жилище француза без приглашения лишь в случае пожара или наводнения (в ночное время). Днем – «только с целью, предусмотренной законом, или по приказу, отданному публичными властями». Граждан запрещалось удерживать под стражей без суда более десяти дней, а «все строгости, проявленные при производстве арестов… кроме предусмотренных законом, объявлялись преступными»{818}. Первое заседание Законодательного корпуса и трибуната состоялось 1 января 1800 года (11 нивоза VIII года; этот день в революционном календаре не имел никакого особенного значения).
То, что полномочия представительного собрания были урезаны, не означало, что наполеоновский режим не слышал недовольных. Податели петиций всегда получали возможность изложить свою точку зрения, а дебаты в советах префектур (conseils de prefecture) и общих советах (conseils généraux) департаментов, как правило, были в разумной мере открытыми (хотя и не оказывали особенного влияния на государственную политику){819}. Режим довольно хорошо слышал жалобщиков, но не давал им никаких средств распространить критику и почти никаких средств – организовать политическую оппозицию.
Уже в первую неделю своего консульства Наполеон написал австрийскому императору Францу и английскому королю Георгу III, предложив мирные переговоры. «Возьму на себя смелость заявить, что судьба всех цивилизованных народов зависит от прекращения войны, которая воспламенила весь мир», – заявил он позднее{820}. Когда лорд Гренвиль, английский министр иностранных дел, предложил Наполеону вернуть престол Бурбонам, Наполеон ответил, что если этот принцип применить к Англии, то нужно восстановить на троне и Стюартов. Он позаботился о том, чтобы послание Гренвиля получило во Франции широкую огласку, и так укрепил положение консулата{821}. Русские вышли из Второй антифранцузской коалиции, потерпев в конце сентября 1799 года поражение от Массена во Второй битве при Цюрихе. Австрийцы согласились на переговоры, которые безуспешно тянулись уже много месяцев. К весне, когда можно будет начать новую кампанию, они будут готовы снова попытаться захватить Геную и вторгнуться в юго-восточные земли Франции.
«Я хочу, чтобы все вы сплотились вокруг народной массы, – писал Наполеон о правящей верхушке Франсуа-Жозефу Бейтсу, бывшему члену Совета пятисот и одному из лиц, объявленных вне закона в брюмере (их было 61). – Простое звание французского гражданина ценнее звания роялиста, шуана, якобинца, фельяна, оно ценнее любого другого из тысячи наименований, которые порождены в эти последние десять лет духом раздора и которые толкают нацию в бездну, откуда наконец пришло время ее спасти – раз и навсегда»{822}. На Бейтса это произвело впечатление, и в марте следующего года он получил пост префекта департамента Луар и Шер. Но чарам Наполеона поддавались не все, и он сурово отвечал тем, кто ставил под сомнение его политику национального единства. Когда мэр Лилля высказал опасения относительно приглашения в город бывшего якобинца-генерала, Наполеон оборвал: «Не смейте говорить ничего подобного! Разве не видите, что теперь все мы одинаково служим Франции? Да будет вам известно, месье, что 17 и 18 брюмера я воздвиг непроницаемую для взгляда медную стену, о которую вдребезги разбиваются все воспоминания!»{823} Режим Наполеона стал первым после революции, отказавшимся от репрессий в отношении предыдущего, и, хотя через три года в Законодательном корпусе не осталось оппозиции, французов теперь не отправляли за политические взгляды на гильотину.
Курс Наполеона на возведение «медной стены» позволил ему собрать очень широкий диапазон мнений, охватить все партии, кроме неоякобинцев. Несмотря на то (или из-за того?) что Наполеон прежде сам был якобинцем, он понимал, что, хотя множество бывших якобинцев могут его поддержать, неоякобинское движение всегда останется идеологически враждебным. Процесс национального единения вне зависимости от прежних политических взглядов назвали ralliement (фр. «сплочение», «объединение»), и, хотя некоторые приняли бонапартистский режим ради личной выгоды, многие сделали это из подлинно патриотических побуждений, видя, что Наполеон возрождает Францию{824}. Вторая, связанная установка – amalgame, то есть «смешение», – предполагала поощрение активного содействия режиму, а не просто его одобрения{825}.
Такая политика позволила Наполеону привлечь на свою сторону очень талантливых чиновников во главе с Камбасересом (голосовавшим за казнь Людовика XVI), в том числе будущего министра юстиции Луи-Матье Моле (роялиста, отцу которого отрубили голову), Жана-Этьена Порталиса (противника Директории из умеренных), министра по делам религии, и его столь же дельного сына Жозефа-Мари Порталиса, ученого и будущего министра внутренних дел Жана Шапталя (жирондиста), военного администратора генерала Жана-Жерара Лакюэ (умеренного), члена Госсовета Антуана-Клера Тибодо (также голосовавшего за казнь короля), префекта полиции Этьена-Дени Паскье (умеренного; его отца казнили на гильотине) и министра казначейства Никола-Франсуа Мольена (служившего в министерстве финансов при Людовике XVI). «Искусство назначать людей, – объяснял Наполеон Мольену, – далеко не настолько трудно, как искусство делать так, чтобы назначенные достигли всего, на что они способны»