Наполеон: биография — страница 73 из 211

{997}.

Государственный совет обсуждал чрезвычайно широкий круг вопросов. 17 июня 1802 года (я выбрал день наугад) в повестке значилось: экзаменация хирургов, организация фармацевтов, назначение в важные округа супрефектов, виды на урожай, беженцы с Мальты, законопроект о национальной гвардии, дорожные работы, интендантская служба, ростовщичество, отчетность больших коммун, лесничие, торговые палаты, закон, позволяющий французам-эмигрантам возвращаться в определенные районы, закон о выборах, строительство мостов в департаменте Ардеш, слияние двух корсиканских департаментов, установление границ департаментов на левом берегу Рейна{998}.

Заседания Государственного совета иногда длились 8–10 часов, и Шапталь вспоминал, что Наполеон неизменно «расходовался больше всех в смысле и умственного напряжения, и объема сказанного. После таких встреч он мог созывать другие, посвященные другим вопросам, и его ум никогда не слабел»{999}. Когда советники уставали от длившихся всю ночь заседаний, он говорил: «Ну же, господа! Мы еще не отработали свое жалованье!»{1000} (После заседаний, которые порой заканчивались в 5 часов утра, Наполеон иногда принимал ванну, поскольку считал, что «один час, проведенный в ванне, стоит четырех часов сна»{1001}.) Здесь, как и на поле, Наполеон демонстрировал лучшее, на что был способен. Все члены Государственного совета отмечали (вне зависимости от того, остались ли они впоследствии верны Наполеону и писали ли они тогда или спустя много времени после падения империи) его мыслительные способности, динамизм, быстроту, с какой он овладевал темой, решимость не отступать от нее, пока он не уяснит суть и не примет необходимое решение. «Будучи молодым и малоискушенным в различных сферах управления, – вспоминал советник Наполеона начальный период консульства, – он привносил в споры восхищавшие нас ясность, точность, цепкость мысли и широту взгляда. Не знающий усталости неутомимый труженик, он с непревзойденным здравомыслием соотносил и связывал факты и мнения, циркулирующие в обширной административной системе»{1002}. Наполеон быстро научился формулировать короткие вопросы, требовавшие прямых ответов. Так, член Государственного совета Эммануэль Крете, министр внутренних дел, мог услышать от Наполеона: «Что там с Триумфальной аркой?» и «Смогу ли я после своего возвращения пройтись по Йенскому мосту?»{1003}.

Государственный совет состоял из подразделений, занимавшихся различными отраслями управления: делами армии, флота, финансов, юстиции, внутренних дел, полиции и провинций.

«Длинный, в форме подковы, стол с собранием людей столь различного происхождения и взглядов, – замечал граф Моле, – просто преображался, когда в их ряду… появлялся организующий гений»{1004}. Другой вспоминал, что «его место – кресло красного дерева с сиденьем и подлокотниками из зеленого сафьяна – служило просто-напросто конторским стулом и было поднято над полом на одну ступень»{1005}. Кресло приходилось чинить, поскольку Наполеон во время споров проявлял некоторые из типичных признаков нервного возбуждения:

В середине спора мы могли увидеть его с ножом или скребком, вырезающим на подлокотниках кресла глубокие канавки. Нам постоянно приходилось доставлять для этого кресла запасные части, которые на следующий день, разумеется, он опять резал на куски. Разнообразя удовольствия этого рода, он брал перо и покрывал всю лежавшую перед собой бумагу широкими чернильными полосами. Когда лист оказывался достаточно черным, он комкал его и бросал на пол{1006}.

Честолюбивые люди искали незначительных постов делопроизводителей-аудиторов в Государственном совете, предпочитая их более заметным во всех других органах управления, поскольку здесь они могли обратить на себя внимание Наполеона. Они разрабатывали законопроекты, которые обсуждал совет. Позднее, если Наполеон хотел, чтобы конкретный аудитор выступил с докладом, он осматривал в лорнет подоконники, на которых те сидели. Многие справедливо считали пребывание в Государственном совете лучшим путем к карьере, чем сенат.

Иногда Наполеон предупреждал, что посетит заседание, в других же случаях советники узнавали о его появлении, лишь услышав барабанную дробь на лестнице Тюильри. Он занимал свое место, задавал глубокие вопросы, предавался мечтам, разражался монологами.

«Знаете ли вы, – однажды похвалился он Редереру, – почему я позволяю столько спорить в Государственном совете? Это оттого, что я сильнейший во всем совете полемист. Я позволяю нападать на себя, поскольку знаю, как защититься»{1007}. Зачитывались законопроект и заключение профильного комитета, а затем Наполеон приглашал выступить признанных специалистов по рассматриваемому предмету. Обстановка была деловой, и упражнения в красноречии, как правило, лишь вызывали насмешки.

Наполеон почти не скрывал, кого он считал образцовым законодателем, реформатором и «отцом отечества». «Он исправил календарь, – писал Наполеон о Юлии Цезаре, – он велел составить гражданский и уголовный кодексы; составлял различные проекты для украшения Рима величественными зданиями; велел составить общую карту всей империи и статистику провинций; поручил Варрону собрать многочисленную публичную библиотеку; предъявил свое намерение осушить Понтинские болота…»[100]{1008}. Хотя мы еще не знаем, сохранятся ли установления Наполеона столь же долго, как установления Цезаря, он определенно заложил, по его словам, «несколько гранитных глыб во французскую почву, чтобы укрепить ее».

Заговоры

Какая жалость, что этот человек не был лентяем.

Талейран о Наполеоне

После больших революций, прежде чем все уляжется, стоит ждать чего угодно.

Наполеон – Журдану, январь 1800 года

«Я нагряну в Париж внезапно, – писал Наполеон Люсьену из Лиона 29 июня 1800 года. – Не желаю ни триумфальных арок, ни всей этой colifichets [мишуры]. Я слишком высокого мнения о себе, чтобы серьезно относиться к такой чепухе. Единственный подлинный триумф – это довольство народа»{1009}. Наполеон приехал в Тюильри в 2 часа 2 июля, а 14 июля (уже установившаяся дата в республиканском календаре) на Марсовом поле (там, где теперь высится Эйфелева башня) прошли грандиозные парады с демонстрацией захваченных у неприятеля знамен, а также церемонии в Доме инвалидов, на площади Согласия и Вандомской площади. Наполеон заявил коллегам-консулам, что не хочет реконструкции гонок на колесницах, которые «были бы очень кстати в Греции, где сражались на колесницах, но мало что значат в наших краях (chez nous)»{1010}. Консульская гвардия вернулась в Париж лишь утром того дня и поэтому маршировала в изорванных, испачканных кровью мундирах. Люси де Ла Тур дю Пен с удивлением отметила, что толпа встретила раненых молча, печально, и заключила, что люди прежде всего хотели скорейшего мира{1011}. Хотя мирные переговоры с австрийцами начались в июле, договор был подписан лишь 3 декабря, когда Моро нанес сокрушительное поражение эрцгерцогу Иоганну при Гогенлиндене, взяв 8000 пленных, 50 орудий и 85 обозных повозок и зарядных ящиков. Австрийцы вяло воевали до Рождества, когда эрцгерцог Карл в Штайре, всего в 145 километрах от Вены, согласился на перемирие. «В этой кампании вы снова превзошли себя, – писал Наполеон Моро. – Эти жалкие австрийцы очень упрямы. Они рассчитывали на лед и снег; они до сих пор не знали вас. Сердечно приветствую вас»{1012}.

3 октября закончилась «квазивойна» с американцами. Подготовленный Жозефом договор подписали в Мортфонтене, его луарском замке. Теперь Франции не стоило опасаться сотрудничества американцев с англичанами на море. «Первый консул был мрачен, – записал после ратификации американский посол Уильям ван Мюррей, – не беззаботен, временами суров, не напыщен, не самовлюблен, очень точен в движениях, что выдает разом и беспокойное сердце, и упорядоченный ум… очень опытного фехтовальщика… Он говорит с такой бесстрашной откровенностью, что кажется совсем не скрытным»{1013}. Через четыре дня Франция и Испания подписали в Сан-Ильдефонсо тайное соглашение, согласно которому после заключения французами мира с Австрией принадлежавшая Габсбургам Тоскана доставалась Людовику из рода Бурбонов, наследнику герцога Пармского, тестя испанского короля Карла IV. Взамен Испания уступала Франции Луизиану (огромную территорию от Мексиканского залива до канадской границы, которую теперь занимают тринадцать штатов США)[101]. Согласно одной из статей Сан-Ильдефонского договора, Франция обязалась не продавать Луизиану третьей державе.

Тем временем перспектива захвата Мальты, два года подвергавшейся британской блокаде, англичанами заставила Наполеона формально передать остров русскому царю, и Павел I стал новым великим магистром иоаннитов. Хотя этот маневр не произвел никакого впечатления на англичан, занявших остров 5 сентября, он благотворно сказался на российско-французских отношениях, и царь предложил признать естественными пределами Франции Рейн и Приморские Альпы. К концу года Павел I основал Лигу вооруженного нейтралитета. Пруссия, Швеция и Дания присоединились к России, воспротивившейся суровым и очень непопулярным мерам английских законов о морской торговле, в особенности произвольному досмотру нейтральных судов в поисках французской контрабанды. Отношения Наполеона с Павлом к началу 1801 года стали до такой степени теплыми, что речь шла даже о том, чтобы отправить Массена в Ас