. Ранение, полученное Евгением Богарне в Египте, возвысило его в глазах императора: «Если звучал пушечный выстрел, именно он видел, что происходит. Если надо было преодолеть ров, именно он помогал мне». В ответ на насмешки братьев и сестер Наполеон пожал плечами: «Они твердят, что моя жена фальшива, а чрезмерное рвение ее детей – деланое. Что же, я хочу, чтобы они относились ко мне как к старому дядюшке. Это составляет сладость моей жизни. Я старею… Мне нужно немного отдохнуть»{1321}. Ему было тогда 35 лет, но суть ясна, как ясна и его поддержка Жозефины: «Моя супруга – добрая женщина, которая не доставляет им неприятности. Она довольствуется… обладанием бриллиантами, прелестными платьями и горестями своего увядания. Я никогда не любил ее слепо. Если я сделаю ее императрицей, это будет актом справедливости. Прежде всего я честный человек»{1322}. В июле, когда она была на водах в Эксе, Наполеон настоял, чтобы в церкви для нее соорудили балдахин, а справа от алтаря поставили трон{1323}. Отныне при въезде в город ее должны были приветствовать артиллерийским салютом.
К своим сестрам Наполеон был почти столь же щедр, как к братьям. Элиза первой получила владетельное княжество – Лукку, однако жаловаться она не перестала. В марте 1806 года Полина, не имевшая политических амбиций, стала герцогиней Гвасталльской, Каролина – великой герцогиней Бергской. Казалось, никто не испытывал благодарности. Государыня-мать (из нее, вероятно, получился бы лучший правитель, чем из любой ее дочери, но у нее отсутствовала жажда власти) по крайней мере поблагодарила Наполеона, когда в июне 1805 года он подарил ей замок в Пон-сюр-Сен, близ Бриенна («Места там у тебя – из самых красивых во Франции», – заявил он Летиции), а также 160 000 франков на ремонт замка и его содержание{1324}. Со временем Летиция нажила до 40 млн франков{1325}. В то же время, когда Наполеон осыпал родных титулами и сокровищами, он продолжал беспокоиться о вещах более земных – о качестве хлеба, который получают его солдаты. Он жаловался Бертье, что армия закупает скверное зерно, и распорядился «вместо белой фасоли неизменно брать желтую»{1326}.
Коронация Наполеона и Жозефины, состоявшаяся в Нотр-Дам в воскресенье 2 декабря 1804 года, стала величественным зрелищем, хотя и организованным несколько поспешно. В 6 часов утра, когда начали съезжаться гости, шел снег, и они вошли под неоготический навес из дерева и штукатурки, призванный скрыть следы недавнего революционного иконоборчества. Четырьмя днями ранее буря потрепала навес, повредив опоры и крепеж, и стук молотков утих лишь в 10:30, когда к собору приблизилась папская процессия{1327}. Представители Законодательного корпуса, Кассационного суда (в оранжево-желтых тогах), департаментов, Почетного легиона, генерального прокурора, министерства военного снабжения и других министерств, колоний, торговых палат, Национальной гвардии, Института Франции, Сельскохозяйственного общества и многих других институтов (особенно армии – от бригадного генерала и выше) вручали свои приглашения 92 контролерам. Попав внутрь, гости бродили вокруг своих мест, болтали, мешали рабочим и производили шум и беспорядок. В 7 часов утра 460 музыкантов и хористов (в том числе в полном составе оркестры императорской капеллы, консерватории, театра «Фейдо», Оперы, гренадеров и гвардейских конных егерей) стали собираться в трансепте[126]. В конце концов Луи Фонтан, один из главных распорядителей, поручил солдатам заставить всех усесться{1328}.
В 9 часов явилось большинство дипломатов (русские и шведы сочли невозможным принять участие в церемонии столь скоро после смерти герцога Энгиенского). У Тюильри грязные участки двора посыпали песком (потребовалось 57 телег песка из Сены), и рабочие получили за ночь работы неслыханные деньги: по четыре франка каждый. Теодор де Тьяр, новый камергер, войдя утром в гардеробную Наполеона, застал его «уже одетым в брюки из белого бархата, расшитые золотыми пчелами, в кружевном воротнике а-ля Генрих IV и поверх всего этого – в мундире конных егерей»{1329}. «Если бы не торжественность момента, – записал Тьяр, «нелепость увиденного вызвала бы хохот». Наполеон снял мундир перед отбытием в Нотр-Дам.
В 10 часов артиллерийские залпы объявили о выезде Наполеона и Жозефины из Тюильри. «Коронационная карета очень роскошна, – отметил придворный, – застекленная и без панелей… Когда их величества сели, они перепутали сторону и разместились впереди, но, мгновенно увидев ошибку, со смехом пересели назад»{1330}. Кортеж был настолько велик, что в пути кое-где пришлось делать остановки из-за заторов на улицах. Процессию возглавлял парижский губернатор Мюрат. За ним следовали офицеры его штаба, четыре эскадрона карабинеров, кирасиры, гвардейские конные егеря и эскадрон затмивших всех мамлюков. Далее ехали на лошадях герольды с жезлами, украшенными пчелами, в фиолетовых бархатных плащах с вышитыми орлами.
Карету Наполеона и Жозефины везла восьмерка гнедых лошадей в белых плюмажах. Упряжкой правил кучер Сезар в зеленой ливрее с золотыми галунами. На Наполеоне был расшитый золотом и драгоценными камнями пурпурный бархатный плащ, на Жозефине («ее лицо было настолько умело загримировано, что она выглядела как двадцатипятилетняя») – белое платье и атласная мантия, украшенная золотом и серебром. Бриллианты сверкали в ее диадеме, серьгах, ожерелье и поясе. Лишь мундиры охранявших маршрут гренадеров напоминали о современной эпохе, все остальное подражало Античности либо готике и было очень вычурным. Множество солдат (по некоторым оценкам, до восьмидесяти тысяч) на улицах мешало зрителям, и поэтому, а еще и потому, что было холодно, публика не так уж ликовала{1331}.
В 11 часов кортеж достиг архиепископского дворца, примыкающего к собору, и, пока собравшиеся мерзли внутри, Наполеон переоделся для церемонии. Теперь на нем был атласная, расшитая золотом мантия, доходившая до лодыжек, а поверх – подбитая горностаем мантия из темно-красного бархата, расшитая золотыми пчелами и украшенная по краю оливковыми, лавровыми и дубовыми листьями. Мантия весила более 36 килограммов, поэтому Жозефу, Луи, Лебрену и Камбасересу пришлось помочь Наполеону ее надеть{1332}. «Если бы только папочка [Babbù] мог нас увидеть», – сказал Наполеон по-итальянски Жозефу, когда они с восторгом разглядывали костюмы друг друга{1333}. В 11:45 Наполеон и Жозефина появились в коронационных нарядах. Кардинал де Беллуа-Морангль, архиепископ Парижа, встретил их у входа в собор и окропил святой водой{1334}.
«Продолжительность церемонии, казалось, наскучила ему, – заметила Лора д’Абрантес (будучи фрейлиной, она стояла в десяти шагах от Наполеона), – и я видела, что он много раз удерживал зевоту. Но он делал все, что ему предписывали, и все очень тщательно. Когда папа совершил тройное помазание – на голове и обеих руках, – я заметила по направлению его взгляда, что он все больше думал, как бы вытереться; зная выражение его глаз, могу сказать, что я в этом уверена»[127]{1335}. Хотя за основу церемониала взяли распорядок Бурбонов, Наполеон порвал с традицией и не стал исповедоваться и причащаться.
На церемонии Наполеон пользовался двумя коронами. Первая – золотой лавровый венок в духе древних римлян, в котором Наполеон вошел в собор и который носил во время церемонии. Вторая – копия короны Карла Великого, которую пришлось изготовить на заказ, поскольку церемониальная корона французских королей не пережила революцию, а подлинный венец Карла Великого австрийцы не собирались предоставлять Наполеону. Император поднял копию короны Карла Великого над головой (как и накануне, во время репетиции с папой), но не надел ее, поскольку уже был в венке. Однако он возложил корону на голову Жозефины, опустившейся перед ним на колени{1336}. Лора д’Абрантес вспоминала, что Жозефина «не могла сдержать слез и они падали на сложенные руки, которые подняла она к Наполеону, своему истинному Провидению»[128]{1337}. Наполеон старательно приладил к ее прическе небольшую корону с бриллиантовой диадемой. Затем папа благословил императора и императрицу, обнял Наполеона и провозгласил: «Vivat Imperator in aeternum» («Да будет вечно жив император»). Месса кончилась. Наполеон произнес клятву:
Я клянусь поддерживать целостность территории республики; уважать и поддерживать уважение к законам конкордата и свободе религии; уважать и поддерживать уважение к равенству прав, политическим и гражданским свободам, к безвозвратности передачи национальных имуществ; не накладывать налогов и обязанностей, кроме предусмотренных законом; поддерживать институт Почетного легиона и править исключительно ради интересов счастья и славы французского народа{1338}.
Самостоятельное возложение Наполеоном венца стало окончательным триумфом самосозидания человека и одновременно – поворотным моментом эпохи Просвещения. Кроме того, жест исключительно честен: Наполеон в самом деле всего добился собственными силами. Возможно, впоследствии он пожалел, что так откровенно проявил свой эгоцентризм. В августе 1806 года Жак-Луи Давид, которому поручили увековечить коронацию, писал крупному сановнику Пьеру Дарю о «великом моменте», «восхитившем зрителей», но художнику вместо этого приказали запечатлеть момент возложения Наполеоном венца на голову Жозефины