Втайне от Наполеона Австрия, рассерженная его коронацией в Италии, аннексией Генуи и союзом с Баварией, Вюртембергом и Баденом, 9 августа негласно присоединилась к Третьей антифранцузской коалиции. Хотя 3 августа Наполеон в частной беседе заявил Талейрану, что «в войне нет никакого смысла», он был готов к ней{1373}. В течение нескольких дней в начале августа он приказал Сен-Сиру быть готовым в случае нужды идти из Северной Италии на Неаполь, назначил Массена командующим войсками в Италии и отправил во Франкфурт Савари, чтобы тот добыл наилучшие из доступных карт Германии, а также следил за действиями венского гофкригсрата{1374}.
13 августа, вторник, оказался для Наполеона очень беспокойным днем. В 4 часа в Пон-де-Брик он узнал о сражении у мыса Финистерре. Наполеон вызвал Пьера Дарю, главного интенданта императорского дома, и тот после вспоминал, что император «выглядел совершенно безумным, шляпа сдвинута на глаза, а выражение лица было ужасным». Убежденный в том, что Вильнёв окажется заблокированным в Ферроле (хотя Вильнёва там уже не было), Наполеон вскричал: «Что за флот! Что за флотоводец! Что за напрасные жертвы!»{1375} Когда из разных источников стали поступать сведения, что австрийцы готовятся к мобилизации, стало ясно, что вторжение в Англию придется отложить. «Воевать со мной – совершенное безумие, – написал Наполеон Камбасересу. – В Европе определенно нет армии лучше моей нынешней»{1376}. Однако, когда в этот же день стало ясно, что Австрия в самом деле мобилизуется, он не колебался. «Я решил, – написал он Талейрану. – Я хочу напасть на Австрию, до ноября буду в Вене и встречу русских, если они покажутся». В том же письме Наполеон приказал Талейрану попытаться запугать «Франца, этот скелет, посаженный на престол заслугами предков», чтобы тот воздержался от враждебных действий, поскольку, «чтобы вести войну с Англией, я хочу, чтобы меня оставили в покое»{1377}. Он поручил ему передать австрийскому послу в Париже, кузену министра иностранных дел Людвига фон Кобенцля: «Итак, месье Кобенцль, вы все-таки хотите войны! В таком случае вы получите ее, и начнет ее не император»{1378}. Не зная, удастся ли Талейрану запугать Австрию, Наполеон призывал Вильнёва (которого в разговоре с Декре назвал «бедолагой, у которого двоится в глазах и у которого больше воображения, чем отваги») идти на север и писал ему: «Если сумеете явиться сюда на три дня или даже на двадцать четыре часа, то исполните свое предназначение… Чтобы способствовать нападению на державу, которая шесть столетий угнетала Францию, мы все без сожалений расстанемся с жизнью»{1379}.
Хотя Наполеон по-прежнему не желал отказываться от планов вторжения в Англию, он признавал, что воевать на два фронта было бы неразумно. Потребовался подробный план разгрома Австрии.
Наполеон усадил Дарю и начал диктовать.
Без всякого перехода, – рассказывал Сегюру Дарю, – он без всякого видимого раздумья, кратко, ясно и повелительным тоном без запинки продиктовал весь план Ульмской, а также Венской кампаний. Армии побережья, стоявшей у океана в линию более чем 200 лье [966 километров] длиной, по первому сигналу предстояло сняться и в походных колоннах двинуться к Дунаю. Порядок переходов, их продолжительность; места, где колоннам предстояло сойтись или воссоединиться; внезапные удары; наступательные бои в полном составе; всевозможные маневры; ошибки неприятеля, – все было предусмотрено во время этой поспешной диктовки{1380}.
Дарю привела в восторг «немедленная и ясная решимость Наполеона без колебаний отказаться от уже сделанных обширных приготовлений»{1381}.
Хорошо отлаженная система управления Бертье, все элементы которой помещались в одном экипаже, стала первым из столпов грядущей кампании. Вторым явилось внедрение корпусной организации войск – по сути, дивизионной организации, примененной Наполеоном в Италии и на Ближнем Востоке, но в гораздо большем масштабе. Время, проведенное в Булонском лагере и на частых маневрах в 1803–1805 годах, позволило Наполеону разделить армию на соединения численностью от 20 000 до 30 000, иногда до 40 000 человек и активно обучать их. Корпус представлял собой армию в миниатюре, включая пехоту, кавалерию, артиллерию, штаб, разведывательные, инженерные, транспортные и фуражные подразделения, квартирмейстерскую, медицинскую и интендантскую службы, и должен был тесно взаимодействовать с остальными корпусами. Корпуса передвигались на расстоянии примерно однодневного перехода друг от друга и в зависимости от действий неприятеля могли незамедлительно поменяться ролями арьергарда, авангарда и резерва. Таким образом, и при наступлении, и при отходе армия была способна целиком, сохраняя порядок, повернуться вокруг своей оси. Кроме того, соблюдение дистанции позволяло снабжать каждый корпус в отдельности, не истощая ресурсы территории, по которой они продвигались.
Корпуса были достаточно крупными соединениями: каждый из них был способен связать боем целую неприятельскую армию и дать остальным корпусам возможность в течение двадцати четырех часов прийти на помощь или, еще лучше, атаковать фланг противника, даже окружить его. Командирам корпусов (ими назначались, как правило, маршалы) выдавались предписания о месте и времени общего сбора. Остальное предоставлялось их усмотрению. Наполеон, никогда не командовавший в бою даже ротой и полагавшийся на опытность и профессионализм своих маршалов, как правило, охотно препоручал им тыловое обеспечение и тактику, если в итоге они добивались желаемого{1382}. Корпуса умели доставить врагу крупные неприятности и при наступлении{1383}.
Корпусная организация – гениальная система, первоначально детище Гибера и Морица Саксонского{1384}. Отныне император, не желавший вновь подвергаться опасностям Маренго, где его силы оказались распылены, применял этот метод почти во всех случаях, когда ему удавалось одержать победу, в первую очередь при Ульме, Йене, Фридланде, Люцене, Бауцене и Дрездене. Поражения – особенно это касается битв при Асперн-Эсслинге, Лейпциге и Ватерлоо – всякий раз обусловливались невозможностью развернуть корпусную систему.
«Во время революционных войн план заключался в том, чтобы растянуться, послать колонны направо и налево, – много позднее отметил Наполеон, – и это ни к чему хорошему не приводило. Сказать по правде, вот что позволило мне выиграть столько сражений: вечером накануне боя вместо того, чтобы приказать растянуть наши линии, я старался собрать все силы в том месте, где намеревался атаковать. Я сосредоточивал их там»{1385}. Наполеон стоял у истоков оперативного (промежуточного между стратегией и тактикой) искусства ведения войны. К 1812 году французский корпус превратился в эталон для всех армий Европы, и так было до 1945 года. Корпусная организация явилась уникальным вкладом Наполеона в военное искусство, и ее дебют (1805) можно считать началом войн современности.
«По-видимому, Австрия желает войны, – написал 25 августа Наполеон своему союзнику, баварскому курфюрсту Максимилиану IV. – Я не могу отвечать за это сумасбродное поведение; тем не менее она получит войну, и быстрее, чем ожидает»{1386}. На следующий день французский посланник в Мюнхене Луи-Гийом Отто подтвердил, что австрийцы готовятся перейти реку Инн и вторгнуться в Баварию. В ожидании этого события некоторые части соединения, уже официально переименованного в Великую армию, 23–25 августа покинули Булонский лагерь{1387}. Наполеон, назвавший это «пируэтом», заявил своему штабу: «Что ж, если нам придется от него [вторжения в Англию] отказаться, по крайней мере полночную мессу мы послушаем в Вене»{1388}. Но ликвидировали Булонский лагерь лишь в 1813 году.
Желая удержать Пруссию от вступления в антифранцузскую коалицию, Наполеон распорядился, чтобы Талейран предложил ей Ганновер, «но следует дать понять, что через две недели это предложение я не повторю»{1389}. Пруссаки объявили о своем нейтралитете, однако по-прежнему настаивали на независимости Швейцарии и Голландии. Даже готовясь к войне, Наполеон (31 августа он отправил три письма Бертье, по два – Бессьеру, Камбасересу и Годену, по одному – Декре, Евгению Богарне, Фуше и Барбэ-Морбуа) постановил, что «в департаментах империи, больше всего славящихся коневодством, будут учреждены скачки; за самых резвых лошадей будут поощрять призами»{1390}. Конечно, в этом случае Наполеон думал в первую очередь о нуждах армии, но этот пример дает наглядное представление об изобилии его мыслей даже (или особенно?) в затруднительном положении. В том же месяце Наполеон объявил, что танцы поблизости от церквей запрещать не следует, поскольку «ничего дурного в танцах нет… Если верить всему, что говорят епископы, то под запретом оказались бы балы, спектакли, моды, и империя превратилась бы в один большой монастырь»{1391}.
К 1 сентября, когда Наполеон уехал из Пон-де-Брик в Париж, чтобы предложить сенату объявить новый рекрутский набор (80 000 человек), «в Булони не осталось ни единого человека, кроме необходимых для защиты порта» (как он заявил Камбасересу)