Одновременно Савари конфиденциально сообщал Нарышкиной (а через нее и императору Александру), что, по сведениям, которыми он располагает, на императора готовится покушение, и рекомендовал произвести «чистку» в министерствах и убрать недовольных. Савари в подобных делах был человеком искушенным и опытным; не случайно Наполеон поручал ему самые тонкие задания: дело герцога Энгиенского, руководство контрполицией, контролировавшей полицию Фуше, и т. д. По той же профессиональной опытности Савари был немногословен и не сообщал подробностей. Но к его сообщениям надо прислушиваться.
Следует признать, что в самом возникновении подобных слухов не было ничего невероятного. Нельзя забывать: прошло лишь шесть лет с тех пор, как убийство Павла I, казалось бы, в неприступном, защищенном со всех сторон Михайловском замке доказало, что для заговорщиков нет преград. И разве вся история дома Романовых не свидетельствовала о том же?
Царь Александр не мог забыть ни страшной ночи 11 марта 1801 года, ни утра 12-го, когда он взошел на престол, переступив через труп своего отца и спрятав в руках лицо, чтобы не видеть окружавших его отцеубийц, почтительно склонявшихся перед новым монархом.
Александр не мог не помнить, что его бабка, прославленная императрица Екатерина II, также начала свое царствование с ночного убийства в Ропше супруга и законного государя Петра III и похищения трона. Он знал, что и прабабушка, императрица Елизавета Петровна, взошла на трон, переступив через труп законного монарха. Он помнил всю залитую кровью историю своей родословной…
Ему было чего опасаться…
Но не только император Александр знал о прошлом династии Романовых. О нем знали и подданные царя, его современники. Пушкин в сохранившихся отрывках его «Записок» писал: «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою»[916]. Это замечательное по своей сжатости и выразительности обобщение исторического опыта монархии Романовых датируют 1822 годом[917]. Но разве — наверно, не в столь отчетливой форме — эти мысли не приходили на ум склонным к действию людям предшествующего поколения?
Сведения, сообщаемые шведским посланником, заслуживали внимания еще и потому, что в них названо совершенно определенное лицо, призванное заместить Александра на троне. И здесь неожиданно речь шла не о младшем брате царя — Константине, чего было бы естественно ожидать. Царский трон должна была занять снова женщина — сестра Александра — великая княгиня Екатерина Павловна. На русском престоле Александра I, если верить сообщениям шведского посланника, должна была заменить Екатерина III. Именно эта существенная деталь, упоминаемая Стедингом, и придает его сведениям правдоподобность, заставляет думать, что не было дыма без огня.
Любимая внучка Екатерины II, избалованная, начитанная, умная, талантливая художница, умелая рассказчица, превосходно владевшая не только французской, но и русской речью, что было в ту пору редкостью, Екатерина Павловна была одной из самых примечательных женщин своего времени. Если верить портрету Тишбейна, то была привлекательная, нежная, в чем-то очень напоминавшая брата — вероятно, обманчивой мягкостью черт — юная дама с задумчиво-капризным выражением лица, кокетливо одетая и все же чем-то неуловимо значительная.
Как и ее старший брат, она в совершенстве владела искусством скрывать свои подлинные мысли и чувства под обвораживающей, доверчивой улыбкой; она мгновенно схватывала, как с кем нужно говорить, и долго слыла общей любимицей. Но постепенно ей расхотелось нравиться всем; она нашла свое истинное призвание: в императорской семье она прослыла верной защитницей принципов консерватизма и великодержавия, поборницей твердой власти и старины. Ее ведущей, главной идеей стала мысль, что самодержавная сильная Россия должна первенствовать в Европе. Как-то неприметно, без видимых усилий она стала признанной главой всей старорусской, стародворянской партии.
Позже, после того как Екатерина Павловна в 1809 году вышла замуж за принца Георга Ольденбургского, назначенного тверским, новгородским и ярославским генерал-губернатором и главнокомандующим путей сообщения, и переехала в Тверь, она сумела создать своего рода политический центр этой партии. Великолепный дворец Екатерины Павловны в Твери с трехэтажным центральным корпусом (что в ту пору было редким), с огромными, сиявшими зеркальным блеском полукруглыми окнами, тяжелыми массивными дверьми явно претендовал на соперничество с Трианом или Фонтебло. Несмотря на отдаленность от обеих столиц, тверской салон Екатерины Павловны не пустовал. Здесь можно было встретить немало именитых людей, и в их числе главных лидеров консервативной партии — Ростопчина, Карамзина, И. И. Дмитриева. Сам император Александр, не страшась дальности пути, часто наведывался к своей сестре.
Отношения брата и сестры не вполне ясны. Их переписка[918] оставляет впечатление какой-то преувеличенности чувств; уж слишком много взаимных клятвенных уверений в любви и поцелуев. При всем том остается бесспорным, что царь весьма считался с мнением сестры во всех вопросах, в том числе и политических. Екатерина Павловна с присущей ей гибкостью и сообразительностью быстро нашла чувствительные точки, затрагивающие личные интересы брата: она исключила из переписки и бесед все, что касалось императрицы Елизаветы Алексеевны — официальной супруги Александра; ее как бы вовсе не существовало. В то же время она установила самые дружеские отношения с М. А. Нарышкиной — морганатической возлюбленной царя — и постоянно возвращалась к этой приятной Александру теме. Она легко находила с ним общий язык и в делах, касающихся их взаимоотношений с матерью; они оба не ладили с ней. Словом, во всем затрагивающем брата лично Екатерина Павловна охотно шла ему навстречу.
Но там, где начиналась сфера политики, она обособлялась от августейшего брата и вела свою собственную линию. Мнения брата и сестры по политическим вопросам существенно расходились: и в отношении Тильзита, и в оценке Наполеона и союза с Францией, и в вопросах австрийской политики, и в особенности в оценке внутриполитических проблем; ее отношение к проектам реформ, ко всем новшествам и к их вдохновителю М. М. Сперанскому было резко отрицательным[919].
Тот же Стединг в мае 1810 года вновь доносил, что великая княгиня Екатерина — «принцесса, обладающая умом и образованием, сочетаемым с весьма решительным характером», крайне настроена против Наполеона и современного положения в России. Он связывал с этим ее большое влияние на императорскую семью, и в особенности на великого князя Константина, и объяснял этим же ее популярность в русском обществе[920].
Существенным было, однако, не само расхождение взглядов между братом и сестрой; такое расхождение было вполне возможным, да и царь, как известно, не отличался большим постоянством; он менял и взгляды, и политику, и друзей. Важнее было то, что скрывалось за этими разногласиями… Куда они вели? К чему стремилась «тверская полубогиня», как называл ее Карамзин, сумевшая создать в своем салоне штаб «старорусской партии»?
При ее уме, при ее огромном честолюбии, остававшемся неутоленным, при ее склонности к острой политической игре готова ли она была довольствоваться успехами в своей тверской гостиной и похвалами, расточаемыми ей опальными вельможами и сановными старцами не у дел? Кто знает, быть может, она и в самом деле была не прочь повторить еще раз на политической сцене русской истории роль, так искусно и с таким успехом сыгранную ее бабушкой Екатериной II?
Нет, сведения, сообщенные Стедингом, вряд ли были абсолютно беспочвенными. Не представляется исключенной возможность возникновения замыслов, планов, может быть, недосказанных до конца мыслей… Они могли иметь своей конечной целью замену лиц на царском троне. Во всяком случае не только всем известные прецеденты в прошлом, но и почва для попыток повторения их в 1807 году, после Тильзита, несомненно, была.
Но и царь Александр был не прост; его нелегко было захватить врасплох; он нимало не напоминал ни своего отца, ни своих незадачливых предков. Степень его информированности была велика. Даже в пору наибольшего увлечения либеральными фразами (у него фразы всегда преобладали над делом) он одновременно без шума, но с большой настойчивостью и деловитостью налаживал аппарат тайной полиции.
Дошли ли до него слухи, о которых сообщал Стединг? Это остается неизвестным. Но о широком недовольстве политикой Тильзита он, конечно, знал и не мог не знать. Не только вызывающее поведение петербургского высшего света, бойкотировавшего представителя императора Наполеона, подтверждало это; но и от той же сестры, Екатерины Павловны, он получал прямые выражения неудовольствия.
Известное определение Пушкина «властитель слабый и лукавый» было верным главным образом во второй своей части. Александр I охотнее притворялся слабым, чем был им на деле; то была также одна из форм его лукавства. Со времени его соучастия в низвержении с трона отца роль слабого, покорно подчиняющегося ходу событий, безвольного человека стала его защитной маскировкой; только этим и можно было бы оправдать в глазах матери, в глазах всей императорской семьи, всех современников его роль молчаливого, бездействующего наблюдателя трагических событий, завершившихся убийством 11 марта. Но ведь в этой заговоре, подготовлявшемся на протяжении шести месяцев, он играл в сущности главную роль: отца надо было убрать, чтобы передать власть сыну. Без соучастия Александра заговор против императора Павла I был бы невозможен.
Скрывать, маскировать свои намерения и истинные чувства какой-то ролью, сбивающей с толку, стало линией поведения Александра Павловича всю первую половину его царствования, во всяком случае до марта 1814 года, когда настал час его торжества: триумфатором, на белом коне, он въехал в побежденный Париж.