С июня 1808 года слухи о близкой войне между Австрией и Францией стали распространяться первоначально в узкой дипломатической сфере, а затем и в более широких кругах. Барон Штакельберг, царский посол при берлинском дворе, доносил в Петербург, что во французских войсках, расположенных в Пруссии, с весны стало крепнуть мнение о близости разрыва между державами[985]. Но само появление этих слухов было в сущности их опровержением. Давно уже было установлено — и Жак Годшо недавно справедливо напомнил, что это стало как бы аксиомой, — наполеоновская стратегия основывалась прежде всего на внезапности[986]. Между тем слухи о вероятности войны между Францией и Австрией вновь и вновь возникали. И в июле, и в августе Штакельберг снова сигнализировал в Вену и Париж об усиливающихся разговорах о близости войны[987].
Наполеон в действительности не хотел тогда войны с Австрией. Не потому, что он обещал солдатам, что больше не будет войны; ему не раз случалось нарушать обещания, и это его не смущало. Война эта была не нужна: по Пресбургскому миру он получил от Австрии все, что она могла дать, а свержение династии Габсбургов не входило в его задачи. Он знал, что во Франции не хотят новой войны, и он сам превосходно понимал, что страна нуждается в мире. Главное же, что заставляло его уклоняться от австрийской войны, — незавершенность, чтобы не сказать хуже, начатого им «испанского дела». Ввязываться в войну на востоке до того, как будет достигнута победа на юге, противоречило всему его опыту ведения войны.
Для предотвращения войны с Австрией, как и для решения многих иных задач, у Наполеона в резерве сохранялось мощное средство, приберегаемое им для крайнего случая, — союз с Россией.
Союз этот продолжал занимать во внешнеполитических расчетах Наполеона главное место. Он ценил его чрезвычайно высоко, считал важнейшим своим достижением предыдущих лет и возлагал на него и в будущем большие надежды. В этом легко удостовериться, обратившись к деловой переписке Наполеона 1807–1808 годов, в особенности к его письмам к Савари, Коленкуру, а также к Жозефу и Евгению Богарне[988].
Эрфуртское свидание двух императоров, давно уже предусмотренное, состоялось лишь в сентябре — октябре 1808 года в обстановке, неблагоприятной для Наполеона. Позади были Байлен и Синтра, оставшиеся неотмщенными, впереди — угроза войны со стороны Австрии. Наполеон пытался компенсировать неудовлетворительность своих позиций внешней помпезностью встречи. На свидание двух императоров были приглашены все союзные государи из многочисленных германских государств. «Партер из королей» дополнялся прославленными артистами французской сцены во главе с Тальма. Но за пятнадцать месяцев, прошедших с момента Тильзита, Наполеон лучше узнал Александра; он не представлялся ему больше добрым и доверчивым; он отдавал себе отчет в том, что фразами или театральными эффектами Александра не проведешь; тот и сам был мастер в этом жанре. И верно: «партер из королей» не произвел на Александра никакого впечатления; его черновые записи лишь трезвенно регистрируют многочисленные просьбы, обрушенные на него германскими государями. Почти все они — от герцога Мекленбургского до принца Тур и Таксис — выпрашивали повышения" государственного статуса или территориальных приращений[989].
Но укрепление дружбы с Россией было Наполеону крайне необходимо. Накануне Эрфурта, 8 сентября, Наполеон подписал наконец с прусским королем договор о выводе французских войск из Пруссии[990]. Это было сделано, конечно, не ради прусского короля, а ради Александра.
Эрфуртское свидание или, вернее, эрфуртские торжества, длившиеся две недели, проходили в двух строго разграниченных сферах. Официальная, парадная сторона Эрфурта, обращенная лицом к многолюдному, блестящему эрфуртскому обществу — «партеру королей», титулованной знати, владетельным князьям, дипломатам, маршалам, генералам, министрам, сановникам, знаменитостям искусства, первым красавицам Европы, представляла все совершаемое на сцене главными действующими лицами — а их было всего два — в розовом, почти идиллическом свете. Разыгрывались трогательная неизменность чувств, вечность дружбы двух значительных, каждый по-своему, государей, нерушимость союза двух могущественных империй, полное взаимопонимание, обоюдное глубокое уважение. Глядя на этих улыбающихся, оживленных собеседников, рука об руку прогуливающихся но залитым светом залам эрфуртского дворца или появляющихся верхом на конях в лесу за городом в сопровождении почтительно следующей поодаль блестящей свиты расшитых золотом генеральских мундиров, султанов, плюмажей или вечером — в ложе театра, всегда рядом, вместе, все с той же дружественной улыбкой, — кто мог бы усомниться в прочности союза?[991]
С этой показной стороны, как представление, как бьющая на внешний эффект демонстрация незыблемости франко-русского союза, Эрфурт, безусловно, удался Наполеону. Эти две недели развертывались как феерия торжественных приемов, балов, спектаклей, званых обедов, концертов, сменяющих друг друга в разнообразной и всегда интересной программе. Пребывание в Эрфурте на два дня было прервано поездкой в Веймар — Афины Германии. Герцог Карл-Август позаботился о встрече именитых гостей. Здесь было все — от охоты в парке, где под ружье августейших стрелков счастливо «попадались» олени и лани, до старомодных театрализованных приветствий цветами и стихами. Чутье большого актера вдохновляло Наполеона на удачные импровизации. На строгом, чинном обеде на шестнадцать персон — только для государей — он озадачил монархов, собравшихся за столом, удивительными познаниями в области германской истории. Когда один из собеседников, говоря о «Золотой булле», датировал ее 1409 годом, Наполеон его поправил: «Она была обнародована в 1356 году, в царствование императора Карла IV». На почтительный вопрос, как и когда его императорское величество мог изучить столь специальный предмет, Наполеон, чуть задумавшись, ответил: «Когда я был младшим лейтенантом артиллерии…» Он на мгновение остановился, еще раз оглядел важно восседающих за столом, установленным серебряной посудой, хрусталем, яствами, монархов и поправился: «Когда я имел честь быть младшим лейтенантом артиллерии в Балансе… я много читал». В присутствии российского императора, баварского короля из династии Виттельсбахов, владеющих троном с XII века, вюртембергского, саксонского, вестфальского королей и десяти других германских государей это небрежно-горделивое «Когда я имел честь быть младшим лейтенантом» было как грозное сверкание молнии. На время все замолчали.
Еще ранее в Эрфурте он вел долгие беседы с Гёте и Виландом. То были беседы равных. Император заставлял ждать в приемной германских монархов, но старался подчеркнуть свое уважение к прославленным писателям Германии.
Особое внимание было оказано Гёте. Наполеон приветствовал его словами: «Vous etes un homme». Буквально это надо было перевести: «Вы человек». Но в его устах эта краткая формула значила, конечно, больше: «Вы настоящий человек!» или даже «Вы великий человек!». Беседа шла преимущественно о вопросах литературы. Наполеон признался, что он семь раз перечитывал «Страдания молодого Вертера» и брал эту книгу с собой во время египетского похода. Но конец романа представлялся ему неудачным: он ставил под сомнение мотивы самоубийства Вертера. Гёте смеялся и, отчасти соглашаясь, доказывал, что автор имеет право и на такое художественное решение, которое производит наибольшее впечатление на читателя.
Затем речь пошла о французском театре, о драматургии, о трагедии. Наполеон высоко оценивал роль трагедии: она могла бы быть школой для народов и правителей. Но в театре этого нет. Особенно резко отзывался Наполеон о трагедии судьбы. Тогда он и произнес свои знаменитые слова: «Какой смысл имеет сейчас судьба? Политика — вот судьба!»[992].
Обращаясь к Гёте, Наполеон произносил его фамилию на французский манер: «Мосье Готт». Писателю это, видимо, нравилось, по-немецки это звучало: «Господин бог».
— Мосье Готт, приезжайте к нам в Париж… Вы должны написать трагедию «Смерть Цезаря». Вы напишете ее превосходно, величественнее, чем Вольтер…
Беседа длилась более часа. Оба собеседника остались довольны друг другом. Когда вечером Гёте по приглашению Наполеона пришел в театр, Талейран почтительно проводил его на место в первом ряду партера. Первый ряд предназначался только для коронованных особ. Монархи, представлявшие старейшие германские династии, должны были смиренно потесниться. В век, — когда младший лейтенант превратился в могущественного императоpa и короля, сын бюргера из Франкфурта-на-Майне, ставший самым знаменитым писателем Германии, автором «Вертера» и «Фауста», по праву занимал кресло в первом ряду.
Впрочем, даже в этих представлениях Наполеону не всегда сопутствовали удачи. 9 октября он писал Жозефине: «Я был На балу в Веймаре. Император Александр танцевал, а я нет, сорок лет — это сорок лет». Кажется, в Эрфурте в первый раз он стал жаловаться на возраст. Во всем остальном, если судить по его письмам, он был доволен. Камбасересу, Жозефу, Мюрату он писал краткие записки: «Все идет как нельзя лучше»[993]. То же он писал Жозефине: «Все идет хорошо. Я доволен Александром; он должен быть доволен мной; если бы он был женщиной, я думаю, что это была бы моя возлюбленная»[994].
Но все ли шло в действительности «как нельзя лучше»? И был ли он в самом деле доволен результатами встречи? Достоверные документы доказывают, что то была лишь игра. За лицевой, парадной стороной эрфуртского свидания, за дружескими рукопожатиями и улыбками скрывалась невидимая посторонним неожиданно острая борьба.