119.
Дело в том, что ультрапатриотическая антианглийская риторика, к которой летом-осенью 1840 г. охотно прибегали журналисты, верные Тьеру, оживила в народе память о поражениях двадцатипятилетней давности; парижские простолюдины вспомнили о Ватерлоо и стали вымещать обиду на англичанах, находившихся в Париже, от слуг до дипломатов. Перед церемонией 15 декабря ходили слухи, что толпа намерена разгромить здание английского посольства; известен случай, когда на улице Предместья Сен-Оноре толпа встретила экипаж английского посла во Франции криками: «Долой англичан!»120 Об этих настроениях писала Доротея Дино: «Герцогиня Монморанси сообщила мне следующее: “Ходят слухи, что есть намерение отправиться в английское посольство и уничтожить особняк; поговаривают также, что в отеле находятся войска и что леди Гренвил съехала. Полагают, что на церемонии будет порядка 800 тыс. человек”»121.
Перезахоронение останков Наполеона вызвало живое любопытство и за пределами Франции. Княгиня Ливен сообщала Доротее Дино: «Вся женская Россия здесь: пять придворных дам в Париже. В Санкт-Петербурге осталось только четыре!»122 Что касается реакции дипломатического корпуса, то, по словам всезнающей княгини, «послы заявили, что они не будут присутствовать на церемонии. Для большинства из них, я знаю, это их собственное решение; лорд Гренвил (посол Великобритании. - H. Т) делал запрос. После некоторых колебаний ему сказали, чтобы поступал так же, как остальные»122123.
«Праздник почившего изгнанника, с торжеством возвращающегося на родину», как образно назвал церемонию Виктор Гюго, состоялся в Париже 15 декабря 1840 г. и, несмотря на опасения, прошел без эксцессов.
На площади перед Домом Инвалидов были устроены подмостки, на которых разместилось сто тысяч человек; по обе стороны аллеи были установлены два ряда колоссальных статуй, изображавших героические фигуры, напротив Дома Инвалидов возвышалась гипсовая статуя императора.
Люди стояли вдоль всего пути следования погребальной колесницы; из порта Курбевуа кортеж добрался до Триумфальной арки на площади Звезды, оттуда процессия проследовала по Елисейским Полям до площади Согласия, пересекла Сену по мосту Согласия и направилась к Собору Инвалидов. На всем пути следования колесницы ее приветствовала огромная толпа, стучащая ногами от ледяного холода, чтобы согреться. За гробом шли маршал Никола-Шарль Удино (наполеоновский маршал, в 1810 г. получивший от императора титул герцога Реджио), неся кисти от погребального покрова, маршал Молитор, генерал Бертран и адмирал Руссен.
Появление колесницы воспринималось как Богоявление: французы, побежденные Веллингтоном и Пальмерстоном, как бы не замечали реальности, живя в мире иллюзий и мечтаний. После официального приема, когда повозка прибыла в часовню Собора Инвалидов, принц Жуанвильский сказал королю: «Сир, я Вам представляю тело императора Наполеона». «Я принимаю его от имени Франции», - ответил король твердым голосом124.
Об этом событии осталось множество свидетельств современников. Вот как они описывали эту церемонию. Дельфина де Жирарден в очерке от 20 декабря писала: «На церемонии присутствовало шестьсот тысяч человек, и из этих шестисот тысяч всего две сотни оказались смутьянами, которые пытались нарушить торжественную тишину своими криками» (Люди кричали: «Долой аристократов! Долой предателей! Долой Гизо!», имелось в виду нежелание Луи Филиппа и его министра втягивать Францию в европейскую войну и тем самым взять реванш за поражение Наполеона)125.
Сын короля принц Жуанвильский в своих воспоминаниях также отмечал, что, когда процессия двигалась по Елисейским 125 Полям, раздались крики: «Долой изменников!» Поскольку он долго отсутствовал во Франции, то сначала не понял, о чем идет речь. «Но мне объяснили, что эта манифестация была адресована моему отцу и его министрам, отказавшимся вовлечь Францию во всеобщую войну из-за событий на Востоке»126.
Доротея Дино в своем дневнике записала, что в телеграмме, полученной ее сыном от префекта полиции, сообщалось: «Все прошло хорошо, исключая небольшую демонстрацию, устроенную пятьюдесятью людьми в блузах, которые на площади Людовика XV хотели устроить кордон, но были рассеяны»127.
Дино писала в целом о ситуации, связанной с именем Наполеона: «Полностью забыли угнетение, всеобщее несчастье, захлестнувшее Европу на двадцать шесть лет; сегодня вспоминают единственно о его победах, делающих его память такой популярной. Франция, жадно думая о свободе, Франция, унижающаяся перед заграницей, прославляет человека, заковавшего эту свободу в оковы и явившегося самым ужасным из завоевателей... То, что мне показалось красивым, это колесница. Мне нравится, что Наполеон возвращается во Францию на щите...»128
Дельфина де Жирарден так писала о реакции парижан: «Как прекрасно было зрелище великодушного народа, с любовью приветствовавшего гроб победителя! Сколько рвения! Сколько волнения! Четырехчасовое ожидание под снегом ни у кого не отбило охоту присутствовать на церемонии»129.
Сообщая о церемонии, Доротея Дино приводила впечатление мадам де Мольен, придворной дамы королевы Марии Амелии, о разнице восприятия Наполеона и всей этой церемонии обывателями и членами королевской семьи, собравшимися в Соборе Инвалидов: «Насколько этот праздник был популярен на улицах Парижа, настолько же непопулярен он был там, где я находилась. Перед тем как зайти в церковь, собрались в пространстве собора, или скорее часовни без алтаря, уже использовавшейся по аналогичному поводу во время похоронной церемонии жертв Фиески. Королевская семья, министры, домочадцы, включая наставников, все собрались и два часа ожидали... Никто не вспоминал об императоре...»150
23 декабря Доротея Дино записала в своем дневнике о письме, полученном ею от политического деятеля и дипломата Сальванди. «Он сожалел, что было слишком много золота, золота повсюду; казалось, что распорядители праздника полагали, что это наилучшим образом подходит прославлению. Он пишет также, что ничего не было менее религиозного, чем эта религиозная церемония...»151
Об этом же Доротее Дино сообщал и сын короля Луи-Филиппа, герцог Ноайль. Он писал герцогине, что, когда публика ожидала повозку в Соборе Инвалидов, «все были заняты только холодом и как бы от него уберечься; что религиозное чувство было малозаметным, и что все думали только о светском действии...»152
На религиозной церемонии, в которой было мало религиозного чувства, рядом с королем и его семьей находились Тьер, Гюго, Бальзак, Мюссе, Бодлер, Теофиль Готье. А вот Ламартин и Шатобриан заранее 130131132 предупредили о своем отсутствии. А. Дюма и Стендаль находились в Италии. Ветеранов в церковь не допустили, хотя там были и орлеанисты, и легитимисты. Иными словами, не было именно тех, кто действительно любил императора. Поэтому Мамлюк Али, оставивший свои воспоминания об этом событии, принципиально не стал ничего писать о церемонии в соборе Инвалидов. По его словам, ей не хватало благопристойности: «На спектакле в опере больше внимания и тишины, чем было 15 декабря в Инвалидах <...> Церемония закончилась, король с семьей ушли; все спешили по домам, как после театрального представления»135.
Об отсутствии религиозного трепета и обилии позолоты писал в своем дневнике и секретарь посла Австрийской империи во Франции граф Рудольф Аппоньи: «В кортеже не было духовенства, двора, высших сановников; он состоял только из пешего и конного войска и Национальной гвардии, следовавшей с несколькими пушками, принца Жуанвильского верхом на коне в окружении двух адъютантов и моряков. Чтобы нарушить монотонность кортежа, к нему добавили муниципальную гвардию, несущую каждая на 133 конце древка надпись с названием одного из департаментов».
«Колесница была красивой и даже превосходной в своих деталях, но она была вся позолоченная и очень напоминала повозку с жирной говядиной! И Наполеон, привезенный издалека, чтобы служить зрелищем для парижан, для этой толпы, жадной до удовольствий и потрясений! Никогда траурная церемония не была менее трогательной и никогда эпические воспоминания об истории Франции не вызывали так мало энтузиазма: на лицах этого миллиона людей, прошедшегося по Елисейским полям, я наблюдал только выражение любопытства», - писал Аппоньи134.
По словам Виктора Гюго, в этой церемонии «не было правды, а потому и вышла она вся какой-то фальшью и надувательством. Правительство как будто испугалось вызванного им призрака. Показывая Наполеона, оно в то же время старательно скрывало его, намеренно оставляя в тени все, что было или слишком велико, или слишком трогательно. Грандиозная действительность всюду пряталась под более или менее роскошными покрывалами. Императорский кортеж, долженствовавший