Наполеон
IНАПОЛЕОН ДЕ БУОНАПАРТЕ
Пятнадцатого 15 августа 1769 года в Аяччо родился мальчик, получивший от родителей имя Буонапарте, а от Неба — имя Наполеон.
Первые дни его юности протекали среди того лихорадочного возбуждения, какое всегда следует за революциями; Корсика, на протяжении полувека мечтавшая о независимости, только что была наполовину завоевана, наполовину продана и вышла из-под ига Генуи лишь для того, чтобы попасть под владычество Франции.
Паоли, разбитый при Понте Нову, намеревался искать вместе с братом и племянниками убежище в Англии, где Альфьери посвятил ему своего «Тимолеонта».
Воздух, который вдохнул новорожденный, был горячим от общественных распрей, а колокол, возвестивший о его крещении, еще звучал тревожным набатом.
Его отец, Карло де Буонапарте, и мать, Летиция Рамолино, оба принадлежавшие к патрицианским семьям и происходившие из прелестного городка Сан Миньято, который возвышается над Флоренцией, прежде были друзьями Паоли, но затем оставили его партию и примкнули к сторонникам французского господства.
И потому им было нетрудно добиться от г-на де Марбёфа, вернувшегося в качестве губернатора на остров, куда десятью годами ранее он высадился как генерал, протекции, необходимой для поступления юного Наполеона в Бриеннскую военную школу.
Прошение было удовлетворено, и некоторое время спустя г-н Бертон, заместитель директора этого училища, внес в свои реестры следующую запись:
«Сего дня, 23 апреля 1779 года, Наполеон де Буонапарте поступил в Королевскую военную школу в Бриенн-ле-Шато в возрасте девяти лет, восьми месяцев и пяти дней».
Новоприбывший был корсиканцем, то есть происходил из края, который еще и в наши дни борется против цивилизации, выказывая столь сильную косность, что сохраняет свою самобытность за неимением независимости.
Он говорил лишь на наречии своего родного острова, обладал смуглостью южанина и угрюмым и пронзительным взглядом горца.
Этого было более чем достаточно для того, чтобы возбудить любопытство со стороны его товарищей и усугубить его природную замкнутость, ибо детское любопытство насмешливо и лишено жалости.
Один из учителей школы, по имени Дюпюи, проникся сочувствием к бедному изгою и взялся давать ему индивидуальные уроки французского языка; уже три месяца спустя мальчик продвинулся в этом учении достаточно, чтобы воспринимать начатки латыни.
Однако в нем с самого начала проявилась неприязнь к мертвым языкам, которую он сохранил навсегда, в то время как способности к математике, напротив, стали развиваться у него с первых же уроков; в итоге, в силу одной из тех договоренностей, какие столь распространены в школах, он решал математические задачи, заданные его товарищам, а те делали за него переводы с латыни и на латынь, о которых он и слышать не хотел.
Та обособленность, в которой на протяжении первого времени пребывал юный Буонапарте и которая объяснялась отсутствием у него возможности делиться с другим своими мыслями, возвела между ним и его товарищами своего рода преграду, которая так и не исчезла до конца.
Это первое впечатление, оставив в его душе тягостное воспоминание, похожее на злопамятство, породило ту преждевременную мизантропию, какая заставляла его искать уединенных развлечений и в какой теперь кое-кто хотел бы видеть пророческие мечтания пробуждающегося гения.
Впрочем, кое-какие случаи, которые в жизни любого другого остались бы незамеченными, служат определенным подтверждением рассказов тех, кто пытался присовокупить исключительное детство к этой поразительной зрелости.
Приведем два таких случая.
Одним из самых привычных занятий юного Буонапарте было возделывание небольшого цветника, окруженного изгородью, куда он обычно удалялся в свободные от занятий часы.
Как-то раз один из его юных товарищей, любопытствуя узнать, чем тот может заниматься один в своем садике, взобрался на ограду и увидел, как его приятель расставляет в боевой порядок груду камней, размер каждого из которых указывал на его военный чин.
Буонапарте обернулся на шум, произведенный бестактным наблюдателем, и, видя себя застигнутым врасплох, приказал школяру спуститься с ограды; однако тот, вместо того чтобы подчиниться, стал насмехаться над юным стратегом, который, будучи мало расположен к шуткам, поднял с земли самый большой из своих камней и запустил им прямо в лоб насмешнику, отчего тот свалился вниз, довольно опасно раненный.
Двадцать пять лет спустя, то есть в момент наивысшего взлета его карьеры, Наполеону доложили, что некто, назвавшийся его школьным товарищем, просит разрешения поговорить с ним.
Поскольку интриганы не раз прибегали к подобному предлогу, чтобы добраться до него, бывший ученик Бриеннской школы приказал дежурному адъютанту справиться об имени этого бывшего однокашника; однако названное имя не пробудило у Наполеона никаких воспоминаний.
— Вернитесь, — сказал он, — и спросите этого человека, не может ли он привести какой-нибудь случай, который даст мне подсказку.
Адъютант исполнил поручение и вернулся, сообщив, что вместо ответа проситель показал ему шрам на лбу.
— А, вот теперь припоминаю, — сказал император, — это ему я запустил в лоб главнокомандующим!..
Зимой 1783–1784 годов выпало такое огромное количество снега, что всякие прогулки за пределами школы были прекращены.
Поневоле вынужденный проводить те часы, какие он обычно посвящал возделыванию своего сада, среди шумных и непривычных для него игр его товарищей, Буонапарте предложил им произвести вылазку и с помощью лопат и заступов построить из снега крепостные стены, которые затем одни будут штурмовать, а другие — оборонять.
Предложение было слишком заманчивым, чтобы быть отвергнутым.
Автор этого замысла, вполне естественно, был избран командиром одной из сторон. Осажденная им крепость была взята после героического сопротивления ее защитников.
На следующий день снег растаял, но эта новая забава оставила глубокий след в памяти школьников. Став взрослыми мужчинами, они вспоминали эту детскую игру и, видя, как перед Наполеоном падают стены стольких городов, восстанавливали в памяти снежные укрепления, оборону которых пробивал Буонапарте.
По мере того как Буонапарте взрослел, зачатки идей, которые он носил в себе, развивались и позволяли предвидеть те плоды, какие они должны были рано или поздно принести.
Подчинение Корсики французам, придававшее ему, единственному ее представителю в школе, облик побежденного среди победителей, было для него невыносимо.
Однажды за обедом у отца Бертона учителя, уже не раз замечавшие национальное самолюбие их ученика, с умыслом плохо отозвались о Паоли.
Кровь тотчас бросилась в лицо молодого человека, который и на сей раз не сумел сдержаться.
— Паоли, — заявил он, — был великим человеком, любившим свою страну, как древний римлянин, и я никогда не прощу отцу, который был его адъютантом, что он содействовал присоединению Корсики к Франции: ему следовало разделить участь своего генерала и пасть вместе с ним!
Тем временем прошло пять лет, юный Буонапарте был уже в четвертом классе и знал из математических наук все, чему мог научить его отец Патро.
Его возраст соответствовал возрасту, полагавшемуся для перевода из Бриеннской школы в Парижскую; оценки у него были хорошие, и вот какой отчет послал королю Людовику XVI г-н де Керальо, инспектор военных школ:
«Господин де Буонапарте (Наполеон), родившийся 15 августа 1769 года, ростом четыре фута, десять дюймов, десять линий, закончил четвертый класс; телосложения хорошего, здоровья превосходного; характером послушный, честный, благодарный; поведения примерного; всегда отличался прилежанием к математическим наукам. Весьма сносно знает историю и географию; довольно слаб в занятиях искусством и в латыни, в которой находится на уровне своего четвертого класса. Из него получится превосходный моряк. Заслуживает перевода в Парижскую военную школу».
Вследствие этого отзыва юного Буонапарте принимают в Парижскую военную школу, и в день его отъезда из Бриенна появляется следующая запись в реестре:
«17 октября 1784 года выпущен из Королевской школы в Бриенне г-н Наполеон де Буонапарте, дворянин, родившийся 15 августа 1769 года в городе Аяччо на острове Корсика, сын благородного Шарля Мари де Буонапарте, депутата дворянства Корсики, проживающего в вышеупомянутом городе Аяччо, и г-жи Летиции Рамолино, согласно акту, занесенному в реестр, лист 31, и принятый в настоящее заведение 23 апреля 1779 года».
Буонапарте обвиняли в том, что он похвалялся своим мнимым дворянским званием и исказил свой возраст, однако приведенные нами документы дают ответ на оба обвинения.
Буонапарте прибыл в столицу на перевозном судне, отправлявшемся из города Ножан-на-Сене.
Пребывание Буонапарте в Парижской военной школе не отмечено никакими заметными событиями, если не считать «Памятной записки», отправленной им заместителю директора Бриеннской школы отцу Бертону.
Юный законодатель обнаружил в организации этой школы недостатки, которые вследствие зарождавшейся у него склонности к управлению он не мог обойти молчанием.
Одним из таких недостатков, причем самым опасным из всех, была окружавшая учеников роскошь.
Против этой роскоши прежде всего и восставал Буонапарте.
«Вместо того чтобы держать многочисленную челядь вокруг учеников, — говорит он, — каждодневно потчевать их трапезой с двумя сменами блюд, кичиться выездкой, которая обходится чрезвычайно дорого как из-за лошадей, так и из-за берейторов, не лучше было бы, не нарушая, однако, хода их занятий, принудить их обслуживать себя самим, за исключением приготовления пищи, чего им делать не следует; заставить их есть солдатский пайковый хлеб или какой-нибудь другой, подобный ему; приучить их выколачивать свое платье и чистить свои башмаки и сапоги? Поскольку они бедны и предназначены к военной службе, не в этом ли состоит то единственное воспитание, какое надлежит им дать? Приневоленные к суровой жизни, к необходимости самим заботиться о своем внешнем виде, они стали бы крепче, научились бы пренебрегать непогодой, мужественно сносить военные тяготы и вызывать уважение и слепую преданность солдат, которые окажутся у них в подчинении».