Для всех было очевидно, что еще полчаса и отступление обратится в повальное бегство, как вдруг адъютант, посланный навстречу дивизии Дезе, на которой зиждется в этот час не только судьба сражения, но и участь Франции, галопом возвращается и сообщает, что голова колонны Дезе показалась вблизи Сан Джулиано.
Бонапарт оборачивается, замечает столб пыли, предвещающий прибытие Дезе, бросает последний взгляд на линию фронта и кричит: «Стой!»
Это слово электрическим разрядом проносится по фронту боевого порядка: все останавливаются.
В ту же минуту прибывает Дезе, на четверть часа опередивший свою дивизию.
Бонапарт указывает ему на поле боя, усеянное мертвыми телами, и спрашивает его, что он думает об этом сражении.
Дезе охватывает взглядом все поле из конца в конец и произносит:
— Я думаю, что это сражение проиграно.
Затем, достав часы, добавляет:
— Однако теперь лишь три часа, и у нас есть еще время выиграть второе.
— Таково и мое мнение, — лаконично отвечает Бонапарт, — и я уже проделал необходимые для этого маневры.
В самом деле, сейчас здесь начнется второй акт битвы или, скорее, второе сражение при Маренго, как назвал его Дезе.
Бонапарт проезжает вдоль всей линии фронта, развернувшегося в обратную сторону и протянувшегося теперь от Сан Джулиано до Кастель Чериоло.
— Друзья! — восклицает он, в то время как ядра взметают землю под копытами его коня. — Довольно отступать, настал момент идти вперед! Вспомните, что я привык ночевать на поле боя!
Крики «Да здравствует Бонапарт! Да здравствует первый консул!» несутся со всех сторон и тонут в грохоте барабанов, подающих сигнал к атаке.
Различные корпуса армии располагались в этот момент следующим образом.
Генерал Карра Сен-Сир по-прежнему занимал, несмотря на все предпринятые неприятелем усилия отбить ее назад, деревню Кастель Чериоло, опору всей армии.
За ним следовали вторая бригада дивизии Моннье, гренадеры и консульская гвардия, которые в течение двух часов держались одни против всего корпуса генерала Эльсница.
Затем — две дивизии Ланна.
Затем — дивизия Буде, еще не принимавшая участия в сражении и находившаяся под командованием генерала Дезе, который, посмеиваясь, сказал, что как бы не случилось беды, ведь австрийские ядра отвыкли от него за те два с лишним года, что он провел в Египте.
Наконец, две дивизии Гарданна и Шамбарлака, которые в этот день пострадали более всего и от которых оставалось не более полутора тысяч человек.
Все эти дивизии были поставлены по диагонали одна позади другой.
Во второй линии располагалась кавалерия, готовая атаковать в промежутках между корпусами; бригада генерала Шампо опиралась на дорогу в Тортону; бригада генерала Келлермана стояла в центре, между корпусом Ланна и дивизией Буде.
Австрийцы, не видевшие пришедших к нам подкреплений и полагавшие, что победа осталась за ними, продолжают наступать в образцовом порядке.
Колонна из пяти тысяч гренадеров, которой командует генерал Цах, выходит на главную дорогу и ускоренным шагом наступает на дивизию Буде, прикрывающую Сан Джулиано.
Бонапарт приказывает выдвинуть на огневую позицию пятнадцать орудий, которые только что прибыли и которые прикрывают дивизию Буде.
Затем короткой командой, разнесшейся на пространстве в целое льё, он приказывает всей линии двинуться вперед.
Это общий приказ по армии, а вот отдельные приказы.
Генералу Карра Сен-Сиру надлежит выйти из Кастель Чериоло, опрокинуть всех, кто попытается противостоять ему, и захватить мосты через Бормиду, чтобы отрезать австрийцам пути к отступлению; генералу Мармону — демаскировать артиллерию лишь тогда, когда неприятель окажется на расстоянии пистолетного выстрела; Келлерману, с его тяжелой кавалерией, — проделать в боевых порядках противника одну из тех брешей, какие он так хорошо умеет проделывать; Дезе, с его свежими войсками, — уничтожить колонну гренадер генерала Цаха; и, наконец, Шампо, с его легкой кавалерией, — пойти в атаку, как только мнимые победители начнут отступать.
Приказы исполняются сразу же, как только их отдают.
Наши войска в едином порыве переходят в наступление.
По всему фронту звучат ружейные выстрелы и грохочут пушки.
Слышится грозная поступь атакующих, сопровождаемая пением «Марсельезы».
Все командиры добираются до края теснины и готовятся выйти на равнину.
Батарея, демаскированная Мармоном, извергает огонь.
Келлерман со своими кирасирами устремляется вперед и прорывает две линии вражеской обороны.
Дезе перескакивает через рвы, преодолевает ограды, взлетает на небольшой холм и, обернувшись, чтобы проверить, следует ли за ним его дивизия, падает, сраженный пулей.
Его гибель, вместо того чтобы ослабить ярость его солдат, лишь усиливает ее.
Генерал Буде занимает его место и устремляется на колонну гренадер, которая принимает его в штыки.
В этот момент Келлерман, прорвавший, как уже было сказано, две линии вражеской обороны, оборачивается и видит, что дивизия Буде сражается с неподвижной людской массой, не в силах принудить ее к отступлению; он атакует ее с фланга, вклинивается в ее боевые порядки, врезается в шеренги, разделяет ее на части и уничтожает.
Менее чем за полчаса пять тысяч австрийских гренадеров обращены в бегство, опрокинуты, рассеяны; они исчезают, как дым, разгромленные и уничтоженные.
Генерал Цах и его штаб взяты в плен — это все, что осталось от его колонны.
И тогда враг, в свой черед, хочет ввести в бой свою многочисленную кавалерию, но непрерывный ружейный огонь, сокрушительный град картечи и наводящие ужас штыки быстро отражают контратаку.
Мюрат, маневрируя на вражеских флангах с двумя орудиями полевой артиллерии и одной гаубицей, сеет смерть на ходу.
В этот момент в австрийских рядах взрывается зарядный ящик, что усиливает возникший беспорядок.
Именно такого и ждал генерал Шампо со своей кавалерией: он устремляется в атаку, скрывая ловким маневром малую численность своих войск, и проникает в глубокий тыл противника.
Дивизии Гарданна и Шамбарлака, уязвленные тем, что им весь день приходилось отступать, в яростном мщении атакуют австрийцев.
Ланн встает во главе двух корпусов и мчится впереди них с криком «Монтебелло! Монтебелло!».
Бонапарт поспевает повсюду.
И тогда австрийцы начинают отступать, пятятся, бросаются в рассыпную.
Тщетно австрийские генералы пытаются сдержать отступление: оно обращается в повальное бегство, и французские дивизии за полчаса преодолевают равнину, которую перед тем они пядь за пядью обороняли в течение четырех часов.
Противник останавливается только в Маренго, где он перестраивается под огнем стрелков, которых генерал Карра Сен-Сир перебросил от Кастель Чериоло к ручью Барботта.
Однако дивизия Буде вместе с дивизиями Гарданна и Шамбарлака в свой черед продолжают преследовать неприятеля и теснят его от улицы к улице, от площади к площади, от дома к дому: Маренго захвачено.
Австрийцы отступают к усадьбе Педра Бона, где их атакуют, с одной стороны, три упорно преследующие их дивизии, а с другой — полубригада Карра Сен-Сира.
В девять часов вечера Педра Бона захвачена, и дивизии Гарданна и Шамбарлака снова занимают ту позицию, на какой они находились утром.
Враг бросается к мосту, чтобы перейти Бормиду, но застает там опередившего его Карра Сен-Сира.
Тогда он ищет брода и переправляется через реку под огнем всей нашей армии, который затихает лишь к десяти часам вечера.
Остатки австрийской армии добираются до своего лагеря близ Алессандрии, а французская армия становится лагерем у предмостных укреплений.
В этот день австрийцы потеряли четыре с половиной тысячи убитыми, восемь тысяч ранеными, семь тысяч пленными, двенадцать знамен и тридцать артиллерийских орудий.
Никогда, наверное, фортуна не являла себя в столь разных обличиях в один и тот же день: в два часа пополудни — это поражение со всеми его плачевными последствиями; в пять часов — это победа, вновь ставшая верной знаменам Арколе и Лоди; в десять часов вечера — это отвоеванная одним ударом Италия и в недалеком будущем французский трон.
На следующее утро к аванпостам явился князь фон Лихтенштейн: он принес первому консулу предложения генерала Меласа.
Они не устроили Бонапарта, тут же продиктовавшего ему свои собственные предложения, которые тот и увез с собой.
Армии генерала Меласа предлагалось свободно и с воинскими почестями покинуть Алессандрию, но на условиях, которые станут известны всем и в соответствии с которыми вся Италия целиком вернется под французское господство.
Вечером князь фон Лихтейштейн вернулся.
Меласу, который в три часа дня, сочтя сражение выигранным, предоставил довершить разгром нашей армии своим генералам и вернулся отдыхать в Алессандрию, условия, продиктованные первым консулом, показались слишком суровыми.
Однако при первых же возражениях посланца Бонапарт прервал его.
— Сударь, — сказал он ему, — я высказал вам мои окончательную требования, передайте их вашему генералу и возвращайтесь скоро, ибо они не подлежат обсуждению. Подумайте о том, что ваше положение известно мне так же хорошо, как и вам. Я не со вчерашнего дня воюю: вы блокированы в Алессандрии, у вас много раненых и больных, вам недостает продовольствия и медикаментов, я занимаю все ваши тылы, вы потеряли убитыми и ранеными лучшую часть вашей армии. Я мог бы требовать большего, и мое положение мне это позволяет, но я умеряю свои притязания из уважения к сединам вашего генерала.
— Эти условия слишком суровы, сударь, — ответил князь, — особенно условие сдать Геную, которая пала лишь две недели назад, да еще после столь долгой осады.
— Пусть вас это не беспокоит, — произнес первый консул, показывая князю перехваченное письмо, — вашему императору о захвате Генуи неизвестно и нужно всего лишь ничего ему об этом не говорить.
Тем же вечером все условия, продиктованные первым консулом, были приняты, и Бонапарт написал своим коллегам: