В итоге, покинутые всеми, эти несчастные жертвы оставались лежать на снегу, приподнимаясь, пока у них хватало сил, а затем мало-помалу снова опускаясь, не получая ни от кого ни слова утешения и не видя, чтобы кто-нибудь полагал своим долгом оказать им хотя бы малейшую помощь…
Мы шли, не замедляя шага и не делая никаких привалов, все время, пока длился день, и останавливались лишь глухой ночью.
И тогда каждому из нас, измученному усталостью и нуждой, приходилось рьяно заниматься поисками если и не жилья, то хотя бы убежища от ледяного ветра. Мы бросались в дома, риги, сараи и все строения, на которые наталкивались. Через несколько минут там скапливалось столько людей, что никто больше не мог ни войти, ни выйти.
Те, кому не удавалось туда пробраться, устраивались снаружи, у стен и поблизости. Их первой заботой было раздобыть дров и соломы для бивака; для этого они взбирались на все соседние дома и разбирали вначале их кровли, а затем, когда этого оказывалось недостаточно, выдергивали балки, ломали чердаки и перегородки и в конце концов по частям полностью растаскивали строения, несмотря на вопли и угрозы тех, кто укрылся в них и защищал их всеми своими силами…
Ну а те, кто не был подобным образом изгнан из лачуги, где пытался обрести убежище, подвергались риску сгореть в них заживо…
Очень часто, не имея возможности проникнуть в дома, их поджигали, чтобы заставить выйти оттуда тех, кто там находился; такое происходило прежде всего в тех случаях, когда домами завладевали старшие офицеры, выгнав оттуда предварительно тех, кто занял их первыми…
Так что поневоле приходилось решаться на ночевку под открытым небом. И потому, вместо того чтобы располагаться в домах, солдаты усвоили привычку разрушать их до основания и растаскивать по полям полученные строительные материалы, чтобы соорудить себе из них отдельные укрытия…
Раздобыв, насколько это позволяла окружающая местность, все необходимое для устройства биваков, разжигали костер, и каждый из членов товарищества торопился поспособствовать приготовлению пищи.
Пока одни занимались варкой каши, другие месили тесто для лепешек, которые пекли в золе. Каждый доставал из своей котомки хранившиеся там ломти конины и поджаривал их на углях…
Каша была самой привычной пищей. Вот что она представляла. Поскольку добыть воду было невозможно, ибо все родники и болота сковало льдом, в котелке растапливали столько снега, сколько требовалось для получения нужного объема воды; потом в этой мутной и грязной воде разводили порцию муки, более или менее грубой, в зависимости от того, какой смогли разжиться, и давали загустеть этой смеси до насыщенности каши; затем ее приправляли солью или, за неимением соли, бросали туда два-три патрона, которые, придавая ей вкус пороха, избавляли ее от крайней пресности и окрашивали в темный цвет, из-за чего она по виду становилась весьма похожей на черную похлебку спартанцев.
Пока готовилось это варево, на углях раскладывали нарезанную тонкими полосками конину, которую тоже посыпали ружейным порохом…
Покончив с едой, все размещались вокруг костра и быстро засыпали, измученные усталостью и угнетенные тяжестью своих бед, но готовые возобновить на другой день тот же образ жизни…
На рассвете, хотя никто не давал трубного сигнала к отправлению, вся эта людская масса стихийно снималась с биваков и продолжала движение…»[5]
Так прошло двадцать дней.
В течение этих двадцати дней армия оставила на своем пути двести тысяч солдат, пятьсот артиллерийских орудий; затем она подошла к Березине, напоминая речной поток, низвергающийся в пучину.
Пятого декабря, в то время как остатки армии угасали в Вильне, Наполеон, уступая настояниям короля Неаполя, вице-короля Италии и своих главных военачальников, на санях отбыл из Сморгони во Францию.
Холод достиг к этому времени 27 градусов ниже нуля.
Вечером 18 декабря, в разбитой дорожной коляске, Наполеон подъехал к воротам Тюильри, которые вначале отказались ему открывать.
Все полагали, что он еще в Вильне.
Через день высшие чины государства явились поздравить его с возвращением.
Двенадцатого января 1813 года Сенат своим указом предоставил в распоряжение военного министра триста пятьдесят тысяч новобранцев.
Десятого марта стало известно о предательстве Пруссии.
На протяжении четырех месяцев вся Франция являлась военным лагерем.
Пятнадцатого апреля Наполеон снова покинул Париж, встав во главе своих свежих легионов.
Первого мая он был уже в Люцене, готовый атаковать союзную русско-прусскую армию, во главе двухсот пятидесяти тысяч солдат, из которых двести тысяч были французами, а пятьдесят тысяч — саксонцами, баварцами, вестфальцами, вюртембержцами и жителями Великого герцогства Бергского.
Гигант, которого все считали побежденным, поднялся без промедления: Антей прикоснулся к земле.
Как всегда, его первые удары были страшными и решительными.
Союзные войска оставили на поле битвы при Люцене пятнадцать тысяч человек убитыми и ранеными, в руки победителей попали две тысячи пленных.
Молодые новобранцы с самого начала встали на один уровень с ветеранами.
Наполеон рисковал собственной жизнью, словно простой младший лейтенант.
На другой день он обратился к армии со следующим воззванием:
«Солдаты!
Я доволен вами: вы оправдали мои ожидания… Битва при Люцене будет поставлена выше битв при Аустерлице, Иене, Фридланде и у Москвы-реки…
В один день вы опрокинули все отцеубийственные замыслы ваших врагов. Мы отбросим этих татар в их ужасные края, за пределы которых они не должны выходить. Пусть остаются они в своих ледяных пустынях — прибежище рабства, варварства и продажности, где человек низведен до положения скотины. Вы оказали важные услуги цивилизованной Европе. Солдаты! Италия, Франция и Германия приносят вам свою благодарность».
Победа при Люцене вновь открывает королю Саксонии ворота Дрездена.
Французская армия вступает туда раньше него, 8 мая; 9-го император приказывает навести мост через Эльбу, за которую отступил враг; 20-го настигает его и нападает на его укрепленные позиции у Бауцена; 21-го развивает одержанную накануне победу, и за эти два дня, в течение которых Наполеон пускает в ход искуснейшие стратегические приемы, русские и пруссаки теряют восемнадцать тысяч человек убитыми и ранеными, три тысячи — пленными.
На другой день в неудачном для французов арьергардном бою генерал Брюйер теряет обе ноги, а генерал инженерных войск Кирженер и Дюрок убиты одним и тем же пушечным выстрелом.
Союзная армия отступает по всему фронту; подстегнутая еще и сражением при Шпроттау, в котором Себастьяни отнимает у нее двадцать две пушки, восемьдесят зарядных ящиков и пятьсот человек, она отходит за Нейсе, Квейс и Бобер.
Наполеон следует за ней по пятам, ни на минуту не давая ей передышки; ее вчерашние лагеря уже на другой день становятся нашими биваками.
Двадцать девятого мая граф Шувалов, адъютант русского императора, и прусский генерал Клейст являются к французским аванпостам просить о перемирии.
Тридцатого мая происходят новые переговоры, в Лигницком замке, однако ни к каким результатам они не приводят.
Между тем Австрия замыслила выйти из союза с Францией.
Чтобы как можно дольше оставаться нейтральной, она предложила себя в качестве посредницы и получила на это согласие.
Итогом ее посредничества стало перемирие, заключенное в Плесвице 4 июня.
Тотчас же в Праге собрался конгресс для переговоров о мире.
Однако мир был невозможен.
Союзные державы требовали, чтобы Французская империя довольствовалась границами по Рейну, Альпам и Маасу.
Наполеон воспринял эти притязания как оскорбление.
Переговоры были прерваны, Австрия вошла в антифранцузскую коалицию, и война, единственное средство разрешить эту великую тяжбу, возобновилась.
Противники вновь сошлись на поле битвы: французы, под чьими знаменами было триста тысяч солдат, из них сорок тысяч кавалерии, находились в центре Саксонии, на правом берегу Эльбы; союзные государи с пятьюстами тысячами солдат, сто тысяч из которых составляла кавалерия, угрожали с трех направлений: со стороны Берлина, Силезии и Богемии.
Наполеон, не тратя времени на подсчет этой огромной численной разницы, с присущей ему стремительностью возобновляет наступательные действия: он разделяет французскую армию на три части, одну направляет на Берлин, где она должна была действовать против пруссаков и шведов, вторую оставляет в Дрездене для наблюдения за русской армией в Богемии, и, наконец, с третьей частью самолично выступает против Блюхера, оставив резерв в Литтау.
Блюхер настигнут и опрокинут, однако в разгар преследования своего противника Наполеон узнает, что шестьдесят тысяч французов, оставленных им в Дрездене, атакованы ста восьмьюдесятью тысячами союзников.
Наполеон отделяет от своего корпуса тридцать пять тысяч человек и, в то время как все полагают, что он преследует Блюхера, прибывает в Дрезден, быстрый, как молния, смертоносный, как гроза.
Двадцать шестого августа союзники снова атакуют Дрезден и снова отброшены; на следующий день, подтянув все свои силы, они возобновляют атаку, но их войска разбиты, сокрушены, уничтожены; всей этой армии, сражающейся на глазах у императора Александра, в какой-то момент угрожает полное истребление, и ей удается спастись, лишь оставив на поле битвы сорок тысяч человек.
Именно в этом сражении Моро оторвало обе ноги одним из первых ядер, пущенных императорской гвардией, причем орудие, из которого был произведен выстрел, наводил лично Наполеон.
Затем происходит то, что обычно случается в подобных случаях: на другой день после этой ужасной бойни в Дрезден является с дружественными предложениями австрийский посланец.