Однажды им пришло в голову арендовать несколько строящихся домов на улице Монтолон, чтобы затем сдавать их в субаренду; но запросы домовладельцев показались друзьям настолько чрезмерными, что им пришлось бросить и эту затею по той же причине, по какой они уже бросили много других.
Выходя от подрядчика, незадачливые спекуляторы заметили, что они не только еще не обедали, но и что им нечем заплатить за обед.
Буонапарте устранил эту неприятность, заложив свои часы.
Между тем наступило 20 июня, мрачная прелюдия 10 августа.
В этот день молодые люди договорились встретиться, чтобы позавтракать у одного из рестораторов на улице Сент-Оноре.
Они уже заканчивали трапезу, когда их привлек к окну страшный шум и крики: «Дело пойдет!», «Да здравствует нация!», «Да здравствуют санкюлоты!», «Долой вето!».
Это толпа численностью от шести до восьми тысяч человек под предводительством Сантера и маркиза де Сент-Юрюжа выходила из предместий Сент-Антуан и Сен-Марсо и двигалась к Национальному собранию.
— Пойдем-ка за этой сволочью, — сказал Буонапарте.
Молодые люди тотчас направились к Тюильри и остановились на террасе у кромки воды.
Буонапарте прислонился к дереву, а Бурьенн сел на парапет.
Оттуда им не было видно, что происходило во дворце, но они легко догадались о том, что там произошло, когда одно из выходящих в сад окон открылось и в нем показался Людовик XVI с красным колпаком на голове, который перед этим протянул ему на конце пики какой-то человек из толпы.
— Coglione! Coglione![2] — пожав плечами, прошептал на своем корсиканском наречии молодой лейтенант, стоявший до тех пор молча и неподвижно.
— А что, по-твоему, он должен был сделать? — спросил Бурьенн.
— Нужно было разогнать четыре-пять сотен из них с помощью пушек, — ответил Буонапарте, — а остальные разбежались бы сами.
Весь день он говорил лишь об этой сцене, произведшей на него одно из самых сильных впечатлений, какие ему довелось когда-либо испытывать.
Так что на глазах у Буонапарте разворачивались первые события Французской революции.
В качестве простого зрителя он присутствовал при расстреле 10 августа и массовых убийствах 2 сентября.
Затем, видя, что поступления на службу ему не добиться, он решил предпринять новую поездку на Корсику.
В отсутствие Буонапарте сношения Паоли с английским кабинетом приняли такой оборот, что заблуждаться насчет его планов было уже невозможно.
Встреча молодого лейтенанта со старым генералом, происходившая у коменданта города Корте, закончилась разрывом; два бывших друга расстались, чтобы встретиться разве что на поле битвы.
Тем же вечером один из льстецов Паоли попытался в его присутствии дурно отозваться о Буонапарте.
— Тсс! — ответил ему генерал, поднеся палец к губам, — этот молодой человек скроен по античной мерке!
Вскоре Паоли открыто поднял знамя восстания.
Назначенный 26 июня 1793 года сторонниками Англии главнокомандующим и председателем местного собрания в Корте, он 17 июля был объявлен вне закона Национальным конвентом.
Буонапарте на Корсике уже не было: он добился, наконец, своего восстановления на действительной военной службе, о котором так упорно ходатайствовал.
Назначенный командиром национальной гвардии на жаловании, он находился в это время на борту эскадры адмирала Трюге и руководил захватом форта Сан Стефано, который победителям вскоре пришлось оставить.
Вернувшись на Корсику, Буонапарте застал остров охваченным восстанием.
Саличети и Лакомб-Сен-Мишель, члены Конвента, которым было поручено привести в исполнение указ, изданный против восставших, вынуждены были отступить в Кальви.
Там к ним присоединился Буонапарте и предпринял вместе с ними атаку на Аяччо, которая была отбита.
В тот же день в городе случился пожар.
Дом семьи Буонапарте сгорел у нее на глазах.
Некоторое время спустя она была особым указом приговорена к вечному изгнанию.
Огонь оставил ее без крова, изгнание лишило ее отечества.
Родственники обратили взоры на Буонапарте, а Буонапарте устремил взгляд на Францию.
Вся эта несчастная семья изгнанников погрузилась на утлое суденышко, и будущий Цезарь поднял паруса, оберегая своей фортуной четырех братьев, трем из которых предстояло стать королями, и трех сестер, одной из которых предстояло стать королевой.
Семья остановилась в Марселе и обратилась за помощью к Франции, преданность которой стала причиной ее изгнания.
Правительство вняло ее жалобам: Жозеф и Люсьен получили должности в военной администрации, Луи был назначен унтер-офицером, а Буонапарте перешел лейтенантом, то есть с повышением, в 4-й пехотный полк.
Спустя короткое время, в порядке выслуги лет, он был произведен в капитаны второй роты того же полка, стоявшего в то время гарнизоном в Ницце.
Наступил кровавый 93-й год.
Одна половина Франции сражалась с другой; Запад и Юг были в огне; Лион только что был взят после четырехмесячной осады; Марсель открыл ворота войскам Конвента; Тулон сдал свой порт англичанам.
Тридцатитысячная армия, которая состояла из войск, под командованием Келлермана осаждавших Лион, нескольких полков, заимствованных из Альпийской и Итальянской армий, и рекрутов, мобилизованных в соседних департаментах, двинулась на продавшийся город. Бои начались в теснинах Оллиуля.
Генерал Дютей, который должен был командовать артиллерией, отсутствовал; генерал Доммартен, его заместитель, был выведен из строя в первом же столкновении, и его по праву заменил следующий по званию офицер артиллерии: этим офицером был Буонапарте.
На сей раз случай действовал заодно с гением, если, конечно, допустить, что для гения случай не именуется Провидением.
Буонапарте получает назначение, является в главный штаб и предстает перед спесивцем в золоченом с головы до пят мундире, генералом Карто, который спрашивает у него, чем может ему служить.
Молодой офицер предъявляет предписание, обязывающее его явиться в распоряжение генерала, чтобы руководить действиями артиллерии.
— У нас нет надобности в артиллерии, — отвечает бравый генерал. — Сегодня вечером мы возьмем Тулон штыковой атакой, а завтра сожжем его.
Однако при всей уверенности главнокомандующего он не мог завладеть Тулоном, не проведя перед этим разведки, так что ему пришлось потерпеть до следующего дня.
На рассвете он посадил своего адъютанта Дюпа́ и командира батальона Буонапарте в кабриолет, чтобы проинспектировать выполнение первых распоряжений, касающихся наступления.
Прислушавшись к возражениям Буонапарте, он, хотя и с трудом, отказался от штыковой атаки и согласился использовать артиллерию.
Так что приказы были отданы непосредственно главнокомандующим, и исполнение этих приказов следовало теперь проверить и ускорить.
Едва преодолев высоты, с которых открывается вид на Тулон, возлежащий среди своих садов, отчасти восточных, и погрузивший свои стопы в море, генерал вместе с обоими молодыми людьми покидает кабриолет и углубляется в виноградник, среди которого он замечает несколько пушек, установленных позади бруствера.
Буонапарте осматривается вокруг и не понимает, что происходит.
Генерал с минуту наслаждается удивлением командира батальона, а затем, с довольной улыбкой повернувшись к своему адъютанту, говорит:
— Дюпа́, это наши батареи?
— Да, генерал, — отвечает тот.
— А где наш парк?
— В четырех шагах отсюда.
— А наши каленые ядра?
— Их раскаляют в соседних домах.
Буонапарте не мог поверить своим глазам, но ему пришлось поверить своим ушам.
Опытным глазом стратега он измеряет расстояние: от батареи до города по меньшей мере полтора льё.
Вначале ему приходит на ум, что генерал захотел прощупать, как говорится на школьном и военном языке, своего молодого командира батальона; однако важность, с которой Карто продолжает отдавать распоряжения, не оставляет в нем никаких сомнений.
И тогда он решается сделать замечание по поводу расстояния и высказывает опасение, что каленые ядра не долетят до города.
— Ты так думаешь? — спрашивает Карто.
— Боюсь, что так, генерал, — отвечает Буонапарте. — Впрочем, прежде чем возиться с калеными ядрами, можно испробовать холодные, чтобы удостовериться в дальнобойности орудий.
Карто находит мысль толковой, приказывает зарядить одну из пушек и произвести выстрел, и, пока он высматривает, какое действие окажет выстрел на стены города, Буонапарте показывает ему, как примерно в тысяче шагов впереди них пущенное ядро ломает оливы, бороздит землю, отскакивает от нее и, подпрыгнув в последний раз, замирает, осилив не более трети того расстояния, какое оно должно было преодолеть по расчету главнокомандующего.
Испытание было убедительным, однако Карто не хотел сдаваться и заявил, что это «аристократы-марсельцы испортили порох».
Тем не менее, независимо от того, был порох испорченным или нет, ядро до города не долетело, и необходимо было прибегнуть к иным мерам.
Возвратившись в главную ставку, Буонапарте требует план Тулона, разворачивает его на столе и после минутного изучения расположения города и всех его оборонительных укреплений, начиная от редута, сооруженного на вершине горы Мон-Фарон, которая господствует над городом, и кончая фортами Ламальг и Мальбуске, защищающими его справа и слева, опускает указательный палец на новый редут, построенный англичанами, и произносит с быстротой и лаконичностью гения:
— Вот где Тулон!
Теперь настает черед Карто ничего не понимать: он воспринимает слова Буонапарте буквально и, повернувшись к верному Дюпа́, произносит:
— Видать, капитан Пушка не слишком силен в географии.
Таким стало первое прозвище Буонапарте.
Впоследствии мы увидим, как пришло к нему прозвище Маленький капрал.
В эту минуту в штаб входит народный представитель Гаспарен.
Буонапарте слышал о нем не только как о настоящем патриоте, честном и храбром, но и как о человеке, обладающем здравым смыслом и быстрым умом.