Весь удар обрушивается на этот батальон; он окружен, стиснут, атакован со всех сторон…
И вот тогда, принуждаемый сдаться, Камбронн произносит в ответ не ту цветистую фразу, какую ему приписали, а одно-единственное слово, слово, правда, из казарменного непечатного лексикона, весьма энергичное, но при этом ничуть не лишенное возвышенности, и почти тотчас же падает с лошади, раненный в голову осколком снаряда.
В ту же минуту Веллингтон двигает вперед весь свой крайний правый фланг, который никто не сдерживает после того, как наши войска совершили свое передвижение, так что он может теперь им располагать, и, в свой черед возобновляя наступление, его армия устремляется вниз с высоты плато, словно бурный поток.
Английская кавалерия огибает наши гвардейские каре, не решаясь атаковать их, затем делает разворот направо и возвращается, чтобы прорвать наш центр ниже фермы Ла-Э-Сент.
И тут становится известно, что Бюлов обходит наш крайний правый фланг, что генерал Дюэм опасно ранен и, наконец, что Груши, на которого все рассчитывали, так и не появился.
Ружейная пальба и грохот пушек слышатся в пятистах туазах от наших тылов: Бюлов обошел нас.
Раздается крик «Спасайся кто может!», и начинается повальное бегство.
Беглецы вносят беспорядок в батальоны, которые еще держатся; едва не оказавшись в окружении, Наполеон бросается в каре Камбронна вместе с Неем, Сультом, Бертраном, Друо, Корбино, Флао, Гурго и Лабедуайером, которые остались без солдат.
Английская кавалерия повторяет свои атаки; с гребня высот английская артиллерия выметает огнем всю равнину; наша артиллерия, лишенная своих расчетов, пребывает в немоте; это уже не сражение, а бойня.
В этот момент появляется просвет среди туч; Блюхер и Веллингтон, только что встретившиеся на ферме Бель-Альянс, используют эту помощь со стороны неба для того, чтобы бросить свою кавалерию в погоню за нашими войсками; пружины, приводившие в движение это гигантское тело, сломались, армия рассеяна; лишь несколько гвардейских батальонов продолжают держаться и гибнут.
Наполеон тщетно пытается остановить это смятение: он бросается в гущу отступающих войск, обнаруживает позади Плансенуа гвардейский полк и две батареи, стоящие в резерве, и старается собрать бегущих; к несчастью, темнота мешает видеть его, а шум — слышать.
Тогда он спешивается и со шпагой в руке бросается в середину каре; принц Жером следует за ним, говоря:
— Ты прав, брат, здесь должны погибнуть все, кто носит имя Бонапарт.
Но Наполеона удерживают его генералы и штабные офицеры, его оттесняют гренадеры, готовые умереть, но не желающие, чтобы их император умер вместе с ними; его сажают в седло, офицер берет поводья его лошади и, пустившись в галоп, увлекает его за собой; так он проскакивает среди пруссаков, обошедших его почти на пол-льё.
Ни пули, ни ядра не берут его.
Наконец, он прибывает в Женапп, останавливается там на короткое время и возобновляет свои попытки собрать солдат, но ему снова мешают темнота, неразбериха, общее беспорядочное бегство, давка, а более всего, ожесточенное преследование со стороны пруссаков.
Затем, убедившись, что здесь, как и после Москвы, все кончено и что лишь в Париже ему удастся собрать армию и спасти Францию, он продолжает свой путь, делает остановку в Филиппвилле и 20 июня прибывает в Лан.
Тот, кто пишет эти строки, видел Наполеона лишь дважды в своей жизни, с промежутком в неделю, во время его короткой остановки для смены лошадей; первый раз — когда он ехал в Линьи, второй раз — когда он возвращался из Ватерлоо, первый раз — при солнечном свете, второй — при мерцании фонаря, первый раз — среди приветственных возгласов многолюдной толпы, второй — среди молчания жителей.
Оба раза Наполеон сидел в одной и той же карете, на одном и том же месте, облаченный в одну и ту же одежду; оба раза это был один и тот же взгляд, дремотный и отсутствующий; оба раза это было одно и то же лицо, спокойное и бесстрастное; однако на обратном пути голова его была склонена к груди чуть больше, чем в первый раз.
Было это следствием досады, что он не мог уснуть, или горести, что он потерял мир?
Двадцать первого июня Наполеон возвратился в Париж.
Двадцать второго июня Палата пэров и Палата депутатов объявили свои заседания бесперерывными и провозгласили предателем отечества всякого, кто пожелает приостановить их работу или распустить их.
В тот же день Наполеон отрекся от трона в пользу своего сына.
Восьмого июля в Париж возвратился Людовик ХVIII.
Четырнадцатого июля, отклонив предложение капитана Бодена, нынешнего вице-адмирала, доставить его в Соединенные Штаты, Наполеон поднимается на борт «Беллерофонта», находящегося под командованием капитана Мейтленда, и пишет принцу-регенту Англии:
«Ваше Королевское Высочество!
Будучи мишенью заговоров, раздирающих мою страну, а также враждебности великих европейских держав, я завершил свою политическую карьеру и готов сесть, как Фемистокл, у очага британского народа. Я отдаю себя под покровительство его законов, коего настоятельно прошу у Вашего Королевского Высочества как у наиболее могущественного, стойкого и великодушного из моих недругов.
Шестнадцатого июля «Беллерофонт» отплыл в Англию. Двадцать четвертого июля он бросил якорь в заливе Торбей, где Наполеону стало известно, что генерал Гурго, податель его письма, не получил разрешения сойти на английский берег и был вынужден передать это послание в чужие руки.
Вечером 26 июля «Беллерофонт» встал на рейде Плимута.
Здесь появились первые слухи о его ссылке на остров Святой Елены, однако Наполеон не хотел им верить.
Тридцатого июля правительственный комиссар уведомил Наполеона о решении по вопросу о его ссылке на остров Святой Елены.
Исполненный возмущения, Наполеон взял перо и написал:
Сим я официально протестую перед лицом Неба и людей против попрания самых священных моих прав, против насильственного распоряжения моей особой и моей свободой. Я добровольно вступил на борт "Беллерофонтая не пленник Англии, я ее гость. Я сам пришел туда по совету капитана, заявившего мне, что он имеет приказ правительства принять меня и отвезти вместе с моей свитой в Англию, если мне это будет угодно. Я явился по своей воле, дабы отдать себя под покровительство английских законов.
Вступив на борт "Беллерофонта", я тотчас очутился у очага британского народа. Если правительство, отдав приказ капитану "Беллерофонта" принять меня, равно как и мою свиту, хотело лишь устроить мне западню, оно поступило бесчестно и запятнало свое знамя.
Если этот акт свершится, англичане тщетно будут впредь твердить о своей верности, о своих законах и о своей свободе: доверие к Британии окажется погублено гостеприимством "Беллерофонта".
Я взываю к истории; она скажет, что враг, двадцать лет воевавший с английским народом, в своем несчастье добровольно пришел искать убежища под сенью ее законов; мог ли он предоставить ей более очевидное доказательство своего уважения и доверия? Но как ответила Англия на такое великодушие? Притворилась, будто гостеприимно протягивает этому врагу руку, а когда он по своей воле сдался, принесла его в жертву!
Седьмого августа, несмотря на этот протест, Наполеон был вынужден покинуть «Беллерофонта и перейти на борт «Нортумберленда».
Министерский приказ требовал отобрать у Наполеона его шпагу, но адмирал Кейт устыдился подобного приказа и не пожелал приводить его в исполнение.
В понедельник 7 августа 1815 года «Нортумберленд» отплыл к острову Святой Елены.
Шестнадцатого октября, через семьдесят дней после отъезда из Англии и через сто десять дней после того, как он покинул Францию, Наполеон ступил на скалу, которую ему предстояло превратить в пьедестал.
Что же касается Англии, то она приняла на себя весь позор своего предательства, и, начиная с 16 октября 1815 года, короли имели своего Христа, а народы — своего Иуду.
VIIНАПОЛЕОН НА ОСТРОВЕ СВЯТОЙ ЕЛЕНЫ
В тот вечер император заночевал на каком-то постоялом дворе, где ощутил сильное недомогание.
На другой день, в шесть часов утра, он верхом, вместе с обер-гофмаршалом Бертраном и адмиралом Кейтом, поехал в Лонгвуд осматривать дом, который адмирал выбрал в качестве его резиденции как самый приемлемый на острове.
По возвращении император остановился в небольшом павильоне сельского дома, принадлежавшего местному негоцианту по имени г-н Балькомб.
Этот павильон стал его временным жилищем, и императору предстояло оставаться там до тех пор, пока дом в Лонгвуде не будет подготовлен для того, чтобы принять его.
Накануне ему было так плохо, что он не пожелал возвращаться в город, хотя в этом небольшом павильоне почти полностью отсутствовала мебель.
Вечером, когда Наполеон решил лечь спать, оказалось, что его постель находится напротив окна без стекол, ставен и занавесок.
Господин де Лас Каз и его сын постарались загородить окно как можно лучше, а сами поднялись в мансарду и легли спать на тюфяках; камердинеры, закутавшись в плащи, легли под дверью.
На следующий день Наполеон завтракал остатками вчерашнего ужина, не имея ни скатерти на столе, ни салфеток.
Это была лишь прелюдия к нищете и лишениям, ожидавшим его в Лонгвуде.
Между тем его положение мало-помалу улучшилось: с «Нортумберленда» привезли столовое белье и серебро, а полковник 53-го полка предоставил навес, который установили перед спальней императора; с этого времени Наполеон, с присущей ему пунктуальностью, заботился о распорядке своего дня.
В десять часов император приглашал г-на де Лас Каза позавтракать с ним; по окончании завтрака и после получасовой беседы г-н де Лас Каз перечитывал императору все то, что было продиктовано накануне; когд