Через двадцать часов после смерти своего достославного пациента доктор Антомарки провел, как неоднократно наказывал ему Наполеон, вскрытие тела; затем он извлек сердце и поместил его, в соответствии с полученными распоряжениями, в спирт, чтобы передать Марии Луизе.
Однако в этот момент явились душеприказчики и сообщили об отказе сэра Гудсона Лоу выпустить с острова Святой Елены не только тело императора, но даже какую-нибудь часть этого тела.
Ему надлежало остаться на острове.
Труп был пригвожден к эшафоту.
Тотчас же занялись выбором места для погребения императора, и предпочтение было отдано уголку, который Наполеон видел лишь однажды, но о котором всегда говорил с удовольствием; сэр Гудсон Лоу дал согласие на то, чтобы могила была выкопана в этом месте.
Закончив вскрытие, доктор Антомарки соединил посредством швов разделенные части, обмыл тело и предоставил его заботам камердинера, облачившего его в наряд, который имел обыкновение носить император и включавший кюлоты из белого кашемира, белые шелковые чулки, высокие ботфорты с небольшими шпорами, белый жилет, белый галстук, поверх него черный галстук, застегнутый сзади, наплечную ленту ордена Почетного Легиона, мундир полковника гвардейских егерей, украшенный орденами Почетного легиона и Железной короны, и, наконец, треугольную шляпу.
Одетое таким образом тело Наполеона было вынесено из комнаты 6 мая, в пять часов сорок пять минут, и положено в маленькой спальне, превращенной в траурную часовню.
Руки покойного были свободны; он был простерт на своей походной койке; рядом с ним лежала его шпага; на груди виднелось распятие; синий плащ, в котором он был при Маренго, покрывал его ноги.
Тело оставалось выставленным таким образом в течение двух дней.
Утром 8 мая тело императора, которому надлежало покоиться под Вандомской колонной, и его сердце, которому надлежало быть отправленным Марии Луизе, были положены в жестяной гроб с подстилкой и подушкой, обтянутыми белым атласом.
Шляпа, которая за недостатком свободного места не могла оставаться на голове покойного, была помещена у его ног.
Вокруг тела рассыпали пуговицы с имперскими орлами и образцы всех монет с изображением Наполеона, отчеканенных за время его царствования; туда же положили столовый прибор императора, его нож и тарелку с его гербами.
Этот первый гроб был заключен во второй гроб, из красного дерева, помещенный в третий, свинцовый, который в итоге поставили в четвертый гроб, снова из красного дерева, похожий на второй, но большего размера; затем упомянутый четвертый гроб поставили на то место, где прежде было выставлено тело императора.
В половине первого солдаты гарнизона перенесли гроб в большую садовую аллею, где его поджидал катафалк; гроб накрыли фиолетовым бархатом, поверх него бросили плащ, в котором Наполеон был при Маренго, и траурный кортеж двинулся в путь в следующем порядке: аббат Виньяли, в священническом облачении, в сопровождении юного Анри Бертрана, несущего серебряную кропильницу с кропилом;
доктор Антомарки и доктор Арнотт;
лица, имевшие поручение надзирать за катафалком, влекомым четырьмя лошадьми, которыми управляли конюхи, и эскортируемым с каждой стороны дюжиной гренадеров без оружия: они должны были нести гроб на плечах, если плохое состояние дороги помешает колеснице двигаться дальше;
юный Наполеон Бертран и Маршан, оба пешком и по обе стороны катафалка;
граф Бертран и Монтолон, верхом, непосредственно за катафалком;
часть свиты императора;
графиня Бертран с дочерью Гортензией в коляске, запряженной двумя лошадьми, ведомыми под уздцы слугами, которые шли со стороны обрыва;
лошадь императора, ведомая под уздцы его конюшим Аршамбо;
морские офицеры, пешком и верхом;
штабные офицеры, верхом;
генерал Коффин и маркиз де Моншеню, верхом;
контр-адмирал и губернатор, верхом;
жители острова;
войска гарнизона.
Могила была вырыта примерно в четверти мили за Хатсгейтом.
Катафалк остановился возле вырытой могильной ямы, и с этого мгновения каждую минуту раздавалось по пять пушечных выстрелов.
Пока тело опускали в могилу, аббат Виньяли произносил полагающиеся молитвы; усопшего положили ногами на восток, который он завоевал, и головой к западу, которым он правил.
Затем огромным камнем, который предполагали использовать при сооружении нового дома императора, замуровали его последнюю обитель, и он перешел из времени в вечность.
После этого принесли серебряную пластину, на которой была выгравирована следующая надпись:
Однако в тот момент, когда намеревались прикрепить ее к камню, подошел сэр Гудсон Лоу и от имени правительства заявил, что на могиле может быть помещена лишь такая надпись:
VIIIПРАВЛЕНИЕ НАПОЛЕОНА
Отведем теперь взгляд от этой могилы, к которой Англия не позволяет прикрепить надгробную надпись, и взглянем на то, что за время своего десятилетнего царствования сделал для благополучия народов, для величия мира и его грядущего спокойствия человек, который в ней покоится.
По возвращении из Египта Бонапарт застал Францию в плачевном состоянии.
На западе страны — гражданская война, в Париже и в армии — бездарность, безнравственность, мошенничество.
Последние денежные ресурсы государства оседали в сундуках военных поставщиков и финансовых дельцов.
Государственная казна пуста, кредита не стало.
Нет ни религии, ни законов.
Правительства, без конца сменявшие друг друга начиная с 1792 года и к тому же чересчур занятые обороной границ, проскрипциями и важными политическими делами, мало что сделали для установления гражданского порядка.
Вдобавок ко всему этому наша слава за пределами страны была столь же шаткой, как мир и процветание внутри нее.
Первое, о чем позаботился, придя к власти, Бонапарт, это погасить, насколько возможно, взаимную ненависть партий, всех примирить, всех сблизить.
Помилование фрюктидорских ссыльных, возвращение эмигрантов, умиротворение Вандеи и Конкордат, то есть умиротворение Церкви, являются следствием этой обширной и плодотворной политики.
Она проявляет себя и в менее значительных делах.
Рядом со статуями Гоша, Жубера и Марсо он устанавливает надгробные памятники Конде, Тюренну, Вобану.
Одной рукой он помогает сестре Робеспьера и матери герцога Орлеанского, другой — поддерживает вдову Байи и последнюю из рода Дюгеклена.
В то же время он приводит в порядок наше рыхлое законодательство, а лучше сказать, создает его заново.
На заседаниях своего совета он лично трактует эти трудные материи, которым никогда не обучался и которые постигал интуитивно, и разъясняет их таким выдающимся правоведам, как Тронше и Порталис, вызывая у них удивление.
Плодом этих замечательных обсуждений является полный свод законов: во Франции установлен гражданский порядок.
Точно так же будет снизу доверху перестроена система управления.
Он ко всему приложит свою руку, и повсюду из хаоса внезапно появится порядок.
При всем расхождении мнений по поводу политического устройства Империи, все единодушно удостоверяют силу и авторитет ее системы управления.
На вершине этой системы управления Наполеон поместил Государственный совет как замковый камень всего здания.
Он лично возглавлял его заседания дважды в неделю.
Именно там, под его наблюдением и по его оплодотворяющему слову, вырабатывались планы всех великих работ в Империи, все постановления, все законы: Законодательный корпус и Сенат лишь утверждали меры, уже обдуманные и намеченные Советом.
Ничто не ускользало от его руководства и его надзора: префектуры, коммуны, судебные ведомства, образовательные ведомства и даже министерства — все так или иначе зависело от него; в нем заключалось единство Империи.
Именно это единство, это безмолвие народного представительства позволило императору осуществить за десять лет своего правления работы, которые совещательные ассамблеи не выполнили бы и за пятьдесят лет.
Возможно, этим уравновешивается отсутствие политических свобод.
Но, дабы не призывать на самом деле народ к осуществлению его политических прав, император никогда не забывал о нем.
Благосостояние народа постоянно занимало его.
В письме, адресованном министру внутренних дел и датированном 14 ноября 1807 года, он связывает высочайшую мысль о славе своего царствования с уничтожением нищенства во всей Империи.
Нередко он подстрекал публицистов высказываться о средствах улучшить участь бедных классов общества.
Он создавал дома призрения, учредил общество материнства, восстановил институт сестер милосердия, давал дотацию богадельням и возвратил им имущество, отчужденное указом Конвента.
Он хотел, чтобы церковные церемонии были бесплатными для бедных, чтобы похороны неимущих совершались благопристойно.
«Нельзя лишать бедняков, коль скоро они бедны, того, что утешает их в бедности», — говорил он.
И он приказал, чтобы черный креп, которым драпируют стены церкви для панихиды по богачу, не снимали до тех пор, пока не проведут заупокойную службу по бедняку.
Если после всего сказанного у кого-то еще остались сомнения в заботливости, которую он проявлял по отношению к народным массам, и в благополучии, которое он им обеспечил, то разве требуется какое-либо иное доказательство этому, кроме совершенного покоя, в котором пребывала страна, когда все ее вооруженные силы находились вне ее пределов и потому любые репрессивные меры внутри нее были бы невозможны?
В наши времена десятилетнее царствование без гражданских войн и мятежей представляется событием, не лишенным величия.