Что же касается Бонапарта, то взамен звания, которого его лишили, ему дали звание пехотного генерала с назначением в Вандею.
Находя театр гражданской войны в одном из отдаленных уголков Франции чересчур тесным, Бонапарт отказался ехать на место назначения и решением Комитета общественного спасения был вычеркнут из списка действующих генералов.
Бонапарт уже считал себя слишком нужным Франции, чтобы не быть глубоко уязвленным подобной несправедливостью; ведь он еще не поднялся на одну из тех вершин жизни, откуда видны все дали, какие остается преодолеть, и потому у него уже были надежды, что правда, то правда, но еще не было уверенности.
И вот надежды его оказались разбиты: он, притязавший на великую будущность и гениальность, считал себя обреченным на долгое, если не на вечное, бездействие, и это в эпоху, когда все стремились поспешать за временем.
Он снял на время комнату в гостинице на улице Майль, продал за шесть тысяч франков своих лошадей и свою карету, собрал те небольшие деньги, какие у него были, и решил удалиться в деревню.
Люди, наделенные пылким воображением, всегда бросаются из одной крайности в другую: изгнанный из военной сферы, Бонапарт уже не видел для себя ничего, кроме сельской жизни; не имея возможности быть Цезарем, он сделался Цинциннатом.
И тогда он вспомнил о Балансе, где, столь безвестный и столь счастливый, провел три года.
Туда он и направил свои поиски, сопровождаемый братом Жозефом, который возвращался в Марсель.
Проезжая через Монтелимар, оба путешественника останавливаются.
Бонапарт находит, что ландшафт и климат города ему по вкусу, и интересуется, нельзя ли купить поблизости какую-нибудь недорогую усадьбу.
Его отсылают к г-ну Грассону, государственному защитнику, с которым он договаривается о встрече на следующий день: речь идет о том, чтобы осмотреть небольшое имение Босерре, одно лишь название которого, на местном наречии означающее «Милое обиталище», указывает на его приятное расположение.
Бонапарт и Жозеф осматривают это имение.
Оно подходит им во всех отношениях; они опасаются лишь, при виде обширности и хорошего состояния усадьбы, как бы ее цена не оказалась чересчур высока.
Они решаются задать вопрос и выясняют, что усадьба стоит всего тридцать тысяч франков — это почти даром.
Бонапарт и Жозеф возвращаются в Монтелимар, держа по дороге совет.
Небольшое общее состояние братьев позволяет им выделить такую сумму на приобретение их будущей пустыни.
Они договариваются о встрече на другой день.
У них есть желание завершить дело прямо на месте, настолько подходит им Босерре.
Господин Грассон вновь сопровождает их туда.
Они осматривают имение еще тщательнее, чем в первый раз.
Наконец, удивляясь тому, что столь прелестное имение отдают за столь малую сумму, Бонапарт спрашивает, нет ли какой-нибудь скрытой причины, заставляющей снизить цену.
— Да, есть, — отвечает г-н Грассон, — но для вас она значения не имеет.
— Неважно, — говорит Бонапарт, — я хотел бы ее знать.
— Здесь было совершено убийство.
— И кем же?
— Сын убил отца.
— Отцеубийство! — воскликнул Бонапарт, побледнев сильнее обычного. — Уходим, Жозеф!
И, схватив брата за руку, он бросился вон из покоев, вскочил в кабриолет, по прибытии в Монтелимар потребовал почтовых лошадей и в ту же минуту поехал обратно в Париж, тогда как Жозеф продолжил путь в Марсель.
Он направлялся туда для того, чтобы жениться на дочери богатого негоцианта по имени Клари, который позднее стал и тестем Бернадота.
Что же касается Бонапарта, которого судьба в очередной раз подтолкнула к Парижу, этому великому средоточию великих событий, то он возобновил в нем свою безвестную и укромную жизнь, так тяготившую его.
И вот тогда, не в силах сносить свое бездействие, он обратился в правительство с докладной запиской, в которой доказывал, что в тот момент, когда императрица России укрепила свой союз с Австрией, в интересах Франции необходимо сделать все от нее зависящее для усиления военных возможностей Турции.
В соответствии с этим он предлагал правительству направить его в Константинополь вместе с шестью — семью офицерами разных родов войск, чтобы обучать военным наукам многочисленное и храброе, но мало приученное к бою воинство султана.
Правительство даже не подумало ответить на эту докладную записку, и Бонапарт остался в Париже.
Что случилось бы с миром, если бы какой-нибудь министерский чиновник поставил внизу этого прошения слово «Согласовано»?
Одному Богу известно.
Между тем 22 августа 1795 года была принята Конституция III года.
Законодатели, составившие ее, оговорили в ней, что две трети членов Национального конвента войдут в новый Законодательный корпус: это было крушение надежд оппозиционной партии, рассчитывавшей, что, благодаря перевыборам всего депутатского состава, в него войдет новое большинство, представляющее ее взгляды.
Эта оппозиционная партия поддерживалась прежде всего парижскими секциями, заявившими, что они признают конституцию лишь при условии отмены решения о переизбрании двух третей Конвента.
Однако Конвент оставил указ в неприкосновенности.
В секциях начали роптать.
Двадцать пятого сентября проявились первые предвестники волнений.
Наконец, днем 4 октября (12 вандемьера) опасность сделалась настолько близкой, что Конвент счел необходимым принять безотлагательные меры.
Вследствие этого он обратился к генералу Александру Дюма, главнокомандующему Альпийской армией, в то время находившемуся в отпуске, со следующим письмом, сама краткость которого указывала на его срочность:
«Генералу Александру Дюма надлежит незамедлительно явиться в Париж, дабы принять на себя командование вооруженными силами».
Приказ Конвента был доставлен в гостиницу «Мирабо».
Но генерал Дюма уехал тремя днями ранее в Виллер-Котре, где и получил это письмо 13-го утром.
Тем временем опасность нарастала с каждым часом, и уже не было никакой возможности дожидаться приезда генерала Дюма.
Поэтому ночью главнокомандующим внутренней армией был назначен народный представитель Баррас.
Ему понадобился помощник, и он бросил взгляд на Бонапарта.
Судьба, как видим, расчистила дорогу молодому генералу: для него настал тот час будущего, который, как полагают, должен пробить однажды в жизни всякого человека.
Пушка 13 вандемьера прогрохотала в столице.
Секции, разгромленные им, дали ему прозвище «Расстрельщик», а Конвент, спасенный им, присвоил ему звание главнокомандующего Итальянской армией.
Но этому великому дню предстояло повлиять не только на политическую жизнь Бонапарта: в его личной жизни вскоре также должны были произойти изменения, связанные с произошедшими событиями и воспоследовавшие из них.
Разоружение парижских секций производилось с неукоснительной строгостью, необходимой в данных обстоятельствах, как вдруг однажды в штаб явился мальчик лет десяти — двенадцати, умоляя генерала Бонапарта дать приказ вернуть ему шпагу его отца, бывшего генерала Республики.
Бонапарт, тронутый просьбой и той юношеской прелестью, с какой она была высказана, распорядился отыскать шпагу и, когда она была найдена, вернул ее мальчику.
При виде этого святого для него оружия, которое он считал потерянным, мальчик, роняя слезы, поцеловал эфес, к которому так часто прикасалась отцовская рука.
Генерал был растроган этой сыновней любовью и проявил такую доброжелательность к ребенку, что мать сочла себя обязанной явиться к нему на следующий день с благодарственным визитом.
Мальчика звали Евгением, а мать — Жозефиной.
Двадцать первого марта 1796 года Бонапарт отбыл в Итальянскую армию, увозя в своей карете две тысячи луидоров: это было все, что он смог собрать, присоединив собственные средства и деньги, одолженные ему друзьями, к субсидиям Директории.
С этой суммой он отправляется завоевывать Италию; эта сумма была в семь раз меньше той, какую взял с собой Александр Македонский, отправляясь завоевывать Индию.
Прибыв в Ниццу, он застал там расхлябанную армию, не имевшую боеприпасов, провианта и одежды.
Явившись в главную ставку, он велел выдать генералам, чтобы помочь им вступить в кампанию, по четыре луидора; затем он обратился с речью к солдатам, указывая им на Италию:
— Друзья! Среди этих голых скал вы испытываете нужду во всем; взгляните же на богатые равнины, которые простираются у ваших ног, они принадлежат нам: так давайте возьмем их!
За девятнадцать веков до него примерно такую же речь держал перед своими солдатами Ганнибал, и за девятнадцать веков, отделяющих двух этих людей, появился только один человек, достойный сравнения с ними: это был Цезарь!
Солдаты, к которым Бонапарт обратился с такими словами, являли собой остатки армии, на протяжении двух лет с трудом державшей оборону на голых скалах Генуэзского побережья и противостоявшей двумстам тысячам солдат лучших войск Империи и Пьемонта.
Имея от силы тридцать тысяч солдат, Бонапарт нападает на эти многочисленные войска и за одиннадцать дней пять раз разбивает их: при Монтенотте, Миллезимо, Дего, Вико и Мондови.
Затем, одной руки открывая ворота городов, а другой выигрывая сражения, он захватывает крепости Кунео, Тортоны, Алессандрии и Чевы.
Через одиннадцать дней австрийцы отрезаны от пьемонтцев, Провера взят в плен и король Сардинии вынужден подписать капитуляцию в своей собственной столице.
И тогда Бонапарт устремляется в Северную Италию.
Предугадывая, благодаря достигнутым успехам, успехи грядущие, он пишет Директории:
«Завтра я начну наступать на Больё, заставлю его переправиться на другую сторону По, переправлюсь туда сразу же вслед за ним, захвачу всю Ломбардию и, надеюсь, менее чем через месяц буду в горах Тироля, застану там Рейнскую армию и вместе с ней перенесу войну в Баварию».