Папаша Ивонне был большим любителем лотереи; в те времена, когда у народа, под предлогом заботы о морали, еще не отняли этого ощутимого доброго гения, проявлявшего себя в виде двух, трех или четырех выигрышных цифр, папаша Ивонне подкармливал лотерейную игру, которая стоила отцу-кормильцу больше, чем она приносила ему.
Однако лотерея была отменена.
Папаша Ивонне, будучи ее почтительным радетелем, обрядился в траур; это было все, что он мог сделать.
Между тем в один прекрасный день ему стало известно, что благая богиня воскресла, однако в центре игры теперь стоял лотерейный билет. Правда, тот, чей билет выигрывал, становился обладателем золотого слитка ценой в четыреста тысяч франков.
Папаша Ивонне поинтересовался, где можно приобрести эти билеты.
Ему ответили, что это можно сделать, лишь явившись лично к г-ну Фьеве, директору «Газеты Эперне» и владельцу типографии.
Именно у него хранились лотерейные билеты.
Папаша Ивонне дал обет отремонтировать деревенскую церковь в Бузи, если выиграет золотой слиток, и, отправившись прямо к г-ну Фьеве, купил у него четыреста билетов.
Как видим, за дело он взялся всерьез.
И вот однажды утром он увидел в «Газете Эперне», что выиграл билет № 2 558 115.
Папаша Ивонне знал номера своих билетов, как Наполеон знал своих солдат.
И он воскликнул:
— Жена! Если только этот прохвост-газетчик не подшутил над нами, мы выиграли золотой слиток!
В Бузи удостовериться в выигрыше возможности не было.
Папаша Ивонне и его жена отправились в Эперне.
В Эперне получали пять газет.
Папаша Ивонне сверился со всеми пятью.
В них царило единодушие.
Не было никакой вероятности, что «Конституционалист», «Пресса», «Национальное собрание», «Век» и «Французская газета» сговорились между собой, чтобы разыграть папашу Ивонне.
И потому, начав верить в свою удачу, папаша Ивонне решил немедленно ехать в Париж, но, оправляясь в Эперне, он не подумал взять с собой достаточно денег, чтобы продолжить путь.
Их хватало на то, чтобы добраться до Эперне и вернуться в Бузи, однако не хватало на то, чтобы доехать до Парижа.
Тем не менее, когда стало известно, в каком затруднительном положении он оказался, все наперебой стали с радостью предлагать ему взаймы сто франков, пятьсот франков, тысячу франков.
И вот тогда он начал верить в свой выигрыш.
Накануне ему не удалось бы занять и луидора.
Он приехал в Париж в вагоне третьего класса, предъявил свой лотерейный билет и получил золотой слиток.
Но что делать с этим слитком?
Папаша Ивонне всеми силами не хотел менять его на деньги.
Однако он не был настолько богат, чтобы позволить себе роскошь держать под стеклянным колпаком, на комоде или на камине, золотой слиток ценой в четыреста тысяч франков, которые могли приносить годовой доход в двадцать тысяч франков при законной процентной ставке.
В итоге он решился пойти в контору г-жи Льон-Альман и предложить там поменять слиток на деньги: кассир проверил слиток пробирным камнем, взвесил его и выдал папаше Ивонне чек на получение четырехсот шести тысяч франков в Банке.
В то время золото ценилось очень сильно.
Вместо того чтобы потерять при обмене, папаша Ивонне выгадал на нем.
Однако ему стоило величайшего труда поверить, что клочок бумаги, который он получил, имел ту же стоимость, что и его золотой слиток.
Ему очень хотелось явиться в Банк, держа в руках свой слиток, однако кассир решительно отказался потакать его прихоти.
Папаша Ивонне трижды возвращался назад, чтобы взять обратно слиток и вернуть чек.
Заботы, связанные с деньгами, уже начали одолевать его.
В конце концов он решился и помчался в Банк, чуть было, подобно Энею, не потеряв по пути свою жену, которая с трудом поспевала за ним по парижским улицам, хотя, следует признаться, в тот момент жена была последней из его забот; наконец он добрался до Банка и предъявил чек на четыреста шесть тысяч, и при этом рука его дрожала почти так же, как утром, когда он предъявлял лотерейный билет.
Ему отсчитали четыреста шесть тысяч франков банковскими билетами.
Папаша Ивонне дважды пересчитал их, а затем, убедившись в точности полученной суммы и не желая оставаться долее в городе, который ему изображали как гнездилище воров, помчался на железнодорожный вокзал, по-прежнему сопровождаемый женой, опять взял два места в вагоне третьего класса и после двадцати четырех часов отсутствия снова оказался в Эперне.
Он уехал оттуда бедняком, а вернулся наполовину миллионером.
В Эперне он сделал лишь короткую остановку, чтобы вернуть взятые им в долг сто франков, и тотчас же отправился в Шалон.
Шалон был в его глазах столицей, столицей, к которой он питал доверие; папаше Ивонне никогда не говорили, что следует остерегаться Шалона, но, с тех пор как он вступил в сознательный возраст, ему говорили, что следует остерегаться Парижа.
Между тем именно в Шалоне ему предстояло оказаться обворованным.
Начал папаша Ивонне, следует отдать ему должное, с того, что отложил три пачки банковских билетов.
Каждая пачка содержала тридцать тысяч франков.
Первая пачка была долей Господа Бога: тридцать тысяч франков, предназначенные для ремонта церкви.
Вторая пачка предназначалась его сыну.
Третья — дочери.
Затем он повернулся к жене и поинтересовался у нее, чего бы ей хотелось.
Она очень долго размышляла и в конце концов попросила у него новую метлу.
Бедная женщина, это все, что ей досталось от четырехсот шести тысяч франков!
А затем началась череда безумств, которые веселили Шалон на протяжении двух или трех лет.
Начал папаша Ивонне с того, что купил за пятьдесят тысяч франков дом Моризо, где находилась почта; он велел снести его и возвести на этом месте новый дом, строительство которого обошлось ему в семьдесят тысяч франков.
Затем, построив новый дом, он продал его за сорок пять тысяч франков. Убыток составил ровно семьдесят пять тысяч франков.
Затем он проделал точно такие же спекуляции с пятью другими домами, что нанесло сильный ущерб его капиталу.
Все видели, как он носится по улицам Шалона, окруженный льстецами и прихлебателями, строительными подрядчиками, архитекторами, каменщиками и плотниками.
Можно было подумать, что это царь Соломон, строящий Иерусалимский храм.
Определенно, строительство было главной склонностью папаши Линго.
Мы сказали «папаши Линго», поскольку именно так уже давно стали величать папашу Ивонне.
Между тем его жена все это время радовалась новой метле.
Она подметала улицу перед входной дверью, вычищая швы между мостовыми камнями.
Кстати говоря, ни он, ни она не сменили свои наряды.
Мамаша Линго по-прежнему носила круглую шапку, ситцевый казакин и привычные стоптанные башмаки.
Башмаки мамаши Линго вошли в поговорку, и никто никогда не видел у нее на ногах новых туфель.
Мало-помалу папаша Линго впал в распутство.
Папашу Линго ввели в некий дом, где ему оказали столько внимания, что его первый визит туда явился лишь прелюдией к его каждодневным визитам.
Мамаша Линго стала проявлять беспокойство в отношении места, где ее муж проводил ту часть своего времени, какую он не проводил ни с ней, ни в кабачке и не посвящал ни строительству домов, ни их сносу.
Какой-то шутник подал папаше Линго мысль привести в этот дом, исполненный чар, жену.
Папаша Линго сделался негодяем, он превратился в кого-то вроде Лозена или Ришелье; мысль ему понравилась, он одобрил ее и объявил мамаше Линго, что вечером выведет ее в свет.
Мамаша Линго отнекивалась, ссылаясь на свой наряд и свои несколько деревенские манеры. Однако папаша Линго ответил ей, что дамы, к которым он ее приведет, превосходные особы и что они будут исполнены снисходительности к ее наряду и ее манерам.
Это обещание склонило славную женщину к согласию.
И в самом деле, дамы, которым ее представили и которых заранее уведомили о ее визите, были исполнены предупредительности и внимательности к мамаше Линго, которая рассталась с ними, очарованная их манерами и повторяя мужу, что невозможно представить себе более приятного общества.
Короче говоря, папаша Линго столько всего купил, столько всего продал, столько всего съел, столько всего выпил и столь часто посещал упомянутое приятное общество, что однажды ему пришла бумага с изображением главы правительства.
Это кюре прихода Бузи затеял против него судебный процесс.
Дело в том, что папаша Линго не пожелал удовольствоваться ремонтом церкви Бузи и распорядился снести ее; однако тридцать тысяч франков недалеко продвинули строительство культового сооружения, которому архитектор счел уместным придать размеры архиепископской церкви. Господь Бог, прежде имевший плохие жилищные условия, оказался вовсе без крова.
Кюре требовал возмещения убытков в размере пятидесяти тысяч франков.
Гербовые бумаги похожи на журавлей: они летают стаями; не успела первая прийти в дом, как следом за ней появилась вторая, третья, а затем десятая, двадцатая, тридцатая.
За три месяца папаша Линго получил их столько, что можно было оклеить ими последний дом, который у него остался.
Наконец, этот последний дом был продан вследствие принудительного отчуждения.
И тогда для несчастного папаши Линго началась жизнь, исполненная мук и печалей, о которых он не имел никакого представления в дни своей бедности.
— Ах, добрые мои подруги, — говорила своим соседкам мамаша Линго, по-прежнему подметая мостовую у входной двери, — никогда мы не были столь несчастными, как с тех пор, как стали богатыми.
Увы, они уже давно не были богатыми и оказались еще беднее, чем были прежде.
Папаша Линго выкрутился из этой истории как эгоист.
Однажды утром его обнаружили умершим вследствие паралича.
Это случилось 23 июня 1856 года, ровно за месяц до моего приезда в Шалон.
«Газета Марны», сообщившая о его смерти, философически отметила, что в его погребальном шествии участвовало только семь человек.