Каким образом подобное чудесное растение укоренилось в этой бесплодной меловой почве, с таким великим трудом дающей свой скудный урожай?
Это было чудо. И в самом деле, понадобилось настоящее чудо, чтобы извлечь из земли эту жемчужину эпохи Ренессанса.
Я уже не помню, какой именно епископ Байё, узнав, что колокольня в Арфлёре построена англичанами, сказал в ответ:
— Меня это нисколько не удивляет, я прекрасно знал, что англичане крайне глупы, и доказательством этому служит то, что они построили здесь подобную колокольню.
Я не говорю того же о жителях Шампани. Напротив, я питаю к шампанцам совершенно особое почтение, или, если угодно, я считаю их глупыми на манер Лафонтена, который был уроженцем Шампани.
Хотите знать других уроженцев Шампани? Сейчас я их вам назову.
Первым поэтом Франции, подразумевая хронологический порядок, был шампанец. Вы ведь догадываетесь, не правда ли, что я говорю о Тибо, графе Шампанском? О поэте и почти короле, который, по словам Гюго, ничего так не желал, как быть отцом Людовика Святого.
Амио тоже шампанец; это еще один простак того же рода, что и Лафонтен; простак до такой степени, что он распространил свое простодушие на Плутарха; в итоге те, кто читал Плутарха лишь в переводе Амио, говорят: «Простак Плутарх». Это Плутарх-то простак! Правда, родился он в греческой Шампани — Беотии.
Робер де Сорбон, основатель Сорбонны, — шампанец.
Шарлье де Жерсон, канцлер Парижского университета, безусловный автор «Утешения богословия» и, по всей вероятности, автор «О подражании Иисусу Христу», — шампанец.
Вильганьон, мечом сражавшийся с турками и пером — с Кальвином, то есть с неверными и с еретиком, — шампанец.
Кольбер — шампанец.
Бушардон и Жирардо — шампанцы.
Лантара и Валантен — шампанцы.
Флодоард и Мабильон — шампанцы.
Генрих Лотарингский и Поль де Гонди — шампанцы.
Мартин IV и Урбан IV — шампанцы.
Сент-Сюзан и Друэ д’Эрлон — шампанцы.
Итак, граф-поэт, два гениальных богослова, командор, министр, философ, два художника, два скульптора, два историка, два кардинала, два понтифика, генерал и маршал Франции!
Обождите, мы забыли упомянуть еще кое-кого из достославных уроженцев Шампани.
Мы забыли упомянуть Филиппа Августа, победителя в битве при Бувине, соперника Ричарда Львиное Сердце.
Мы забыли упомянуть Дантона. Что скажете вы о нем?
Мы забыли упомянуть Фабера, одного из самых безупречно честных людей века Людовика XIV, и Адриенну Лекуврёр, одну из самых гениальных французских актрис.
И это не считая Мирабо, чуть было не родившегося в Шампани; в этом списке недостает только его!
Вернемся, однако, к очаровательной церкви Нотр-Дам-де-л’Эпин. Выше мы сказали, что понадобилось настоящее чудо, чтобы извлечь из земли эту жемчужину эпохи Ренессанса.
Вот что это было за чудо.
Однажды, возвращая с пастбища свое стадо, пастухи заметили исходящий из куста яркий свет; они подошли ближе и увидели в середине куста изваяние Богоматери, держащей на руках божественного младенца.
У них не было сомнений, что этот святой образ упал с небес.
Они благоговейно поклонились ему, а затем отправились известить епископа Шалона о том, что им довелось увидеть.
Епископ Шалонский явился со всем своим клиром: святое изваяние испускало такой яркий свет, что казалось, будто это пылает неопалимая купина.
Куст находился там, где сегодня стоит церковь.
Вот почему это чудо пятнадцатого века называют церковью Богоматери Терновника.
Ровно семнадцать лет тому назад один из моих друзей, поэт, совершил путешествие, которое теперь повторял я. Подобно мне, он остановился при виде этого великолепного шпиля и, подобно мне, вышел из кареты; прочтите, что он написал о церкви Нотр-Дам-де-л’Эпин:
«В двух льё от Шалона, на дороге в Сент-Мену, в местности, где, насколько хватает глаз, нет ничего, кроме равнин, безлесных пастбищ и запыленных придорожных деревьев, вашему взору внезапно открывается нечто поразительное.
Это аббатство Нотр-Дам-де-л’Эпин.
Его церковь увенчана подлинной остроконечной башней пятнадцатого века, сработанной, словно кружево, и вызывающей восхищение, хотя рядом с ней примостился оптический телеграф, на который она, будучи благородной дамой, взирает, по правде говоря, весьма пренебрежительно. Странно видеть, как среди полей, с трудом способных прокормить несколько чахлых маков, гордо распустился этот великолепный цветок готической архитектуры. Я провел два часа внутри церкви и бродил вокруг нее при страшном ветре, ощутимо заставлявшем дрожать ее колоколенки. Удерживая шляпу обеими руками, я любовался этим чудом, окруженный облаками пыли, которая лезла в глаза; временами от шпиля отрывался какой-нибудь камень и падал на кладбище возле меня. Множество деталей церкви достойны отдельного описания. Особенно сложны и любопытны гаргульи. Они состоят чаще всего из двух чудовищ, одно из которых тащит другое на своих плечах. Как мне показалось, гаргульи на апсиде изображают семь смертных грехов: Похоть, молодая крестьянка, чересчур высоко приподнявшая подол, определенно должна была разжигать мечтания у несчастных монахов.
Рядом самое большее три или четыре лачуги, и было бы трудно объяснить существование этого собора, вокруг которого нет ни города, ни деревни, ни хутора, если бы вы не обнаружили в одном из приделов, закрытом на задвижку, небольшой, но очень глубокий колодец: это чудотворный колодец, хотя и очень скромный по виду, очень простой и определенно похожий на какой-нибудь деревенский колодец, как и подобает чудотворному колодцу. Сказочное здание выросло над ним; колодец породил церковь, как луковица порождает тюльпан».
Кому же принадлежат эти строки?
О, вы вполне можете догадаться; во Франции есть лишь один человек, способный так писать.
Это Виктор Гюго.
Я сказал «во Франции», но ошибся; увы, он находится теперь за пределами Франции!
Я навел справки о колодце, желая знать, с чем связано почитание этого архитектурного шедевра — с колодцем или со скульптурой Богоматери. Небольшая книжка на эту тему, напечатанная с разрешения его преосвященства епископа Шалонского, развеяла все мои сомнения. Дело в скульптуре Богоматери.
На выезде из деревушки Нотр-Дам-де-л’Эпин вы оказываетесь на небольшом мосту, под которым протекает ручей.
Это речка Вель, которая через 140 километров пополнит воды Эны.
Вдоль речки тянется восхитительная завеса свежей зелени, переходящая в этом месте с ее левого берега на правый и укрывающая деревню Куртизоль, то есть вереницу очаровательных домиков, которые прячутся в тени, отражаясь в водной глади на протяжении более полутора льё.
И в самом деле, эта деревня, состоящая из трех приходов, имеет такую же протяженность, как Париж между заставой Трона и заставой Звезды.
Правда, в ней всего одна улица, а точнее сказать, в ней вообще нет улиц.
Обитатели Куртизоля не были настолько глупы, чтобы выстроить свои дома в ряд по обе стороны мощеной дороги; нет, они своенравно разбросали их там и сям, руководствуясь личной прихотью, — одни стоят особняком, другие группами.
Правда, эти крестьяне по большей части швейцарцы; они имеют привычку ко всему живописному и не хотят утрачивать ее.
За исключением этой восхитительной линии деревьев, которая заканчивается ровно у истока Веля, во всей здешней равнине, опаленной солнцем, нельзя увидеть ни одного дерева.
Впрочем, я ошибаюсь: на горизонте видны голубоватые прямоугольники и ромбы, прихотливо разбросанные по равнине: это новые посадки ельника.
Как в Солони, где пытаются понять, не может ли ель победить глину, здесь, в этой бедной и почти бесплодной Шампани, пытаются понять, не может ли ель победить известняк.
Я остановился в Пон-де-Сом-Веле; почтовая станция находится там по-прежнему: это та самая станция, куда г-н де Шуазёль привез несчастного Леонара.
В двадцати шагах от нее, слева от дороги, растут несколько красивых вязов, которые в то время только что посадили или собирались посадить.
Именно здесь, не видя гусаров на их посту, королева воскликнула: «Мы погибли!»
Мы уже рассказали, почему эскорт был вынужден удалиться, и как после Тийуа, между Орбевалем и Даммартен-ла-Планшеттом, он свернул влево от дороги и двинулся полем, поскольку утром г-н де Гогела́ заметил в Сент-Мену сильное волнение.
Скажем теперь несколько слов о причинах этого волнения.
Двадцатого июня, в одиннадцать часов утра, отряд гусар, который сопровождал г-н де Гогела́ и которым командовал г-н Буде, тот самый отряд, что на глазах у нас только что покинул Пон-де-Сом-Вель, неожиданно вступил в Сент-Мену по Клермонской дороге.
Гусары остановились на Ратушной площади.
Их появление вызвало определенное удивление. В те времена расквартирование солдат возлагалось на городские власти, и, когда через город должен был пройти какой-нибудь военный отряд, мэр города получал уведомление об этом дня за два или три.
Так вот, на сей раз мэр никакого уведомления не получил.
И потому члены муниципалитета поинтересовались у г-на де Гогела́, задержится ли его отряд в городе и как случилось, что они не получили никакого уведомления о его прохождении.
Господин де Гогела́ ответил, что он имеет задание отправиться в Пон-де-Сом-Вель и дожидаться там прибытия армейской казны, которую ему поручено конвоировать.
Что же касается расквартирования его солдат и его самого, то об этом не следует беспокоиться: они разместятся на постоялых дворах и за все заплатят.
Кроме того, г-н де Гогела́ предупредил, что на другой день появится отряд драгун, который будет ждать ту же самую армейскую казну в Шалоне, подобно тому как сам он намеревается ждать ее в Пон-де-Сом-Веле.
Господину де Гогела́ предложили расквартировать его отряд, которому предстояло оставаться в городе не более суток, в кордегардии, находившейся на Ратушной площади.