Под этими двумя приписками мэр Сент-Мену написал следующее разъяснение:
«В половине восьмого через город проследовали две берлины. В первой карете находились две женщины; во второй — три женщины, мужчина и двое детей. Непосредственно за второй берлиной, запряженной шестеркой лошадей, следовал курьер.
В ратуше города Сент-Мену, в полночь, в присутствии национальной гвардии.
Никаких сомнений больше не было: через город определенно проследовали король и королевская семья, и это в погоню за ними отправились Друэ и Гийом.
Около часа ночи в Сент-Мену прибыли господа Байон и Ромёф: Байон был командиром батальона Сен-Жермен-де-Пре, как мы уже говорили, а Ромёф — адъютантом Лафайета.
Никаких новых известий о короле им здесь дать не могли. Отдохнув в Шалоне, они провели в Сент-Мену ровно столько времени, сколько понадобилось им для того, чтобы убедиться, что король и королевская семья проследовали через город, и, как только у них появилась в этом уверенность, бросились по следам беглецов.
VII
Понятно, что в Сент-Мену можно было найти большое количество неизданных документов. Я в этом не сомневался, и потому решил сделать там долгую остановку.
Наш возница — напомним, что мы располагали шарабаном и возницей, — так вот, наш возница спросил меня, где я хочу поселиться.
Без всяких колебаний я ответил:
— В гостинице «Мец».
Почему в гостинице «Мец», а не где-нибудь еще?
Дело в том, что я прочитал в «Путешествии по Рейну» Виктора Гюго описание гостиницы «Мец», заставившее меня дать самому себе обещание: «Если я когда-нибудь буду проезжать через Сент-Мену, то непременно остановлюсь в гостинице «Мец».
Вот это описание:
«Сент-Мену — это довольно живописный городок, вольготно раскинувшийся на склоне ярко-зеленого холма, увенчанного высокими деревьями.
Мне довелось увидеть в Сент-Мену нечто прекрасное: кухню гостиницы "Мец".
Это была настоящая кухня. Огромный зал. Одну его стену занимает медная посуда, другую — фаянсовая. Посередине, напротив окон, камин — огромная пещера, заполненная светом полыхающего огня; на потолке — почерневшие перекрестия щедро закопченных балок, к которым подвешены всякого рода вещи, радующие глаз: корзины, лампы, шкафчик для провизии, а в центре — большая ивовая клетка, где выставлены напоказ крупные трапециевидные куски свиного сала. Под колпаком камина, помимо вертела, подвесного крюка и котла, ослепительно сияет и сверкает целый пук из дюжины лопаток и щипцов самых разных форм и размеров. Пылающий очаг льет лучи света во все углы, прочерчивает большие тени на потолке, бросает ярко-розовый отсвет на голубую фаянсовую посуду и заставляет блистать, подобно стене из раскаленных углей, фантастическое нагромождение кастрюль. Будь я Гомером или Рабле, то сказал бы: "Эта кухня — целый мир, солнцем которого служит камин".
И в самом деле, это целый мир — мир, где снует армия мужчин, женщин и животных. Официанты, служанки, поварята и сидящие за столом ломовики, сковороды на раскаленных плитах, фырчащие котелки, шипящий разогретый жир, курительные трубки, игральные карты, кошки, собаки, резвящиеся дети и присматривающий за всем этим хозяин. Mens agitat molem.[11]
Стоящие в углу напольные часы с гирями степенно указывают время всем этим занятым по горло людям.
Среди бесчисленных предметов, подвешенных к потолку, один в вечер моего приезда вызвал у меня особенное восхищение. Речь идет о небольшой клетке, где спала маленькая птичка. Птичка показалась мне самым восхитительным символом доверия. Этот вертеп, эту кузницу несварений желудка, эту адскую кухню день и ночь наполняет грохот. А птичка спит. Тщетно клокочет вокруг нее ярость; мужчины бранятся, женщины ссорятся, дети вопят, собаки лают, кошки мяукают, часы бьют, секачи стучат, поддон повизгивает, вертел скрежещет, вода булькает, бутылки всхлипывают, оконные стекла дребезжат, дилижансы проносятся под проездной аркой, грохоча громом, — маленький комочек перьев не шевелится. Господь достоин поклонения. Он наделяет верой пташек.
В связи с этим, — продолжает Гюго, — я заявляю, что обычно о постоялых дворах говорят излишне много дурного. Да я и сам первый из всех говорил о них порой чересчур сурово. Постоялый двор, в общем-то, вещь хорошая, и мы чрезвычайно радуемся, находя его. А кроме того, я замечал, что почти на всех постоялых дворах есть чудесная женщина, хозяйка заведения. Хозяина постоялого двора я уступаю раздраженным путешественникам, но пусть они позволят мне иметь дело с хозяйкой. Хозяин — человек достаточно угрюмый, хозяйка — сама любезность. Бедная женщина! Нередко старая, нередко больная, часто беременная, она носится взад-вперед, намечает все, направляет все, завершает все, понукает слуг, вытирает носы детям, прогоняет собак, приветствует путешественников, подбадривает шеф-повара, улыбается одним, бранит других, следит за кухонной печью, приносит постельные принадлежности, встречает одного, провожает другого и простирает свое влияние повсюду, словно душа; да она и вправду душа этого огромного тела, что зовется постоялым двором. Хозяин годен лишь на то, чтобы выпивать с ломовиками в каком-нибудь уголке зала».
Понятно, что такое описание вызвало у меня желание посетить этот постоялый двор. В один прыжок я вошел в кухню; все было на месте: медная посуда, фаянсовая, часы, сало, лопатки, щипцы. Все, за исключением птички, умершей от старости одиннадцать лет тому назад. Это был щегол.
При виде кропотливого внимания, с каким я разглядывал кухню, хозяйка гостиницы, г-жа Шоле, рассмеялась и сказала мне:
— Вижу, вы читали то, что господин Виктор Гюго написал о нас. Он сделал нам столько добра этими несколькими строчками; да благословит его Господь!
Пусть твое благословение перенесется через моря, бедная признательная душа, и пусть изгнанник ощутит его, словно дыхание родины!
Король проехал через Сент-Мену вместе со всей королевской семьей, однако об этом вспоминают здесь лишь как об историческом факте; никто не может сказать: «По пути он сделал нам добро».
Напротив, король бежал, король нарушил свою клятву, король отправился за чужеземцем, чтобы вернуться с ним во Францию.
Король причинил вред всем.
Но вот через город проезжает поэт; он незнаком людям, которые принимают его; по-прежнему незнакомый им, он пишет несколько строк — описание кухни какой-то гостиницы; множество людей читают это описание, и никто из них уже не проедет через город, не остановившись в указанной гостинице: богатство ее хозяйке обеспечено!
Спустя семнадцать лет, в дали своего изгнания, поэт ощущает в воздухе, который дует со стороны Франции, нечто нежное, словно прикосновение крыла ангела.
Это до него доносится благословение старой женщины.
О мой дорогой Виктор, до чего же приятны мне эти адресованные вам слова: «Да благословит его Господь!»
Нетрудно догадаться, что, назвав себя, я тотчас же оказался окружен дружеским вниманием. Я обозначил цель своего путешествия. Меня отвели к г-ну Матьё. Я увидел крепкого восьмидесятичетырехлетнего старика, который принял меня с удивительной сердечностью, взял свою трость и шляпу и вызвался быть моим чичероне.
Именно это мне и требовалось.
Предупредительности этого милейшего человека я обязан большей частью письменных документов, которые мне посчастливилось собрать; его памяти я обязан множеством воспоминаний, часть их которых уже использованы мною, а часть найдут себе применение в нужное время и в нужном месте.
В особенности это касается воспоминаний, относящихся к г-ну де Дампьеру.
Господину Матьё было около девятнадцати лет, когда происходили события, о которых мы рассказываем, и потому он помнил мельчайшие их подробности.
Он находился на месте событий, когда прибыли, а затем уехали королевские кареты.
Он находился там, когда уехал, выстрелив из пистолета, драгунский унтер-офицер.
Он видел, как Друэ и Гийом бросились в погоню за королем.
Он помогал поднимать с земли убитого и раненого, когда горожане, думая, что они стреляют в драгун, стреляли в своих земляков.
Наконец, он разъяснил мне одну деталь, прежде остававшуюся неясной для меня у всех историков.
Состоит она в следующем.
Около одиннадцати часов вечера Гийом прибыл в Варенн, где Друэ присоединился к нему в половине двенадцатого.
Как получилось, что Друэ, ехавший на собственной лошади, в то время как Гийом ехал на почтовой лошадке, как получилось, повторяю, что Друэ прибыл в Варенн через полчаса после Гийома?
Сейчас мы поймем это, проследив путь королевских карет.
Из Сент-Мену они во весь дух помчались по дороге на Клермон.
В Клермоне, напомним, находился г-н де Дама́.
Около восьми часов вечера к нему прибыл гонец от г-на де Шуазёля.
Этим гонцом был несчастный Леонар, приехавший в кабриолете.
Он прибыл сообщить г-ну де Дама́, что покинул г-на де Шуазёля в Пон-де-Сом-Веле в половине пятого и что к этому времени никакой курьер там не появлялся.
Кроме того, Леонар известил его об опасности, которой подвергались г-н де Гогела́, г-н Буде и сорок гусаров, находившихся под их командованием.
Однако опасность, которой подвергался сам г-н де Дама́, была ничуть не меньшей; такое же возбуждение царило повсюду; вид солдат г-н де Дама́ вызывал ропот. Близился час отбоя, и г-н де Дама́ понимал, что ночью ему будет трудно держать солдат в строю, а лошадей — под седлом, настолько враждебными становились намерения окружавшей его толпы.
Между тем щелчки кнутов форейторов, с удвоенной силой погонявших лошадей, издалека известили его о прибытии карет.
Приказ г-на де Буйе состоял в том, чтобы через полчаса после проезда королевских карет сесть на коней и отходить к Монмеди, следуя через Варенн.