Двадцать шестого вандемьера VI года подписан Кампо-Формийский мирный договор, и Австрия, которой уступают Венецию, отказывается от своих прав на Бельгию и от своих притязаний на Италию.
Бонапарт покидает Италию и направляется во Францию; 15 фримера того же года (5 декабря 1797 года) он прибывает в Париж.
Бонапарт отсутствовал два года, и за эти два года он взял в плен сто пятьдесят тысяч солдат, захватил сто семьдесят знамен, пятьсот пятьдесят пушек, шестьсот полевых орудий, пять понтонных парков, девять 64-пушечных линейных кораблей, двенадцать 32-пушечных фрегатов, двенадцать корветов и восемнадцать галер.
Более того, уезжая, как мы говорили, из Франции с двумя тысячами луидоров, он отправил туда, в несколько приемов, около пятидесяти миллионов.
Вопреки всем античным и современным порядкам это была армия, кормившая свое отечество.
С наступлением мира Бонапарту стало понятно, что его военная карьера подошла к завершению.
Неспособный оставаться в бездействии, он домогался места одного из двух членов Директории, которые вскоре должны были смениться.
К несчастью, ему было всего лишь двадцать восемь лет: подобное назначение стало бы столь грубым и столь поспешным нарушением Конституции III года, что никто не решился выступить с таким предложением.
Так что он вернулся в свой небольшой дом на улице Шантерен, заранее борясь всеми помышлениями своего гения против врага куда более страшного, чем все те, каких ему удавалось побеждать прежде, — забвения.
— В Париже не хранят памяти ни о чем, — говорил он. — Если я надолго останусь в праздности, я погиб. В этом огромном Вавилоне одна известность приходит на смену другой; стоит мне три раза показаться в театре, и на меня больше даже не взглянут.
Вот почему в ожидании лучшего он делает все, чтобы стать членом Института.
Наконец, 29 января 1798 года он говорит своему секретарю:
— Бурьенн, я не хочу оставаться здесь; здесь нечего делать. Они не хотят ничего слушать. Мне понятно, что если я останусь, то скоро пойду ко дну. Здесь все быстро теряет свою новизну, и от моей славы уже ничего не осталось. В маленькой Европе ее много не добыть. Это кротовая нора. Великие державы и великие перевороты были только на Востоке, где обитают шестьсот миллионов человек. Надо ехать на Восток, все великие славы приходят оттуда.
Стало быть, ему нужно было превзойти все великие славы.
Он уже сделал больше, чем Ганнибал, и сделает впредь не меньше, чем Александр Македонский и Цезарь; на Пирамидах, где начертаны два этих великих имени, недостает его имени.
Двенадцатого апреля 1798 года Бонапарт назначается главнокомандующим Восточной армией.
Как видим, ему уже достаточно лишь потребовать, чтобы получить.
Прибыв в Тулон, он докажет, что ему достаточно лишь приказать, чтобы добиться повиновения.
За день до его прибытия в этот город там был расстрелян восьмидесятилетний старик.
Шестнадцатого мая 1798 года он пишет следующее письмо в чрезвычайный трибунал 9-го военного округа, учрежденный в силу закона от 19 фрюктидора:
С великой скорбью, граждане, я узнал, что старики в возрасте от семидесяти до восьмидесяти лет, а также несчастные женщины, беременные или с грудными детьми на руках, были расстреляны как обвиненные в эмиграции.
Неужели солдаты свободы сделаются палачами?
Неужели жалость, которую они выказывали даже в пылу сражений, умрет в их сердцах?
Закон 19 фрюктидора явился мерой общественного спасения. Его цель состояла в том, чтобы покарать заговорщиков, а не несчастных женщин и дряхлых стариков.
Поэтому я призываю вас, граждане, всякий раз, когда закон представит на ваш суд стариков старше шестидесяти лет или женщин, заявлять, что даже в пылу сражений вы щадили стариков и жен ваших врагов.
Воин, который подписывает смертный приговор человеку, неспособному носить оружие, это трус.
Данное письмо спасло жизнь одному несчастному, включенному в этот разряд подсудимых.
Три дня спустя Бонапарт садится на корабль.
Таким образом, его последним прости Франции явилось подлинное королевское деяние — осуществление права помилования.
Мальта была куплена заранее, так что Бонапарт мимоходом заставил ее капитулировать и 1 июля 1798 года ступил на землю Египта близ форта Марабу, неподалеку от Александрии.
Узнав эту новость, Мурад-бей, которого настигли, словно льва в его логове, призвал к себе своих мамлюков, пустил вниз по течению Нила целую флотилию, состоявшую из джерм, барок и канонерских лодок, и отправил сопровождать ее вдоль берега реки отряд в двенадцать-пятнадцать сотен конников, с которым Дезе, командовавший нашим авангардом, встретился 14 июля у деревни Минья-Саламе.
Впервые со времен крестовых походов Восток и Запад сошлись лицом к лицу.
Столкновение было страшным: войско Мурада, сверкавшее золотом, быстрое как ветер, губительное как пламя, атаковало наши каре, рубя ружейные стволы своими дамасскими саблями; затем, когда из этих каре, словно из вулкана, начал извергаться огонь, мамлюки развернулись цепью, напоминавшей ленту из золота и шелка, и понеслись галопом, осматривая эти железные стены, из каждого фланга которых на них обрушивался смертоносный град; видя, что им не удастся пробить в них ни единой бреши, они в конце концов отступили, точно огромная стая испуганных птиц, оставив вокруг наших батальонов еще шевелящиеся завалы из покалеченных людей и лошадей; оказавшись в отдалении, мамлюки перестроились, чтобы предпринять новую попытку, которая стала столь же тщетной и гибельной, как и первая.
В середине дня они собрались снова, но, вместо того чтобы идти на противника, двинулись в сторону пустыни и исчезли на горизонте в облаках песка.
О поражении при Шубрахите Мурад узнал в Гизе.
В тот же день гонцы были разосланы в Саид, в Файюм и в пустыню.
Отовсюду на борьбу с общим врагом созывали беев, шейхов и мамлюков, и каждый был обязан взять с собой лошадь и оружие.
Три дня спустя Мурад собрал вокруг себя шесть тысяч всадников.
Все это войско, примчавшееся на боевой клич своего вождя, встало беспорядочным лагерем на берегу Нила, в виду Каира и Пирамид, между деревней Эмбабе, на которую опирался его правый фланг, и Гизой, любимой резиденцией Мурада, у которой расположился его левый фланг.
Что же касается Мурада, то он приказал установить свой шатер возле гигантской смоковницы, тень которой покрывала пятьдесят всадников.
Именно в этой позиции, наведя некоторый порядок в рядах своего войска, он ждал французскую армию, поднимавшуюся вверх по течению Нила.
На рассвете 23 июля Дезе, по-прежнему шедший в авангарде, заметил отряд из пятисот мамлюков, которые были посланы на разведку и тотчас отступили, оставаясь при этом в поле зрения французов.
В четыре часа утра Мурад услышал громкие крики: это вся французская армия приветствовала Пирамиды.
В шесть часов утра обе армии уже стояли друг против друга.
Представьте себе поле битвы, то самое, какое Камбис, другой завоеватель, пришедший сюда с другого конца света, избрал для того, чтобы сокрушить египтян.
С тех пор прошло две тысячи четыреста лет, но Нил и Пирамиды по-прежнему находились там; однако от гранитного Сфинкса, которому персы изуродовали лицо, осталась только его гигантская голова, выступавшая из песка; колосс, о котором говорит Геродот, лежал поверженный; исчез Мемфис, возник Каир.
Все эти отчетливые воспоминания, всплывшие в памяти французских генералов, витали над головами солдат, словно те неведомые птицы, что некогда летали над полями сражений и предвещали победу.
Местность представляла собой обширную песчаную равнину, словно созданную для кавалерийских маневров; посередине ее находилось селение Бекир, а границей ее служил небольшой ручей неподалеку от Гизы.
Мурад и вся его кавалерия стояли спиной к Нилу, имея у себя в тылу Каир.
Видя характер местности и расположение противника, Бонапарт понял, что возможно не только одержать победу над мамлюками, но и уничтожить их.
Он развернул свою армию полукругом, перестроив каждую дивизию огромным каре, в центре которого была поставлена артиллерия.
Дезе, привыкший всегда идти впереди, командовал первым каре, расположившимся между Эмбабе и Гизой; дальше стояла дивизия Ренье, за ней — дивизия Клебера, оставшаяся без своего командира, раненного в Александрии, и находившаяся под командованием Дюгюа; затем — дивизия Мену под командованием Виаля; и, наконец, ближе всего к Эмбабе, образуя крайний левый фланг и располагаясь возле самого Нила, находилась дивизия генерала Бона.
Всем этим каре предстояло совместно двинуться к Эмбабе, а деревне, лошадям, мамлюкам и укреплениям — оказаться сброшенными в Нил.
Однако Мурад был не из тех, кто выжидает за песчаными барханами.
Стоило каре занять исходные позиции, как мамлюки выскочили из-за укреплений и толпами, не разбирая дороги и не раздумывая, ринулись на ближайшие к ним каре: это были дивизии Дезе и Ренье.
Приблизившись к ним на ружейный выстрел, нападавшие разделились на две колонны: первая, пренебрегая опасностью, устремилась к левому флангу дивизии Ренье, вторая — к правому флангу дивизии Дезе.
Французские солдаты подпустили их на десять шагов, а затем дали по ним залп: лошади и всадники были остановлены стеной огня.
Два первых ряда мамлюков попадали, как если бы под ними затряслась земля; остатки колонны, вовлеченные в стремительный бег и остановленные стеной железа и пламени, не имевшие возможности повернуть назад и не желавшие этого делать, двинулись, не понимая, что происходит, вдоль фронта каре Ренье, но выстрелы в упор отбросили их к дивизии Дезе, которая, оказавшись зажатой двумя этими бурлящими потоками людей и лошадей, встретила их штыками своего первого ряда, в то время как два других ряда вели по ним огонь, а фланги, разомкнувшись, пропускали ядра, которым не терпелось принять участие в этом кровавом празднестве.