Затем, вздохнув, он продолжает:
— В случае неудачи штурма, который я намереваюсь предпринять, я тотчас уйду: время торопит. Я вернусь в Каир не раньше середины июня. Ветры в это время станут благоприятными для того, чтобы с севера двигаться в Египет. Константинополь отправит войска в Александрию и Розетту, так что мне надо быть там. Что же касается войска, которое двинется позднее сухим путем, то в этом году мне опасаться его нечего. Я разрушу все до края пустыни и сделаю невозможным переход любой армии еще года на два. Она не выживет среди развалин.
Именно это последнее решение он вынужден принять. Армия отступает к Яффе.
Там Бонапарт посещает чумной госпиталь; позднее это станет сюжетом лучшей картины художника Гро.
Все, кого можно было перевозить, отправлены морем в Дамьетту и сухим путем в Газу и Эль-Ариш; остаются шестьдесят умирающих, жить которым не более дня, но уже через час они могут попасть в руки турок.
Та же необходимость в жестокосердии, которая заставила истребить гарнизон Яффы, вновь подает голос.
Фармацевт Р***, как утверждают, приказывает раздать умирающим некое снадобье: вместо мучений, которые приберегают для них турки, им уготована, по крайней мере, тихая агония.
Наконец, 26 прериаля, после долгого и изнурительного марша, армия возвращается в Каир.
И происходит это вовремя.
Мурад-бей, ускользнувший от Дезе, угрожает Нижнему Египту; во второй раз он встречается с французами у подножия Пирамид.
Бонапарт дает приказы о подготовке к сражению.
Ту позицию, какую прежде занимали мамлюки, на этот раз занимает он, так что в тылу у него река.
Однако наутро Мурад-бей исчезает.
Бонапарт удивлен, но в тот же день все объясняется: флот, приход которого он предрекал, высадил десант в Абукире, причем в то самое время, какое было им предсказано.
В планы Мурада входило окольными путями добраться до турецкого лагеря.
По прибытии туда он застает пашу преисполненным кичливых надежд.
При появлении войска паши французские отряды, слишком слабые, чтобы вступить с ним в бой, отступили, чтобы сплотиться.
— Ну что! — сказал Мустафа-паша, обращаясь к бею мамлюков. — Стоило мне показаться, как эти грозные французы, вида которых ты не можешь выдержать, пустились наутек.
— Паша, — ответил Мурад-бей, — возблагодари Пророка за то, что он попустил французам отступить, ибо, если они вернутся, ты исчезнешь перед лицом их, словно пыль перед северным ветром.
Сын пустыни оказался прорицателем.
Несколько дней спустя появляется Бонапарт.
После трехчасового сражения турки отступают и обращаются в бегство.
Мустафа-паша протягивает окровавленной рукой свою саблю Мюрату; вместе с ним в плен сдаются две сотни человек, две тысячи остаются лежать на поле битвы, десять тысяч утонули в море; двадцать орудий, шатры и войсковое имущество попадают в наши руки; форт Абукир отвоеван; мамлюки отброшены в пустыню, турки и англичане ищут убежище на своих кораблях.
Бонапарт посылает парламентера на флагманский корабль.
Он должен договориться о передаче пленных, которых невозможно держать у себя и незачем расстреливать, как это произошло в Яффе.
В ответ адмирал посылает Бонапарту вино, фрукты и «Франкфуртскую газету» от 10 июня 1799 года.
С июня 1798 года, то есть более года, Бонапарт не имеет известий из Франции.
Он бросает взгляд на газету, быстро просматривает ее и восклицает:
— Предчувствие не обмануло меня, Италия потеряна!!! Я должен ехать.
И в самом деле, французы оказались в том положении, в каком он хотел их застать: они были несчастны в достаточной мере для того, чтобы встретить его не как властолюбца, а как спасителя.
Гантом, вызванный им, тотчас является.
Бонапарт дает ему приказ подготовить к отплытию два фрегата, «Мюирон» и «Каррер», и два небольших судна, «Реванш» и «Фортуну», с двухмесячными припасами продовольствия на четыреста — пятьсот человек.
Двадцать второго августа Бонапарт пишет обращение к армии:
«Солдаты! Известия из Европы побудили меня отправиться во Францию. Командование армией я оставляю на генерала Клебера. Армия вскоре получит известия обо мне; большего пока я сказать не могу. Мне нелегко покидать солдат, к которым я так привязан, но эта разлука лишь на короткое время. Генерал, которого я им оставляю, пользуется доверием правительства и моим собственным доверием».
На следующий день он поднимается на борт «Мюирона».
Гантом хочет выйти в открытое море.
Бонапарт противится этому.
— Я хочу, — говорит он, — чтобы вы как можно дальше следовали вдоль африканского побережья; вы будете идти этим путем до южной оконечности Сардинии. Со мною горстка храбрецов и немного артиллерии. Если появятся англичане, я высажусь на берег и сухим путем доберусь до Орана, Туниса или любого другого порта, а там найду способ снова пуститься в плавание.
На протяжении двадцати одного дня западные и северо-западные ветры отбрасывают Бонапарта к порту, из которого он вышел.
Наконец, начинают ощущаться первые порывы восточного ветер, и Гантом поднимает все паруса.
Вскоре они проходят мимо того места, где некогда стоял Карфаген, огибают Сардинию, следуя вдоль ее западного берега, и 1 октября входят в порт Аяччо, где на сумму в семнадцать тысяч франков обменивают турецкие цехины на французские деньги — это все, что Бонапарт везет из Египта.
Наконец, 7-го числа того же месяца они покидают Корсику и держат курс на Францию, от которой их отделяют лишь семьдесят льё.
Вечером 8-го их извещают сигналами о появлении эскадры из четырнадцати кораблей.
Гантом предлагает повернуть на другой галс и возвратиться на Корсику.
— Нет, — повелительно восклицает Бонапарт, — поднять все паруса, все по местам; курс — северо-запад, северо-запад, полный вперед!
Вся ночь проходит в тревоге.
Бонапарт не покидает палубу; он велит приготовить большую шлюпку, сажает в нее двенадцать матросов, приказывает своему секретарю отобрать самые важные бумаги и назначает двадцать человек, с которыми намеревается высадиться на берег Корсики.
Однако при свете дня все эти предосторожности становятся ненужными, все страхи рассеиваются, и флот берет курс на северо-восток.
Восьмого октября, на рассвете, уже виден Фрежюс.
В восемь часов утра они встают на рейд.
В городе немедленно разносится слух, что на одном из двух фрегатов находится Бонапарт.
Море тотчас же покрывается лодками.
Все санитарные меры, которые Бонапарт и сам предполагал нарушить, преданы забвению народом; людям тщетно указывают на грозящую им опасность.
— Уж лучше чума, — отвечают они, — чем австрийцы.
Бонапарта сопровождают, тянут за собой, несут.
Это празднество, это овация, это триумф.
Наконец, среди всеобщего воодушевления, приветственных возгласов и исступленного восторга, Цезарь ступает на землю, где теперь нет Брута.
Спустя полтора месяца Франция имеет уже не директоров, а трех консулов, и среди этих трех консулов есть один, который, по словам Сиейеса, все знает, все делает, все может.
Мы подошли к 18 брюмера.
IIIПЕРВЫЙ КОНСУЛ БОНАПАРТ
Первой заботой Бонапарта, когда он достиг высшей должности в государстве, еще не залечившем кровоточащие раны гражданской и внешней войны и изнуренном своими собственными победами, стала попытка установить мир, покоящийся на прочных основах.
И потому 5 нивоза VIII года Республики, отставив в сторону все дипломатические формальности, которыми государи обычно обставляют свою мысль, он собственной рукой написал непосредственно королю Георгу III письмо, предлагая ему союз между Францией и Англией.
Однако король хранил молчание и ответить на письмо взялся Питт: это означало, что в союзе отказано.
Отринутый Георгом III, Бонапарт повернулся в сторону Павла I.
Осведомленный о рыцарский характере этого государя, он подумал, что по отношению к нему надо действовать по-рыцарски.
Он собрал вместе внутри Франции всех русских солдат, взятых в плен в Голландии и Швейцарии, приказал одеть их в новые мундиры и отослал на родину, не потребовав ни выкупа, ни обмена пленных.
Бонапарт не ошибся, полагая, что таким поступком он обезоружит Павла I.
Узнав об этом учтивом жесте первого консула, Павел I отозвал русские войска, еще остававшиеся в Германии, и заявил о своем выходе из коалиции.
Что же касается Пруссии, то у нее с Францией были хорошие отношения, и король Фридрих Вильгельм старательно соблюдал условия мирного договора 1795 года.
Бонапарт отправил к нему Дюрока, чтобы побудить короля растянуть кордон его войск вплоть до Нижнего Рейна и тем самым сделать менее протяженной линию, которую французам приходилось оборонять.
Прусский король дал на это согласие и пообещал употребить свое влияние на Саксонию, Данию и Швецию для того, чтобы они соблюдали нейтралитет.
Так что в коалиции оставались лишь Англия, Австрия и Бавария.
Однако эти три державы были далеко не готовы возобновлять военные действия.
Стало быть, Бонапарт имел время, не теряя из виду этих противников, бросить взгляд на внутренние дела.
Местопребыванием нового правительства стал дворец Тюильри.
Бонапарт жил в королевском дворце, и мало-помалу в этих покоях вновь стали появляться прежние придворные обычаи, изгнанные оттуда членами Конвента.
Однако следует сказать, что главной из привилегий короны, которую присвоил себе Бонапарт, было право помилования.
Господин Дефё, французский эмигрант, захваченный в Тироле, был препровожден в Гренобль и приговорен к смерти.
Бонапарт узнает эту новость, велит своему секретарю написать на клочке бумаги: «Первый консул приказывает отсрочить исполнение приговора в отношении г-на Дефё», подписывает этот лаконичный приказ и отправляет его генералу Ферино, — и г-н Дефё спасен.
Затем в нем начинает пробуждаться страсть, которая со временем займет у него главное место после страсти к военному делу, — страсть к монументальному строительству.