Евгений ТарлеНаполеон
Введение
Новое издание моей книги выходит в разгаре борьбы нашей героической армии против гнусной гитлеровской орды, возглавляемой человеком, который является в полном смысле мерзейшей и прежде всего смешной карикатурой на Наполеона.
Как известно, не только сам Гитлер, но и вся его шайка (в особенности Геббельс, Фрик, Дитрих и вообще те из них, кто «по письменной части») довольно настойчиво любит проводить параллель между «фюрером» и… Наполеоном. Они очень хвалят Наполеона «за объединение континента против Англии» и за попытку покончить с Россией. Разгром армий Наполеона в России в 1812 г., приведший в конечном счёте к крушению наполеоновской империи, они объясняют не только морозами и другими случайностями, но и тем, что Наполеон как-то нерешительно ставил вопрос: он хотел победы и подчинения политики Александра его, наполеоновской, политике. А нужно было ставить дело шире, так, как поставил «фюрер»: нужно было поставить основной задачей физическое искоренение большей части русского народа и захват всей русской территории. Таким образом, «фюрер» призван возобновить и победоносно завершить дело великого императора. Этой скромной мыслью объясняется вся демонстративная, театральная шумиха, давно уже производимая гитлеровской бандой вокруг имени Наполеона. Этим объясняется и помпа с военным парадом при торжественном перенесении гроба сына Наполеона из Вены в Париж. Этим объясняется и то, что Гитлер, приехав в Париж, отправился прямо с вокзала поклониться праху Наполеона, к саркофагу во Дворце инвалидов, и другие комедиантские выходки в том же духе.
При всей смехотворности и прямой карикатурности серьёзных сравнений ничтожного пигмея с гигантом стоит сказать несколько слов о глубоких, коренных отличиях, существующих между исторической почвой первой французской империи и той почвой, на которой гитлеровская банда воздвигла свой шаткий кровавый балаган. Полуграмотная шайка, в которой недоучка Розенберг и пустейший бумагомарака Геббельс числятся уже эрудитами, только потому до сих пор не запретила зловещих для неё стихов Гёте, что, конечно, никогда их и не читала. А великий поэт как будто предвидел это нелепейшее обезьянничанье Гитлера, когда писал свои бессмертные, истинно пророческие стихи:
Будь проклят тот, кого, как вал,
Гордыни буйство одолеет,
Кто, немцем будучи, затеет,
Что корсиканец затевал!
И вспомнит он поздней иль ране
Мои слова! Поверит им!
Он обратит весь труд, страданья,
Во зло себе и всем своим![1]
Историческая обстановка, при которой началась, развивалась и окончилась изумительная карьера Наполеона, была такова, что ему суждено было отчасти в истории Франции, а особенно в истории покорённых им стран играть долгое время определённо прогрессивную роль.
Даже в самой Франции его военный деспотизм сохранил немало таких завоеваний революции, которые безусловно имели прогрессивный характер. Недаром Пушкин вслед за многими публицистами и историками своего времени назвал Наполеона «наследником и убийцей» революции. Не только «убийцей», но и наследником. Конечно, Наполеон уничтожил все ростки политической свободы, которые начали было всходить при революции. Оп круто оборвал начавшееся было движение, которое, хотя с большими перебоями и уклонениями, всё-таки устремлялось в сторону установления буржуазно-конституционного режима. Наполеон задавил во Франции всякое воспоминание, всякий намёк на политическую свободу. На малейшее противоречие своей воле, своим предначертаниям он смотрел как на государственное преступление. Ни свободы слова, ни свободы печати, ни свободы собраний при нём не было и следа. Никакого участия граждан в государственном управлении, в законодательстве, в направлении текущей политики он не допускал. Всюду должна была царить его ничем не стесняемая воля. Законодательство, касающееся рабочего класса, затрагивающее отношения между рабочим и работодателем, уже при революции отличалось вопиюще несправедливым характером и отдавало рабочего в жертву хозяйской эксплуатации. При Наполеоне были введены новые постановления, ещё более ухудшающие юридическое положение рабочего класса.
Но наряду с этими явлениями были налицо и другие.
Наполеон с самого начала своей государственной деятельности ясно сознавал и неоднократно провозглашал, что разрушенный Великой буржуазной революцией феодальный строй никогда уже не воскреснет и не должен воскреснуть. Наполеон своим светлым, трезвым умом сразу же увидел, что дворянские реакционеры, эмигранты, ни за что не желающие примириться с победой буржуазной революции, осуждены на полную неудачу, потому что как нельзя реку заставить течь в обратном направлении, от устья к истокам, точно так же невозможно повернуть вспять всемирную историю. Поэтому он создал обширную, всеобъемлющую систему гражданского права, кодекс уголовного права, стройную, глубоко продуманную сеть административных, судебных, финансовых учреждений, которые навсегда уничтожили возможность каких бы то ни было поползновений вернуть старый феодальный строй. Отняв у буржуазии право на прямое вмешательство в государственное управление и законодательство, Наполеон тем пе менее вполне сознательно и планомерно производил своей единоличной, самодержавной волей те глубокие и очень прочные преобразования во французском государственном и общественном строе, которые соответствовали социально-экономическим интересам и потребностям буржуазного класса, в особенности буржуазии крупной.
Если, например, гражданское законодательство, устройство суда и управления в царствование Наполеона вполне удовлетворяли не только крупную, но и громадную по своей численности мелкую городскую и сельскую буржуазию, то внешняя политика Наполеона имела в виду в значительной мере интересы именно крупной буржуазии, промышленников по преимуществу. О процветании крупных промышленных фирм и о создании новых (в особенности в области текстильной индустрии) Наполеон заботился неукоснительно. И когда он сокрушал одно за другим государства феодально-монархической, дворянской Европы, то при заключении мира с противником никогда не упускал из виду реализовать максимально выгодные условия для французской промышленности. Побеждённое государство должно было всякий раз превращаться, во-первых, в нужный для французов рынок сбыта и, во-вторых, в рынок сырья. Но Наполеон сознавал себя, да и был в самом деле, завоевателем и государственным человеком, а не уголовным разбойником, предводительствующим бандой преступных головорезов. Поэтому при всей эгоистичности своей политики, при всей эксплуататорской целеустремлённости всех своих начинаний в области внешней политики французский император отчётливо понимал, что разорять в лоск покорённые народы прежде всего невыгодно и нецелесообразно.
Завоевав Италию, Наполеон прежде всего обеспечил крестьянство этой страны от разных беззаконных поборов и притеснений, потому что ему нужно было, чтобы итальянский превосходный шёлк-сырец не только продолжал бесперебойно доставляться во Францию для лионских шёлковых мануфактур, но чтобы он доставлялся впредь ещё в гораздо больших количествах. А если спугнуть крестьянина, разрешив солдатчине оголтелый грабёж, то, конечно, всякая работа по возделыванию и сбору сырца прекратится и значение Италии как рынка сырья для французской промышленности будет подорвано. Подчинив себе все германские государства, Наполеон поставил их в такие условия, когда они могли продолжать спокойно и невозбранно свою хозяйственную деятельность. Разграбив же их сразу и дочиста, он уничтожил бы рынок сбыта для той же французской промышленности.
Мало того, когда Наполеон в завоёванных им странах беспощадно сокрушал феодальный строй, освобождал миллионы крестьян от крепостного рабства, провозглашал полное равенство всех сословий перед лицом гражданского и уголовного закона, он тем самым значительно повышал благосостояние населения этих стран, ёмкость и покупательную способность нового рынка сбыта для французской индустрии. Таким образом, разрывая всякие феодальные путы и ломая перегородки, ускоряя процесс включения Европы в развивающуюся систему капитализма, Наполеон, движимый прежде всего интересами французской буржуазной экономики, вместе с тем объективно служил делу экономического и социального прогресса, способствовал ускорению ликвидации старых, обветшалых форм быта. Таким образом, по своим последствиям его грандиозная историческая роль явилась в общем ролью прогрессивной. Ничего общего нет и не могло быть между обстоятельствами, при которых возникла диктатура Наполеона, и условиями, сделавшими возможным хотя бы кратковременное владычество в Европе гитлеровской банды. Ещё менее сходства, по-видимому, окажется между историей крушения наполеоновской империи и уже явно наметившимся ходом событий, которые приведут с полнейшей неизбежностью к уничтожению немецкого фашизма.
Сам Наполеон своим холодным, всегда ясным и светлым умом отлично понимал, в чём тайна его колоссальной популярности и могучей крепости его трона, который и в самом деле мог быть низвергнутым лишь после отчаяннейших и долгих усилий всей Европы. Он слышал возгласы крестьян при своём триумфальном возвращении в 1815 г.: «Да здравствует император! Долой дворян!» И он отвечал тогда на эти возгласы так, как ответил в Гренобле, едва войдя в этот город: «Я явился, чтобы избавить Францию от эмигрантов. Пусть берегутся священники и дворяне, которые хотели подчинить французов рабству! Я повешу их на фонарях!»
Наполеон был несокрушим, и всякая борьба против него неизменно кончалась гибелью его противников, пока он выполнял свою роль «хирурга истории», ускоряющего торжество исторических прогрессивных принципов, пока он уничтожал огнём и мечом обветшалый и без того осуждённый на слом европейский феодализм. Когда Маркс и Энгельс указывали, что наполеоновские войны в известном смысле сделали в странах континентальной Европы то дело, которое совершала гильотина во Франции в годы революционного террора, они имели в виду именно разгром всех европейских феодально-абсолютистских монархий, учинённый Наполеоном. От этих страшных ударов европейский феодальный абсолютизм уже никогда не мог вполне оправиться. Сочувствие прогрессивно настроенных кругов европейского общества в покоряемых Наполеоном странах, иногда скрыто, а иногда очень недвусмысленно выражаемое, было в те годы за Наполеоном обеспечено. «Мы приходили в чужую землю,— и сейчас же после нашего прихода помещик переставал бить по зубам своих крестьян и свою прислугу, сейчас же раскрывались мрачные монастырские тюрьмы, где фанатическое духовенство держало «еретиков», прекращалось наглое обхождение со всеми людьми недворянского происхождения»,— так вспоминали впоследствии старые наполеоновские солдаты времена победоносного шествия Наполеона по Европе. В первые годы наполеоновского владычества французская армия являлась в самом деле как бы вестником освобождения населения завоёвываемых стран.