Мне никогда не надоедало осматривать комнату, в которую я попал после того, как меня допустили в Тюильри, и я не переставал смотреть на бумаги, разложенные на бюро Наполеона, но не решался дотронуться до них. Комната, которую он сделал своим кабинетом, была сравнительно большой, освещенной единственным окном с видом на сад. Основным предметом мебели в кабинете являлся великолепный письменный стол, поставленный в центре комнаты. Он был инкрустирован позолоченной бронзой, а его ножки были выполнены в форме грифонов. Общий вид стола представлял собой что-то вроде квадратного ящика со сдвигающейся крышкой, поэтому стол можно было закрыть, не потревожив лежавшие наверху бумаги. Кресло было античным по форме, его спинка задрапирована зеленым кашемиром, плиссированным и обтянутым шелковыми шнурами. Подлокотники кресла оканчивались головами грифонов.
По прибытии в Тюильри в 1802 году я столкнулся со следующим действующим порядком протокольных мероприятий. Первый консул более не держал общего стола. Он обедал с госпожой Бонапарт и членами своей семьи. По средам, которые являлись днями сбора совета, он приглашал на обед консулов и министров. Второй завтрак он ел в одиночку, ограничиваясь самыми простыми блюдами. В качестве питья он употреблял вино Шамбертен, разбавленное водой, и единственную чашку кофе.
Генерал Дюрок был комендантом дворца. В число его обязанностей входили контроль над расходами, поддержание порядка во дворце и надзор за ним. Он главенствовал за столом, за которым обедали придворные дамы, дежурные офицеры и адъютанты первого консула.
Префектам дворца поручалось обслуживание внутреннего помещения, регулирование правил этикета и инспекция театров. Придворным дамам поручалось сопровождать госпожу Бонапарт, и именно они следили за порядком представления во дворце жен иностранных послов и высокопоставленных лиц.
В течение первого года Консулата было устроено несколько заговоров с целью покушения на жизнь первого консула. Все они инспирировались людьми, принадлежавшими к партии, побежденной 18 брюмера. Некоторые из этих заговоров были раскрыты еще до того, как их задействовали. Когда я стал работать во дворце первого консула, я не заметил каких-либо мер предосторожности, которые бы указывали на существование во дворце чувства подозрительности или страха. В Мальмезоне первый консул жил в обстановке очень спокойного домашнего очага. Он привык проводить с Жозефиной часы, которые не были заняты работой, различными торжествами или охотой. Он обедал вместе с семьей и после обеда заглядывал в свой кабинет и, если не задерживался там в связи с работой, возвращался в гостиную и играл в шахматы. Как правило, он любил беседовать в семейном кругу. Он обожал вступать в дискуссии, но никогда не навязывал своего мнения и не претендовал на собственное превосходство, как умственное, так и должностное. Когда приходило время для сна, госпожа Бонапарт следовала за ним в его комнату. Наполеон не тратил много времени на подготовку ко сну и не раз говорил, что всегда с удовольствием предается сну. Он говорил, что следовало бы воздвигнуть памятник в честь тех людей, которые изобрели постели и кареты. Однако ту постель, в которую он с наслаждением ложился, совершенно обессиленный от усталости, он очень часто покидал в течение ночи. Он привык вставать с постели после часа сна и был таким бодрым и с такой ясной головой, словно спокойно спал всю ночь. Как только он ложился, его жена устраивалась в ногах постели и начинала читать вслух. Поскольку она читала очень хорошо, он с удовольствием слушал ее.
Жозефина сама распоряжалась своим временем. В течение дня она принимала многочисленных посетителей. Она привыкла есть второй завтрак со своими друзьями, как с новыми, так и со старыми. Она не рисовала и не музицировала. В ее комнате стояла арфа, на которой она играла, если не было занятия получше, и обычно она наигрывала одну и ту же мелодию. Ей нравилось ткать гобелены, и она привлекала к этой работе прислуживавших ей женщин или гостей, чтобы они помогали. Подобным образом ей удалось обеспечить покрывалами всю мебель в гостиной Мальмезона.
Восстановление мира с Англией позволило Жозефине вести переписку с некоторыми английскими ботаниками и с людьми, возглавлявшими основные лондонские питомники, от которых она получила редкие саженцы и кустарники, пополнившие ее коллекцию. Она имела обыкновение давать мне эти письма из Англии, чтобы я переводил их на французский. В Мальмезоне у Жозефины вошло в привычку регулярно навещать теплицы, к которым она проявляла особый интерес. Вечерами она часто проводила время у столика, за которым шла игра в триктрак. Эту игру она очень любила и играла в нее хорошо и быстро. В Мальмезоне, в помещении маленького театра с залом на двести зрителей, силами членов семьи давались спектакли. По воскресеньям устраивались балы, во время которых, бывало, танцевал и Наполеон. В подобной патриархальной жизни он находил особое очарование.
Наполеон не всегда придерживался низкого мнения о поэзии; или, пожалуй, я должен сказать, что он смотрел на известных поэтов в тот период его жизни, о котором я веду речь, как на глашатаев его славы. Войдя в Консулат, он часто заигрывал не только с учеными, но также и с поэтами и писателями.
Я не мог отделаться от чувства изумления, когда обнаружил такую простоту привычек у такого человека, как Наполеон, который на расстоянии казался столь величественным. Я ожидал, что он окажется грубияном, с капризным и вспыльчивым характером. Вместо этого я увидел терпеливого, снисходительного человека, которому можно легко угодить, совсем не трудного в общении, оживленного, готового к шумному веселью с подшучиванием, а иногда даже просто очаровательного друга. Но фамильярность с его стороны, однако, вовсе не означала, что он готов дать какие-либо основания для взаимности в этом плане. Наполеон с самого начала пожелал, чтобы я чувствовал себя с ним совершенно свободно, и как следствие этого — с первого же дня службы я не испытывал никакого смущения в его присутствии. Я не ощущал перед ним никакого страха, и это мое состояние еще более укрепилось, когда мне удалось увидеть его нежные отношения с Жозефиной, усердную преданность ему офицеров, добросердечность его отношений с консулами и министрами, дружеское, почти фамильярное поведение с солдатами.
Г-н Бурьенн, которого я фактически заменил, хотя и не номинально, был однокашником Наполеона в военной школе. Они начали свои военные карьеры вместе, и Бурьенн последовал за Наполеоном в Италию и Египет. Их близость, общие привычки и идеально тактичное поведение Бурьенна по отношению к первому консулу создали отношения, основанные на полном доверии, которым, казалось, суждено продолжаться вечно. Первый консул назначил Бурьенна государственным советником по особым поручениям и предоставил ему права и прерогативы, которые сделали его важной персоной в государстве. Он вел непосредственную переписку с министрами. Наполеон обращался с Бурьенном как с другом и часто отправлялся с ним в парк Сен-Клу пешком или в легком двухместном кабриолете. Г-жа Бурьенн вела почти независимый образ жизни. Она не питалась и не спала во дворце. Ее муж купил очаровательный дом в Сен-Клу, с роскошью обставил его, и у него стало обычаем давать там обеды, на которые приглашались министры, особенно Фуше, сенаторы, государственные советники и тому подобные личности. Его расходы и покупки далеко выходили за рамки его личного состояния, размер которого был известен первому консулу. Хотя их личные взаимоотношения, казалось, не изменились, но раздражение Наполеона, которое он все еще скрывал от Бурьенна, иногда прорывалось в замечаниях, оброненных в моем присутствии. У меня создалось впечатление, что, судя по всему, в распоряжении первого консула появились какие-то жалобы на Бурьенна, которые он недостаточно полно расследовал. Неудачное дело братьев Кулонов положило конец колебаниям первого консула и стало последней каплей, переполнившей чашу. Однажды в среду, которая была днем совещания совета кабинета министров, я был, как обычно, занят в кабинете первого консула, когда вдруг увидел, как он стремительно вошел в кабинет. Он спросил меня, находится ли Бурьенн в своем кабинете, и, получив утвердительный ответ, вызвал его. Бурьенн подошел, несколько встревоженный побужденным видом первого консула. Первый консул заявил ему суровым тоном: «Отдайте все бумаги и все мои ключи, находящиеся у вас, Меневалю и уходите. И никогда больше не попадайтесь мне на глаза». После этих слов первый консул пошел обратно на совещание совета, с силой захлопнув за собой дверь.
Г-н Бурьенн, поначалу ошеломленный этой жестокой тирадой, затем предался чувству крайнего отчаяния. Я сделал все, что мог, чтобы успокоить его. Я пытался утешить его надеждами на лучшее, которые, как я знал, окажутся иллюзорными, ибо на что можно было надеяться после решения, столь лаконично и резко сформулированного? А вот что вызвало взрыв негодования у Наполеона. Примерно в то же самое время, когда я был призван на службу к Наполеону, Бурьенн благодаря своему положению и связям с военным министерством получил контракт на поставку военного снаряжения и инвентаря. Поскольку его имя нельзя было упоминать в этой сделке, контракт был составлен от имени братьев Кулон. Банковская фирма выдала сумму для осуществления предприятия в размере 800 000 франков под закладную, предоставленную Кулонами, но потребовала, чтобы Бурьенн был поручителем займа. Вскоре после этого братья Кулон обанкротились, а банк возбудил судебное дело против Бурьенна как поручителя. Бурьенн отрицал всякую ответственность за долги Кулонов. Последовал судебный процесс, который он проиграл.
Это спекулятивное дело, в котором, как было сказано, участвовал Бурьенн, вызвало сильное раздражение у Наполеона, у которого было чувство непреодолимого отвращения ко всему, что он называл «деланием бизнеса».