Военные власти в провинциях имели право перехватывать письма, вскрывать их, использовать в своих целях их содержание, посылать копии или даже оригиналы в Париж, где они читались членами Директории, министрами и их друзьями. Первый консул, назначая своего бывшего адъютанта Лавалетта министром почт, запретил перехватывать любые письма и сообщать их содержание каким-либо властям, а также он возложил на некоторых почтмейстеров ответственность за невыполнение поручения по пресечению подобных нарушений.
Констан
В начале 1803 года первый консул совершил поездку в Булонь и посетил Пикардию, Фландрию и Бельгию, чтобы организовать экспедицию, которую он замышлял против Англии, и организовать защиту северного побережья Франции. В августе он вернулся в Париж, но в ноябре осуществил вторую поездку в Булонь.
Эти постоянные поездки оказались слишком затруднительными для Гамбара, первого камердинера, который уже продолжительное время жаловался на слабое здоровье; и когда первый консул готовился отправиться в свое первое турне не север, Гамбар попросил не брать его с собой. «Если ты покинешь меня, то кто тогда будет меня брить?» — «Генерал, — ответил Гамбар, — Констан знает не хуже меня, как брить». Я присутствовал при разговоре и в этот момент как раз занимался тем, что одевал первого консула. Тот взглянул на меня и сказал: «Хорошо, плутишка, если ты действительно искусен в этом деле, то докажи это прямо сейчас. А мы посмотрим, как ты справишься».
Некоторое время я практиковался в искусстве бритья. Я платил парикмахеру за то, чтобы он обучил меня своему ремеслу, и даже в свободное от работы время проходил обучение в его салоне, где брил клиентов. Щеки этих людей слегка страдали, прежде чем я стал достаточно ловок для того, чтобы прикоснуться бритвой к щеке первого консула; но благодаря моим постоянным опытам над бородами представителей парижской общины я достиг такой степени совершенства, что почувствовал в себе необыкновенную уверенность. Итак, подчиняясь приказу первого консула, я налил в миску теплой воды, храбро раскрыл бритву и приступил к операции. Но только я собрался приложить бритву к лицу первого консула, как он резко встал на ноги, повернулся ко мне и в упор уставился на меня жестким взглядом, в котором угадывались явная суровость и внимательный вопрос. Видя, что я нимало не смущен, он снова уселся и уже мягким гоном произнес: «Приступай». Что я и сделал с достаточной ловкостью. И когда я закончил, он заявил мне: «Отныне брить меня будешь ты». И действительно, после этого он не позволял никому, кроме меня, брить его. С этого времени мои обязанности стали намного более обременительными, ибо каждый день я должен был брить первого консула; и признаюсь, что это было нелегким делом: поскольку, пока я брил его, он часто разговаривал, а я был обязан принимать величайшие меры предосторожности, чтобы не порезать его. К счастью, этого никогда не случалось. Если случайно он не говорил, то оставался совершенно неподвижным и застывал, словно статуя. В такой момент его голову нельзя было ни опустить, ни приподнять, ни склонить в сторону, что было необходимо для того, чтобы без затруднений закончить работу. У него была странная привычка выжидать, когда ему намылят пеной одну сторону лица, затем побреют ее, не приступая к бритью другой стороны. Он никогда не разрешал мне переходить к работе над другой стороной лица, пока я окончательно не завершил бритье первой.
Я брал на себя смелость убеждать его в том, чтобы он брился сам, поскольку, как я только что говорил, он, не желая, чтобы его брил кто-либо иной, кроме меня, должен был ждать той минуты, когда меня могли бы уведомить о его готовности бриться. Это было особенно неудобно в армейских условиях, ибо час его подъема с постели никогда не был одним и тем же. Довольно долгое время он отказывался воспользоваться моим советом: «А, ха-ха! Господин бездельник! — бывало, говорил он мне, посмеиваясь. — Тебе очень хочется, чтобы я выполнял половину твоей работы»; но в конце концов мне удалось добиться, чтобы он согласился с разумностью моего совета.
Поначалу, когда он пытался на практике использовать мои уроки, то создававшаяся ситуация оказывалась больше тревожной, чем забавной. Император (тогда он уже был им), несмотря на преподанные ему уроки, которые я постоянно сопровождал необходимыми иллюстрациями, все-таки не понимал, каким образом следует держать бритву. Он, бывало, хватал ее за ручку и подносил перпендикулярно к щеке, вместо того чтобы плоско положить лезвие; иногда он неожиданно резко проводил бритвой по щеке, при этом обязательно делая себе порез, и тогда быстро отстранял руку, крича: «Теперь ты видишь, негодяй, ты заставил меня порезать себе щеку». После этого я обычно отбирал у него бритву и сам заканчивал операцию. На следующий день та же самая сцена повторялась вновь, только с меньшим количеством крови из пореза; и с каждым днем искусство императора росло, пока, наконец, благодаря моим бесчисленным урокам он не стал таким экспертом в мастерстве бритья, что смог обходиться без меня.
Меневаль
Луизиану, которая прежде принадлежала Франции, уступили Испании на основании секретной статьи договора 1763 года, к большому разочарованию и недовольству ее обитателей, а также к немалому сожалению версальского кабинета. Англия никогда не переставала домогаться этой провинции, которая примыкала к ее американским владениям. Наши приморские торговые города в интересах мореходства на Антильские острова надеялись на возможность возвращения этой колонии. Первый консул, ознакомленный с этим положением и имея в виду будущее, приступил к переговорам с мадридским двором, касающимся возвращения этой территории. В соответствии с договором между Францией и Испанией в конце 1800 года мы снова вступили во владение Луизианой. Когда разрыв Амьенского мира стал неизбежен, Наполеон посчитал, причем совершенно правильно, что наши морские силы не будут в состоянии защитить все наши колонии превосходящих сил английского флота и что захват Луизианы, в первую очередь, не представит трудности для Англии.
Наполеон хотел оградить Луизиану от посягательств Англии и в то же время положить конец всем ее надеждам на возможность когда-либо овладеть этой территорией. С этой целью Наполеон был готов уступить Луизиану в полной сохранности Соединенным Штатам. Он добивался, чтобы американцам была предложена Луизиана в обмен на денежную компенсацию.
Правительство Соединенных Штатов и не мечтало приобрести всю колонию, ограничиваясь надеждами заполучить только Новый Орлеан, и американский посол поэтому выслушивал предложения французов с определенной долей недоверия.
Тем временем в Париж прибыл новый посол, г-н Монро, облеченный всеми полномочиями. Г-н Барбе-Марбуа, представитель Франции в переговорах, немедленно связался с ним. Г-н Ливингстоун, первый посол, предлагал тридцать миллионов в качестве цены за Луизиану. Г-н Марбуа потребовал восемьдесят миллионов. В конце концов американские послы согласились. Наполеон опасался, как бы разрыв с Англией не произошел до того, как состоится передача Луизианы, в этом случае он мог предложить американцам только документ, подтверждавший право собственности. Две конвенции были подписаны 13 апреля 1803 года.
Английское правительство было чрезвычайно раздражено, узнав, что владельцами Луизианы стали американцы.
В начале 1803 года первый консул, находившийся тогда в Сен-Клу, захотел сам править каретой, запряженной четырьмя молодыми лошадьми. В карете сидели госпожа Бонапарт и ее дочь Гортензия. Наполеон забрался на козлы кареты, стоявшей перед ступеньками парка Сен-Клу. Подъехав к ограде, отделявшей этот парк от частного владения, Наполеон потерял контроль над очень молодыми и горячими лошадями. Они ринулись на ограду с таким неистовством, что Наполеон был сброшен со своего сиденья на гравий дорожки. Я наблюдал за его отъездом с некоторым беспокойством, но когда увидел, как он плавно и тихо отъехал, успокоился. Внезапный крик и вид остановившейся кареты заставили меня со страхом подумать, что случилось нечто весьма неприятное. Я бросился к месту происшествия и прибежал в тот момент, когда первый консул все еще сидел на земле, пытаясь собраться с мыслями. К счастью, его падение с козел кареты осталось без последствий, все кости оказались целыми и даже не было сильных растяжений, и не было причин волноваться, что Наполеон мог получить внутренние повреждения. Он отделался всего лишь легким растяжением руки и несколькими царапинами, в результате чего был вынужден ходить с повязкой на правой руке, что мешало ему подписывать бумаги в течение нескольких дней.
Разрыв Амьенского мира в 1803 году вывел Наполеона из состояния покоя в самый разгар мирной жизни, которая, к сожалению, не была предопределена ему судьбой. Если бы его неутомимая энергия не была направлена к другой цели, какие чудеса мог он совершить во время мира благодаря творческой силе его гения и власти, которой он был обязан своей славе! Его украшали и оливковая ветка мира, и лавры победителя. Была умиротворена вся Европа. Какой славы ему еще недоставало? Поддержать развитие сельского хозяйства, промышленности, наук и искусств, а также сделать Францию такой же счастливой в состоянии мира, как он сделал ее могущественной благодаря военным победам. Но всем этим мечтам о мире и процветании, которым он любил предаваться, было предназначено угаснуть перед лицом его судьбы. И если когда-либо иллюзия относительно его будущего и возникала в его сильном и проницательном уме, то с этого дня и навеки она была изгнана.
Поведение Англии произвело глубокое впечатление на этот восприимчивый ум, столь впечатлительный и столь же способный ответить на подобное поведение со всей прямотой и решительностью. Провокационные действия, направленные против власти и жизни первого консула и оплачиваемые золотом английским кабинетом министров, высадка шестидесяти убийц на наши берега для совершения преступной попытки убийства, скрытые интриги, целью которых был подкуп французских генералов, отличившихся своими громкими победами, ложь и коррупция, стучавшиеся в каждую дверь, — все это наполнило его душу сильнейшим негодованием.