В день ареста генерала Моро первый консул находился в состоянии сильнейшего возбуждения. Утро прошло в совещаниях с его лазутчиками, агентами полиции; были приняты меры, чтобы арест состоялся в точно определенный час в Гросбуа или в доме генерала на улице Фобур Сен-Оноре. Первый консул в волнении беспрерывно ходил из угла в угол в своем кабинете, потом послал за мной и приказал мне выбрать место напротив парижского дома генерала Моро и следить за тем, состоялся ли арест, и, если там возникнут какие-либо беспорядки, немедленно вернуться и обо всем ему доложить. Я помчался выполнять его приказание, но ничего чрезвычайного не произошло.
Полагая, что мое присутствие у дома Моро может быть замечено, я прекратил наблюдение, и, как я узнал, возвращаясь в замок, генерал Моро был арестован по пути из своего поместья Гросбуа. Я ускорил шаг и поспешил объявить первому консулу новость об аресте. Он это уже знал и промолчал в ответ на мое сообщение.
Меневаль
Среди полученной информации проскользнуло сообщение, которое привлекло внимание на самом высоком уровне. Одна личность, не известная шайке Жоржа Кадудаля, провела с последним ряд бесед. Этот человек был принят г-нами Полиньяком и Ривьером с особым почтением. Это сообщение, естественно, наводило на мысль, что столь серьезный заговор должен обязательно возглавляться высокопоставленной личностью, пребывавшей здесь, в Париже, или где-то неподалеку. Этот человек, наделенный чрезвычайными правами и властью, даст знать о себе сам, как только цель заговора будет достигнута. Из всего этого был сделан вывод, что личность, которую принимал Жорж Кадудаль, как раз и должна быть во главе заговора, а также входить в число принцев бывшей королевской семьи. Сначала проверили местопребывание различных членов королевской семьи. Стало известно, где можно было найти графа Лилльского, он же Людовик XVIII, графа д’Артуа, герцогов Ангулем и Берри, принца Конде, герцога Бурбона и принца Орлеанского — последний придерживался мирного образа жизни и старался быть подальше от всех центров интриг. Оставался только герцог Энгиенский, о самом существовании которого Наполеон не имел никакого представления. Возникло мнение, что именно этот принц мог прекрасным образом оказаться той самой загадочной личностью, о которой мы уже говорили. Присутствие герцога Энгиенского на берегах Рейна, его связь с эмигрантами, которые там собрались, участие английского правительства в заговоре, все это укрепило предположения, уже существовавшие, что именно он был тем самым руководителем, чье имя и положение ставили его во главу заговора. Информация о том, что Дюмурье, зачинщик гражданских войн и наиболее активный и опытный заговорщик, находился в Эттенхейме в качестве советника принца, способствовала тому, что подозрение переросло в уверенность. Соответствующие инструкции были направлены г-ну Шее, префекту департамента Нижнего Рейна. Доклад, который он выслал в ответ, окончательно превратил существовавшее подозрение в несомненный факт.
Первый консул больше полагался на собственные предчувствия и собственный дар предвидения, чем на суждения полиции. В один прекрасный день, поднявшись с постели, он приказал генералу Монкею, первому офицеру жандармерии, совершенно конфиденциально направить в Эттенхейм переодетого офицера разведки с указанием выяснить все, что творится в Эттенхейме, и составить список людей, которые состоят в каких-либо отношениях с герцогом Энгиенским. Среди имен друзей герцога, упомянутых в отчете офицера разведки, были имена Дюмурье и английского полковника Смита. Этот отчет подкрепил мнение первого консула о том, что именно герцог Энгиенский возглавлял заговор. Присутствие Дюмурье в Эттенхейме, судя по всему, стало решающим доказательством. Этот генерал, как считал Наполеон, был точкой опоры всего заговора. В то время Наполеону не было известно, в каких именно отношениях мог состоять Дюмурье с различными принцами бывшей королевской династии; его присутствие в Эттенхейме считалось достаточным. Наполеон был уверен в том, что арест этого человека и захват его бумаг предоставят точную информацию об организации заговора и о средствах, находившихся в распоряжении заговорщиков.
Чтобы избежать поспешных действий, Наполеон принял решение посоветоваться со своими мудрыми советниками. Как только он прочитал доклад генерала Монсея, сразу же было созвано совещание, что-то вроде тайного совета, для обсуждения идей Наполеона. В состав этого тайного совета вошли два консула, верховный судья, министр иностранных дел, государственный советник, Реаль и г-н Фуше, хотя последний и не был министром.
Поскольку не был подготовлен официальный доклад о дискуссии на этом тайном совете, то мнение различных лиц, участвовавших в ней, осталось предметом догадок. Однако представляется несомненным, и этот факт будет установлен или отмечен в мемуарах, которые рано или поздно все же будут опубликованы, что два консула не проявили энтузиазма по поводу немедленных суровых мер и что Фуше, с другой стороны, не скрывал своего мнения о том, что следует немедленно преподать урок в назидание другим, чтобы сразу покончить с заговорщиками.
Наполеон довольно долго колебался по поводу того, как ему действовать в таком серьезном деле. Первоначально он склонялся к тому, чтобы одновременно судить и герцога Энгиенского, и Жоржа Кадудаля, предъявив им одно и то же обвинение. Но он не хотел приравнивать принца к человеку, которого считал обыкновенным убийцей. Затем он стал думать о том, чтобы придать суду над принцем особую важность, передав его дело в верховный суд. В запасе у него всегда оставалось право на акт милосердия.
Таково было положение дел на 10 марта 1804 года. В этот день я не обедал в Тюильри. Меня вызвали по приказу первого консула в десять часов вечера. Когда я появился в Тюильри, то нашел его в комнате, примыкавшей к кабинету. У его ног валялась кипа географических карт, которые он бросил на пол — он искал карту с рекой Рейн. После того как я помог ему развернуть эту карту на большом столе из красного дерева, который стоял в середине комнаты, я стал писать под его диктовку письмо военному министру Бертье с указанием направить этой же ночью адъютанта первого консула генерала Коленкура в Страсбург, а генерала Орденера, командира конных гренадеров его охраны, в Шелестадт для ареста герцога Энгиенского. Пока первый консул диктовал это письмо, в комнате появился вызванный генерал Бертье и вслед за ним генерал Коленкур. Первый консул продиктовал остальную часть инструкций относительно экспедиции Орденера непосредственно генералу Бертье, отмечая на карте маршрут, по которому должен был следовать генерал Орденер. Затем он продиктовал письмо министру Талейрану с распоряжением о принятии необходимых дипломатических мер.
Инструкции, содержащиеся в письме, адресованном первым консулом военному министру, предписывали генералу Коленкуру отправиться в Страсбург и оттуда в Оффенбург с двумя сотнями драгунов, чтобы арестовать эмигрантов и агентов английского правительства, а генералу Орденеру отправиться в Шелестадт, где взять три тысячи драгунов и с ними переправиться через Рейн в Рейнау, окружить замок Эттенхейм и арестовать герцога Энгиенского и Дюмурье вместе со всеми людьми, которые там с ними окажутся.
И вот такая предстает перед глазами картина. Первый консул, Бертье, военный министр, генерал Коленкур и я собрались в большой комнате дворца Тюильри, которая раньше была спальней Людовика XVI и которая позже использовалась с этой же целью императором. Эта комната освещалась только двумя канделябрами с тремя подсвечниками, прикрытыми абажурами с таким расчетом, чтобы свечи освещали только небольшое пространство в форме круга в несколько футов. Министр и я писали на углу большого стола из красного дерева при свете одного из этих канделябров. Первый консул, освещенный другими подсвечниками, склонившись над картой, подозвал к себе генерала Коленкура и с компасом в руке стал показывать ему маршрут из Страсбурга в Рейнауссен, указывая месторасположение деревни Эттенхейм и дороги, ведущей к ней.
Через два дня Фуше, покидая дворцовый прием, сказал мне: «Генерал Бонапарт очень неосторожен, он кончит тем, что проговорится». Он подразумевал ордер на арест герцога Энгиенского. На приеме первый консул говорил о проблемах, полностью занимавших его мысли: о провокациях эмигрантов, чье соседство он выдерживал с чрезмерным терпением. Он упоминал имена герцога Энгиенского и Дюмурье. Однако никто из придворных первого консула, включая госпожу Бонапарт, не знал о приказах, которые он отдал. Первый консул оставался несколько дней в Париже, а затем выехал из Тюильри в Мальмезон. Хотя моя карета следовала за его каретой, он предоставил в мое распоряжение нескольких солдат, чтобы они составили мой эскорт ради большей безопасности его бумаг.
Все население Парижа проявило живой интерес к различным инцидентам этой драмы, которую едва ли можно понять в наши дни. Арест Жоржа Кадудаля, который был осуществлен почти одновременно с выдачей распоряжения о захвате герцога Энгиенского, рассеял всякую неопределенность в отношении существования заговора.
Во время пребывания в Мальме зоне первый консул имел вид человека, совершенно измученного заботами и неспособного к любой деятельности. Он только принимал господ Маре, Талейрана, Фуше, Реал я, верховного судью Ренье и Камбасереса. 16 марта по телеграфу сообщили, что ночью в замке Эттенхейма был арестован герцог Энгиенский. Немедленно были даны указания о том, чтобы его доставили в Париж, куда он и прибыл 20 марта.
Первый консул был полностью информирован о деталях заговора. Откровения, которые содержались в письмах, захваченных у эмигрантов в Эттенхейме, Оффенбурге и других местах на правом берегу Рейна, письма, которые направлялись первому консулу специальными курьерами, доклады, которые он заставлял перехватывать, и информация, которую он собрал со всех сторон, рассеяли его последние сомнения.