У него также было несколько сабель, которые он носил во время своих первых кампаний и на которых были выгравированы названия битв. Они были розданы различным офицерам.
Когда император собирался покинуть столицу, чтобы присоединиться к армии, или ради простой поездки по департаментам, мы никогда не знали о точном времени его отъезда. Необходимо было заранее выслать на различные дороги полный комплект предметов для обслуживания спальной комнаты, кухни и конюшен; эти веши иногда поджидали нас и три недели, и даже целый месяц, а когда его величество в конце концов отправлялся в путь, то выяснялось, что все подготовленное и поджидавшее его на дороге не потребуется и поэтому подлежит возвращению. Мне часто приходила в голову мысль, что император действовал подобным образом для того, чтобы ввести в заблуждение тех, кто шпионил за ним, и тем самым расстроить их планы.
Никто не мог выяснить у него, в какой именно день он собирается выехать, и поэтому жизнь протекала, как обычно. После концерта, спектакля или после какого-нибудь развлекательного мероприятия, собиравшего большое количество людей, его величество просто мог сказать, покидая зал: «Я выеду в два часа!» Иногда время отъезда было более ранним, иногда более поздним; но он всегда начинал свое путешествие в назначенный час. Приказ немедленно оглашался каждым главой отдельных служб обслуживающего персонала; и все были готовы к назначенному времени, хотя замок оставался в невероятном беспорядке.
Где бы его величество ни находил приют во время поездки, он, перед тем как продолжить путь, расплачивался за все свои расходы и расходы обслуживающего персонала, а хозяевам, оказавшим ему гостеприимство, делал подарки, не оставляя при этом без вознаграждения и их слуг.
Когда и где бы император ни останавливался на постой, всегда, и ночью, и днем, назначались дежурные, паж и адъютант, пристраивающиеся снаружи на расстеленной мешковине. Во время поездок императора с ним всегда были квартирмейстер и старший конюх, постоянно находившиеся поблизости в прихожей и обязанные, в случае необходимости, немедленно вызвать экипаж, который они всегда держали в полной готовности. Эти двое сопровождающих императора менялись каждые два часа, подобно часовым на посту.
Император садился верхом на лошадь очень неизящно, и я думаю, что он бы никогда не чувствовал себя на ней в полной безопасности, если бы в его распоряжение не доставляли только тех лошадей, которые были уже безупречно натренированы; но во избежание худшего принимались все меры предосторожности, и лошади, предназначенные для императора, должны были выдержать жестокое испытание, прежде чем добиться чести носить его на себе. Их тренировали выдерживать, не шелохнувшись, самые различные мучения, удары хлыстом по голове и ушам, барабанный бой и стрельбу из пистолетов, размахивание флагами перед глазами; к их ногам бросали тяжелые предметы, иногда даже овцу или свинью. От лошади требовалось, чтобы в момент самого быстрого галопа (а других император не любил) Наполеон смог бы на полном скаку неожиданно ее остановить. Вообще в распоряжении его величества были только натренированные до невероятного совершенства животные. Г-н Жарден, старший конюший его величества, справлялся со своими трудоемкими обязанностями с исключительным мастерством и ловкостью. Император также требовал, причем настоятельно, чтобы его лошади были очень красивыми животными, и в последние годы своего правления он ездил только на арабских лошадях.
Среди этих благородных животных было несколько, к которым император особенно привязался, среди них — лошадь по кличке Стирия, на которой он пересек Сен-Бернар и руководил битвой при Маренго. После последней кампании ему хотелось, чтобы его любимая лошадь закончила свои дни в обстановке роскошного отдыха, поскольку и битва при Маренго, и переход через великий Сен-Бернар сами по себе означали завершение отличной карьеры. Многие годы император ездил на арабской лошади, обладавшей исключительной сообразительностью, что доставляло ему громадное удовольствие. В течение того времени, пока лошадь поджидала своего наездника, было очень трудно заметить в ней какие-либо признаки изящества, но как только она слышала барабанную дробь, извещавшую о присутствии его величества, тут же необычайно гордо вскидывала голову, встряхивала гривой и нетерпеливо била копытами по земле. И пока император не садился на нее, она являла собой такое редкое зрелище великолепного животного, какое едва ли можно было вообразить.
Его величество ценил хороших конюхов, и поэтому принимались все необходимые меры, чтобы пажи получали самое тщательное обучение при подготовке на должность конюха. Чтобы научиться уверенно и с изяществом садиться на лошадь, им приходилось практиковать такие упражнения, связанные с вольтижировкой, которые, как мне казалось, были бы годны только для выступлений в цирке.
Император не получал удовольствия от охоты, этот вид развлечения рассматривался как часть этикета.
По возвращении из Египта лицо императора было худощавым, болезненного цвета и с запавшими глазами. Кожа отливала медным блеском, а тело, хотя и без изъянов, также было очень худым. Поразительно его сходство со своим портретом, изображенным Горацио Верне в картине «Смотр первого консула на площади Карусель». Очень высокий и чистый лоб; темно-коричневые тонкие волосы, особенно на висках, но очень красивые и мягкие; темно-синие глаза, выражающие потрясающим образом самые различные чувства. Очень красивый рот с губами, очерченными прямой линией, но довольно крепко сжатыми в момент раздражения. Белые и крепкие, хотя и не совсем ровные, зубы. Он никогда не страдал от зубной боли. У него был греческий профиль и красивой формы нос. Наполеон обладал прекрасным обонянием. Все его телосложение отличалось пропорциональностью, хотя на портрете чрезмерная худоба невольно отвлекала внимание от красоты черт лица и портила общее впечатление от его облика.
Необходимо описать черты лица Наполеона последовательно, одну за другой, чтобы получить ясное представление о них в целом и постигнуть идеальную правильность и красоту каждой из них. Его голова была довольно крупной, в окружности равной примерно двадцати четырем дюймам; она была слегка продолговатой и, следовательно, несколько плоской в висках; кожа была настолько чувствительной и нежной, что мне приходилось его шляпы подбивать мягкой прокладкой, а затем еще ходить в них несколько дней в своей комнате, чтобы разносить. Уши у него были маленькими, превосходной формы и прекрасно посажены. Ноги у императора были также очень нежными, и мальчуган из гардеробной по имени Жозеф, у которого был точно такой же размер, как и у императора, разнашивал его туфли.
Его рост равнялся пяти футам двум дюймам трем линиям во французском измерении и пяти футам шести дюймам в английском (сто шестьдесят семь и шестьдесят четыре сотых сантиметра).
Его отличали довольно короткая шея, покатые плечи, широкая, почти безволосая грудь, стройные ноги, приятной формы бедра, маленькие ступни и правильной формы пальцы без каких-либо утолщений, наростов или ссадин; его руки были прекрасно развиты и красиво свисали вдоль тела; кисти рук были просто прекрасными, и ногти не преуменьшали их красоту. Он тщательно ухаживал за ними, как, впрочем, и за всей своей персоной, однако без претензий на фатовство. Он часто слегка грыз ногти, что служило признаком его нетерпения или озабоченности.
Позднее он заметно потучнел, но красота лица от этого не потускнела, даже наоборот — он стал выглядеть еще лучше в годы Империи, чем в период Консулата: его кожа стала очень белой, а выражение лица более оживленным.
Император в минуты — или, скорее, часы — труда и размышлений был подвержен внезапному спазматическому движению, которое, казалось, было результатом нервного заболевания и сопровождало его всю жизнь. Оно выражалось в том, что его правое плечо часто и быстро вскидывалось вверх; и те, кто не был знаком с этой его особенностью, иногда расценивали его поведение в этот момент как жест неодобрения или неудовольствия и поэтому с тревогой пытались выяснить, каким образом они могли вызвать его раздражение. Эта особенность нисколько не отражалась на его самочувствии, и он продолжал дергать плечом, не сознавая этого.
Самой удивительной странностью организма императора было то, что он никогда не ощущал сердцебиения.
Он часто говорил об этом г-ну Корвисару и мне; и не раз он предлагал нам провести руками по его груди, чтобы убедиться в существовании у него этой исключительной особенности. Мы никогда не могли ощутить даже еле заметную пульсацию сердца в груди императора.
Другая странность организма Наполеона заключалась в том, что его пульс равнялся всего лишь сорока ударам в минуту.
Император ел очень быстро и за столом тратил на еду едва ли более десяти минут. Когда он заканчивал трапезу, то поднимался из-за стола и уходил в семейный салон; но императрица Жозефина оставалась и делала знак гостям следовать ее примеру. Иногда, однако, она выходила из-за стола вместе с его величеством; и тогда, несомненно, придворные дамы вознаграждали себя в своих апартаментах, где им подавалось на стол все, что они желали.
Однажды, когда принц Евгений покинул стол немедленно после императора, последний, повернувшись к нему, заметил: «Евгений, но ты же не успел пообедать». — «Извините меня, — ответил принц, — но я пообедал заранее!» Другие гости, несомненно, пришли к выводу, что это была небесполезная предусмотрительность. Но такие веши случались до времен Консулата; ибо позднее император, даже когда он был еще только первым консулом, обедал наедине с императрицей, за исключением случаев, когда он приглашал к обеду придворных дам, иногда одну, иногда другую. Все приглашаемые на обед высоко ценили этот знак благосклонности. В это время уже существовал двор при особах их величеств.