Чаше всего император завтракал один за маленьким треногим столиком из красного дерева, без скатерти. Завтрак, более скудный, чем обычно, продолжался только восемь или десять минут.
Позже я отмечу неблагоприятный эффект, который зачастую сказывался на здоровье императора из-за привычки есть слишком быстро. Помимо этого, императору явно недоставало благопристойности во время приема пиши: он часто предпочитал пользоваться пальцами вместо вилки или ложки. Немало забот вызывала необходимость заранее ставить в зоне его досягаемости блюдо, которому он отдавал предпочтение, поскольку он обычно просто пододвигал его к себе и макал туда кусок хлеба. Блюдо, которое император предпочитал более всего, готовилось из нарезанного мелкими кусочками жареного куриного мяса. Этому блюду, из-за приверженности к нему завоевателя Италии, было присвоено наименование «курица по-маренгски». Он также с удовольствием ел фасоль, чечевицу, отбивные котлеты, баранину и зажаренную целиком курицу. Более всего он любил простые блюда, но был привередлив к качеству хлеба. Неправда, что он чрезмерно много пил кофе. На самом деле он выпивал только половину чашки после второго завтрака, а вторую половину после обеда; хотя иногда бывало и так, что, слишком задумавшись над чем-то, он, не замечая этого, выпивал две чашки подряд, хотя кофе, выпитый в таком количестве, возбуждал его и мешал заснуть.
Часто случалось и так, что он пил холодный кофе или без сахара, а иногда с двойной порцией сахара. Чтобы избежать подобных накладок, императрица Жозефина взяла на себя заботу самой наливать кофе императору; позднее императрица Мария Луиза также стала следовать подобной процедуре. Когда император покидал обеденный стол и выходил в небольшой салон, то за ним следовал паж, несущий поднос из позолоченного серебра с кофейником, сахарницей и чашкой. Ее величество императрица наливала кофе в чашку, клала в нее сахар, выпивала пару глотков для пробы и затем передавала чашку императору.
Император пил только вино марки Шамбертен, и в редких случаях без воды; он не был поклонником вина и плохо в нем разбирался. В связи с этим вспоминается один случай в лагере в Булони, когда его величество, пригласив за свой стол нескольких офицеров, налил бокал вина маршалу Ожеро и спросил его с нескрываемым чувством удовлетворения, как ему понравилось вино. Маршал маленькими глотками попробовал, сморщился, допил бокал до дна и в конце концов ответил: «Бывает и лучше», — тоном, в смысле которого ошибиться было невозможно. Император, ожидавший иной ответ, улыбнулся, так же, как и все гости, оценив прямоту маршала.
Мало кто не слышал о том, что его величество принимал величайшие меры предосторожности против попыток отравить его. Эти слухи должны быть поставлены в один ряд с разговорами о пуленепробиваемом панцире. Напротив, император в своем пренебрежении к мерам предосторожности зашел слишком далеко. Каждый день его завтрак приносился в прихожую, открытую для всех, кому была разрешена личная аудиенция и кто ожидал ее там часами. Завтрак его величества также дожидался своей очереди в прихожей довольно долгое время. Блюда с едой держались, по возможности, теплыми до тех пор, пока император не выходил из своей комнаты и не садился за стол. Обед для Наполеона приносили из кухни в верхние комнаты в закрытых больших корзинах с крышкой, и для того, чтобы в еду положить яд, имелись самые благоприятные возможности; но, несмотря на это, никогда подобная идея не приходила в голову любому из тех, кто обслуживал его величество.
Привычка быстро есть иногда вызывала у его величества острые боли в желудке, которые почти всегда заканчивались приступом рвоты.
Однажды дежурный лакей примчался ко мне в страшной спешке, чтобы сообщить, что император немедленно требует меня к себе. Обед вызвал у него расстройство желудка, и он испытывал сильные мучения.
Я поспешил в комнату его величества и обнаружил, что он лежит на ковре, вытянувшись во всю длину тела. Так император обычно делал, когда плохо себя чувствовал. Императрица Жозефина сидела подле него, держа голову больного на своих коленях, а он поочередно то стонал, то кричал от боли или делал и то и другое одновременно: ибо император переносил подобные невзгоды с гораздо меньшим самообладанием, чем солдат, жизни которого сопутствует тысяча тяжелых неудач.
Наполеон проявил себя совершенно не готовым выносить самую незначительную боль. Ее величество императрица как могла утешала и ободряла его. Она, которая так мужественно переносила свои ужасные мигрени, являющиеся настоящей болезнью, с большим желанием взяла бы все боли своего мужа, от которых она страдала почти так же, как и он. «Констан, — позвала она меня, — подойдите сюда скорее, император нуждается в вас, приготовьте ему чай и не уходите, пока ему не станет лучше». Его величество едва выпил три чашки чая, как боли заметно уменьшились, а императрица в это время продолжала держать его голову на коленях, поглаживая его лоб и грудь своими белыми, слегка пухлыми руками. «Тебе уже лучше, не правда ли? Может быть, ты немного полежишь в постели? А я постою около нее вместе с Констаном».
Такая нежность была поистине трогательной, особенно у человека такого высокого ранга.
Моя служба, допускавшая меня к сокровенным моментам жизни императора, давала мне возможность радоваться подобным картинам семейного счастья. Поскольку я затронул тему болезней императора, то скажу несколько слов о наиболее серьезной из перенесенных им, за исключением той, которая вызвала его смерть.
Во время осады Тулона в 1793 году один канонир был убит у своей пушки; и Бонапарт, тогда еще только полковник артиллерии, подхватил досылатель снарядов и несколько раз, используя его, зарядил пушку. Несчастный артиллерист страдал от болезненного зуда в его наиболее злокачественной форме, которым Бонапарт и заразился и от которого его излечили только много лет спустя. Доктора считали, что болезненный вид его лица и чрезвычайная худоба, продолжавшиеся такое длительное время, явились результатом этой болезни, от которой к тому же его неправильно лечили. В Тюильри он принимал серные ванны и некоторое время носил нарывной пластырь, таким образом продолжая страдать очень долго, поскольку, по его словам, у него не было времени, чтобы позаботиться о себе. Корвисар по-дружески настаивал на процедуре прижигания; но император, желавший сохранить красивую форму рук, не согласился на этот метод лечения.
Именно во время той осады Тулона он был повышен в должности командира батальона до звания полковника, вследствие блестящей операции против англичан, во время которой он получил штыковую рану в левое бедро. Он часто показывал мне шрам от этого ранения.
Его величество питал непреодолимое отвращение ко всем медицинским средствам; и когда он пользовался ими, что случалось очень редко, то это были куриный бульон, цикорий или винный камень.
Корвисар рекомендовал ему отказаться от всех напитков, имевших горький или неприятный вкус, которыми император пользовался, — как я думаю, из-за опасения, что его могли попытаться отравить ядом.
В какой бы час император ни ложился спать, я всегда входил в его спальню ровно в семь часов утра; он спрашивал о погоде и точном времени. Иногда он жаловался мне, что, мол, выглядит плохо; если это было правдой, то я соглашался с ним, но если нет, то я не уклонялся от истины. В этом случае он дергал меня за уши, называл «дуралеем», а затем просил передать ему зеркало, иногда добавляя, что он просто пытался одурачить меня, а на самом-то деле он чувствует себя очень хорошо.
Он читал ежедневные газеты, спрашивал о людях, поджидавших его в приемной, называл имена тех, кого хотел видеть, а потом беседовал с каждым из них. Корвисар входил, не ожидая разрешения, и императору доставляло удовольствие поддразнивать его, переводя разговор на тему о медицине. Император говорил, что медицина — всего лишь сомнительное искусство, а все доктора на самом деле — шарлатаны, и он приводил примеры в доказательство своего утверждения, особенно из собственного опыта. Доктор не отступал ни на йоту, когда считал, что прав.
Во время этих бесед император брился, поскольку я добился, чтобы этой процедурой он занимался сам. Часто он забывал, что побрил только одну щеку, а когда я напоминал ему об этом, он смеялся и потом уже добривал лицо до конца. Приходил Иван, дежурный хирург, и так же, как и Корвисар, получал свою порцию критики и нападок на его профессию; все эти беседы были чрезвычайно забавны.
В такие моменты император был очень весел и разговорчив, и я верю, что, когда у него под рукой не оказывалось примеров, которые можно было бы привести в поддержку своих теорий, то он не стеснялся выдумывать их; в результате эти господа, доктора, не всегда всерьез воспринимали его утверждения. Однажды его величество потянул за уши одного из своих докторов (если мне не изменяет память, это был Галле). Доктор резко отпрянул назад, вскричав: «Сир, вы делаете мне больно!» Возможно, эта фраза прозвучала не без раздражения, но, вероятно, доктор сказал сущую правду.
В Тюильри и в Сен-Клу обед подавался в шесть часов; и император каждый день обедал с императрицей, за исключением воскресенья, когда к обеду допускалась вся семья. Только император, императрица и мать императора сидели в креслах; все остальные, будь то короли или королевы, усаживались на простых стульях. Подавалось только одно блюдо перед десертом. Его величество пил обычно вино Шамбертен, но редко не разбавленное водой, и едва ли больше, чем одну бутылку. Обедать с императором являлось скорее честью, чем удовольствием для тех, кто допускался к обеду, поскольку было необходимо, прибегая к обычному выражению, «проглатывать еду с особой поспешностью», так как его величество никогда не оставался за столом более, чем пятнадцать или восемнадцать минут. После обеда, так же, как и после завтрака, император привычно пил чашку кофе, которую ему наливала императрица. Этот обычай ввела госпожа Бонапарт еще во времена Консулата, так как первый консул часто забывал выпивать свою чашку кофе; она продолжала эту процедуру, став императрицей, а императрица Мария Луиза сохранила этот обычай.