Однажды утром, когда я одевал его величество, тот в присутствии принца Мюрата пожаловался на то, что вокруг не видит никого, кроме усатых физиономий, а это очень утомительно. И принц, всегда готовый в подобных случаях оказать услуги своему шурину, рассказал ему о красивой и обаятельной генуэзской даме, которая воспылала желанием увидеть его величество.
Император, смеясь, дал разрешение на встречу тет-а-тет. Принц предложил лично направить вызов; и через два дня благодаря его любезной помощи дама прибыла и была устроена в верхнем городке. Император, который расположился в Понт-де-Брике, однажды вечером приказал мне взять карету и разыскать эту протеже принца Мюрата. Я подчинился приказу и привез красивую генуэзку, которую, чтобы избежать скандала, хотя в эту ночь было очень темно, провел через маленький сад, примыкавший к апартаментам императора не со стороны улицы, а позади его дома.
Бедняжка очень волновалась и даже роняла слезы, но быстро овладела собой, когда выяснилось, что ее принимают очень любезно. Ее визит продолжался до трех часов утра, после чего меня вызвали, чтобы я отвез ее обратно. Уже потом она возвращалась к императору четыре или пять раз и затем была с ним в Рамбуйе. Она была нежной, простой и доверчивой девушкой, совсем не склонной к интригам, и не хотела извлечь выгоду из любовной связи, которая в лучшем случае была всего лишь временным приключением.
Насколько мне помнится, примерно в это же время первый консул воспылал сильной страстью к госпоже Дюшатель, очень умной и прелестной молодой женщине. Госпожа Бонапарт, подозревая о существовании любовной интриги, не скрывала своей ревности; и ее муж стремился всеми возможными путями унять ее супружеские подозрения. Прежде чем отправиться в покои своей любовницы, он обычно ждал, пока все в замке заснут; и даже принимал меры предосторожности до такой степени, что отправлялся из своей комнаты в комнату госпожи Дюшатель в ночной пижаме и на босу ногу.
Однажды, обнаружив, что он еще не вернулся к себе, а утро уже почти наступило, я пошел, в соответствии с указаниями, которые мне дал первый консул, о том, что мне следует делать в подобных случаях, прямо к горничной госпожи Дюшатель, чтобы она отправилась к своей госпоже и напомнила ей о уже наступившем часе. Не прошло и пяти минут после этого своевременного напоминания, как я увидел первого консула, возвращавшегося к себе в состоянии сильного возбуждения, о причине которого мне пришлось довольно скоро узнать. Он обнаружил, возвращаясь в свою спальню, что одна из служанок госпожи Бонапарт, находясь в засаде, увидела его из служебной комнатки, окошко которой открывалось в коридор.
Первый консул после сильной вспышки гнева, вызванного любопытством представительницы прекрасного пола, направил меня к молодой разведчице из вражеского лагеря, чтобы уведомить ее о том, что, в соответствии с личным приказом первого консула, она должна держать язык за зубами, если не хочет быть изгнанной со службы безо всякой надежды на возвращение. Не знаю, добавил ли я менее суровые доводы к угрозам первого консула, чтобы заручиться ее молчанием, но то ли от страха, то ли благодаря вознаграждению она оказалась достаточно сообразительной, чтобы не проболтаться. Тем не менее удачливый любовник, опасаясь нового сюрприза, дал мне указание арендовать на аллее де Вев небольшой дом, в котором он и госпожа Дюшатель время от времени встречались.
Таковы были, да и потом продолжались, меры предосторожности, принимавшиеся первым консулом в отношении своей жены. Он испытывал к ней высочайшее уважение и принимал все мыслимые меры, чтобы до нее не доходила информация о его неверности. Кроме того, все эти мимолетные прихоти не уменьшали той нежности, которую он испытывал по отношению к ней; и хотя другие женщины вызывали у него чувство любви, никто из них не обладал тем доверием и дружбой, которые он дарил госпоже Бонапарт.
Существовало множество клеветнических утверждений, повторяемых неоднократно, о грубости и жестокости первого консула по отношению к женщинам. Он не всегда проявлял галантность, но я никогда не видел его грубым; и сколь ни странным это может показаться после всего того, что я только что рассказал, он открыто признавался в своем величайшем уважении к супруге, женщине прекрасного и примерного поведения, говоря только в превосходной степени о своей счастливой семейной жизни; и он презирал цинизм. Когда у него были любовные связи, он держал их втайне и скрывал их с величайшей осторожностью.
Войска, и прежде всего офицеры, стали откровенно изнывать от скуки, утомленные пребыванием, пусть временным, в Булони, городе, вероятно, менее, чем любой другой, способном как-то скрасить пассивное существование. Однако они не роптали, поскольку там, где был первый консул, места для недовольного роптания просто не находилось; но, тем не менее, они все же вполголоса ворчали, чувствуя себя взаперти в лагере или в форте, когда перед их глазами как на ладони лежала Англия, на расстоянии всего лишь каких-то девяти или десяти лье.
В Булони удовольствия были редки; местные женщины, в целом довольно привлекательные, но чрезвычайно застенчивые, не осмеливались устраивать приемы в собственных домах, опасаясь вызвать раздражение у своих мужей, весьма ревнивых, как и все остальные мужчины в Пикардии. Однако в городе имелся прекрасный зал, в котором с успехом можно было давать балы и проводить званые вечера; но местные дамы, хотя им очень хотелось этого, никак не отваживались пользоваться им. В конце концов значительное число парижских красоток, тронутых печальной судьбой храбрых и красивых офицеров, появилось в Булони, чтобы разогнать скуку.
Пример парижанок задел самолюбие обитательниц Аббевиля, Дюнкерка, Амьена, и вскоре Булонь заполнилась незнакомцами мужского и женского пола, прибывшими, чтобы оказать честь городу. Среди всех дам наиболее видной, благодаря проявляемому вкусу, интеллекту, красоте и изяществу, оказалась молодая представительница Дюнкерка, заявившая о себе еще и как музыкантша; она не могла не вскружить головы массе молодых людей, да и старых тоже. Полковник Жозеф, брат первого консула, генерал Сульт, ставший впоследствии маршалом, генералы Сен-Иллер и Андреосси и несколько других весьма заметных фигур пали к ее ногам; хотя, говорят, особенно два человека сумели добиться ее расположения, и одним из них был полковник Жозеф, который вскоре завоевал репутацию того самого любовника, которому она отдала предпочтение. Она часто проводила званые вечера, на которых всегда присутствовал полковник Жозеф.
Первый консул, информированный об амурных похождениях своего брата, однажды вечером пришел к мысли: а почему бы ему самому не пойти на подобный званый вечер? Для того чтобы его не узнали, он переоделся в одежду, которую носили местные жители, надел парик и очки. О своей затее он уведомил генерала Бертрана, который уже пользовался его расположением и постарался сделать все, чтобы помочь Наполеону полностью изменить внешний вид.
Первый консул, которого теперь никто на свете не смог бы узнать, поставил заранее Аркамбаля, главного управляющего, в известность о своем идеальном инкогнито. Г-н Аркамбаль, обещавший все держать в секрете, представил в салоне новых посетителей как военных комиссаров.
В зале играли в старую карточную игру «буйотт»; золотые монеты грудами лежали на столах. И сама игра, и пунш настолько овладели вниманием гостей званого вечера, что никто из них не заметил только что вошедших новых посетителей. Что касается хозяйки заведения, то она никогда не видела первого консула, разве что на большом расстоянии. Она также не знала и генерала Бертрана; следовательно, ее можно было не опасаться. Сам я считаю, что полковник Жозеф узнал своего брата, но не подал вида. Первый консул, избегая, как только мог, встречных взглядов собравшихся в зале гостей, сам внимательно следил за своим братом и прелестной хозяйкой. Они же многозначительно между собой переглядывались. Первый консул был уже готов покинуть салон очаровательной жительницы Дюнкерка, когда она, обеспокоенная тем, чтобы число ее гостей не уменьшалось, подбежала к двум мнимым военным комиссарам и с кокетливым видом попросила их задержаться, заявив, что все в зале собираются играть в фанты, и поэтому военные комиссары не должны уходить, не оставив залога. Первый консул, переглянувшись с генералом Бертраном, посчитал возможным согласиться с предложением хозяйки салона и задержаться, чтобы принять участие в этих невинных играх.
И в самом деле, не прошло и нескольких минут, как по просьбе хозяйки карточные игроки покинули столы и встали вокруг нее, принявшись танцевать «буланжер»; затем молодые участники игры начали перебрасывать мяч. Наступила очередь первого консула внести свой залог. Поначалу он был этим весьма смущен, так как в кармане у него был только один листок бумаги с именами нескольких полковников; однако он отдал этот листок хозяйке, попросив ее не раскрывать его.
Просьба первого консула была удовлетворена, и его листок остался сложенным на коленях прелестной хозяйки, пока не наступило время для выкупа залогов. Затем великому капитану было назначено эксцентричное наказание — ему надлежало выполнить роль швейцара, в то время как дама вместе с полковником Жозефом удалились в соседнюю комнату, чтобы в виде наказания совершить «путешествие на остров Венеры». Первый консул с большим тактом выполнил свой долг, выступив в роли швейцара, и после того, как залоги были выкуплены, он дал знак генералу Бертрану следовать за ним, и они покинули дом. Плотник, проживавший на первом этаже, вскоре поднялся к хозяйке салона и передал ей небольшую записку следующего содержания:
«Я благодарю вас, мадам, за любезный прием, который вы мне оказали. Если как-нибудь на днях вы подойдете к моей казарме, то я выступлю перед вами в роли швейцара, если это вам покажется приятным; но в этом случае я сдам свои полномочия швейцара только ради удовольствия сопровождать вас в «путешествии на остров Венеры».