Бонапарт».
Прелестная женщина не прочитала записку вслух; она также оставила всех участников игры в фанты в полном неведении относительно того, что ей нанес визит первый консул. Через час все гости разошлись, и она осталась в одиночестве, раздумывая о визите и записке великого человека.
При дворце Фонтенбло есть уединенный сад, именуемый садом Дианы, доступ к которому имеют только их величества. Сад с четырех сторон окружен зданиями; слева находилась построенная в стиле готики часовня с темной галереей; справа виднелась большая галерея (насколько я помню); в центре было здание с апартаментами их величеств; наконец, впереди, с видом на площадь, находились широкие сводчатые галереи, а позади них расположились здания, предназначенные для различных лиц, входивших в состав обслуживающего персонала принцев или императора.
Госпожа де Барраль, дама, которую приметил император, занимала квартиру, расположенную на первом этаже за этими сводчатыми галереями, и его величество сообщил мне, что я найду открытое окно, через которое я должен осторожно, в полной темноте, войти внутрь квартиры и передать его записку лицу, которое спросит ее. Темнота была необходима, так как это окно открывалось в сад, и, хотя оно находилось позади сводчатых галерей, его можно было заметить, если оно освещено.
Не зная внутреннего интерьера этой квартиры, я проник в нее через окно, считая, что затем смогу пойти по ровной поверхности пола, но вместо этого я с грохотом свалился с верхней ступени, которая была в амбразуре окна. Падая, я услыхал чей-то пронзительный крик, и затем дверь в комнату резко захлопнулась. Я получил серьезные ушибы на колене, локте и голове. С трудом встав, я принялся знакомиться с комнатой, двигаясь ощупью в темноте; но не услышав более никакого звука и опасаясь вновь поднять шум, который мог быть услышан лицами, которые не должны были знать о моем присутствии в этой комнате, я решил вернуться к императору и доложить ему о моих приключениях.
Выяснив, что ни один из моих ушибов не оказался серьезным, император от всего сердца расхохотался и затем добавил: «О-хо-хо, так, оказывается, там есть ступенька; хорошо, что я узнал об этом. Подождем, пока госпожа справится с испугом; я пойду к ней, а ты пойдешь сопровождать меня».
Через час император вместе со мной вышел из двери своего кабинета, которая вела в сад. Я провел его в полной тишине к окну, которое все еще было открыто, и помог ему проникнуть через него в комнату, и поскольку теперь я имел правильное представление об этом месте, то показывал ему путь, чтобы он избежал падения. Его величество, очутившись внутри комнаты без каких-либо неприятных сюрпризов, приказал мне ретироваться. Но так как меня не оставляло чувство беспокойства, то я сообщил об этом императору; он ответил, что я просто ребенок и что никаких опасностей не предвидится. Как выяснилось, его величеству повезло больше, чем мне, так как он не возвращался до самого рассвета, а потом подшучивал над моей неловкостью, однако признал, что, если бы я не предупредил его, аналогичный инцидент мог бы случиться и с ним.
Хотя госпожа де Барраль была достойна искренней привязанности, ее любовная связь с императором продолжалась только короткое время и была всего лишь мимолетной прихотью Наполеона. Думаю, что трудности, сопутствовавшие его ночным визитам, сильно охладили пыл его величества, ибо любовь императора была не столь страстной, чтобы он был готов бросить вызов всем препятствиям на пути к свиданиям со своей прекрасной любовницей. Его величество сообщил мне о том испуге, в который ее повергло мое падение со ступени лестницы, и о том, как после всего этого обо мне беспокоилась эта любезная дама.
Императрица Жозефина была среднего роста и обладала изящной фигурой; и во всех ее движениях чувствовались воздушность и грациозность, которые придавали ее шагам нечто эфирное, нисколько при этом не умаляя монаршего величия. Выразительное лицо передавало все движения души, сохраняя в то же время очаровательную свежесть, которая была главной отличительной чертой всего ее облика. В радости, так же, как и в печали, она оставалась прекрасной, и даже против своей воли все обычно отвечали улыбкой на ее улыбку; если же она была грустной, то грустили и другие.
Никогда ни одна женщина не оправдывала в такой степени выражение «глаза являются зеркалом души». У нее были темно-голубые глаза, всегда полуприкрытые длинными веками, окаймленными изумительно красивыми, слегка изогнутыми ресницами. Когда она смотрела на вас, то казалось, что вас притягивает к ней непреодолимая сила. Должно быть, императрице было трудно придавать суровость своему чарующему взгляду; но она могла это делать и прекрасно знала, как произвести сильное впечатление, когда было необходимо.
Волосы у нее были очень красивые, длинные и шелковистые с каштаново-коричневым оттенком, они прекрасно гармонировали с ослепительно свежим цветом лица. В самом начале пребывания, благодаря положению мужа, на вершине власти императрица все еще любила утром украшать свою голову красным шелковым платком, придававшим ей удивительно пикантный креольский вид.
Но более, чем что-либо другое, императрице придавали очарование невероятно обаятельные интонации ее голоса.
Нельзя сказать, что императрица была идеально красивой женщиной; но очаровательное лицо, нежное и ангельское, делало ее очень привлекательной женщиной. Во время пребывания в Сен-Клу императрица обычно вставала в девять утра и совершала свой первый туалет, который продолжался до десяти часов; затем она следовала в салон, где встречалась с людьми, которые просили и получали благосклонную с ее стороны аудиенцию; иногда в тот же час и в том же салоне ее величество принимала купцов и лавочников; и в одиннадцать часов, если отсутствовал император, она завтракала вместе с первой фрейлиной и некоторыми другими дамами.
После второго завтрака императрица играла в бильярд или, если позволяла погода, гуляла в саду или в огороженном парке. Такая прогулка продолжалась недолго, и ее величество вскоре возвращалась в свои апартаменты, где занималась вышиванием, одновременно беседуя с придворными дамами, которые, как и она, были заняты различного рода рукоделием. Когда случалось так, что она была свободна от визитов, то между двумя и тремя часами совершала поездку в открытой четырехместной коляске; после возвращения в замок наступало время для официального туалета, на котором иногда присутствовал император.
Время от времени его величество неожиданно появлялся в салоне императрицы; и в этих случаях мы были уверены, что увидим его в хорошем настроении, благожелательным ко всем присутствующим, способным на добродушное подшучивание.
В шесть часов вечера подавался обед; об этом император часто забывал, и поэтому обед откладывался на неопределенное время. Как следствие этого — за стол вновь садились в девять или десять часов вечера. Их величества обедали вместе или в компании немногих приглашенных гостей, принцев из императорской семьи или министров, затем давался концерт, устраивался прием или посещение театра; и в полночь все отправлялись спать, за исключением императрицы, которая очень любила засиживаться допоздна, в том числе за игральным столом, играя в триктрак с одной из придворных дам.
Вкусы императора были чрезвычайно просты во всем, что касалось его личности; более того, он проявлял решительную антипатию к моде, не любил превращать ночь в день, как это делалось в большинстве блестящих кругов парижского общества и во время Консулата, и в начале Империи. К сожалению, императрица Жозефина не разделяла подобную точку зрения и, являясь покорной рабыней моды, любила продлевать свои вечера уже после того, как император отправлялся спать.
У нее была привычка приглашать наиболее близких приятельниц и немногих друзей на чашку чая. Игры в карты полностью исключались во время этих ночных дружеских встреч, их главная прелесть заключалась в задушевных беседах. Беседы с представителями высших кругов общества были для императрицы самым приятным видом отдыха. Избранный круг друзей собирался часто без ведома императора, и их беседы в действительности носили совершенно невинный характер, являясь для Жозефины ничего не значащим развлечением. Тем не менее некая услужливая личность была настолько бестактной, что подготовила для императора докладную записку об этих ночных чаепитиях, в которой сообщались веши, вызвавшие его раздражение. Он высказал свое неудовольствие по этому поводу императрице Жозефине, и с того времени она стала ложиться спать в тот же час, что и император.
Эти чаепития были прекращены, и все лица из обслуживающего персонала получили приказ не засиживаться после того, как император отправлялся спать.
Насколько я помню, вот как его величество высказался по этому поводу: «Когда господа спят, то и слуги должны спать, а когда господа просыпаются, слуги должны быть уже на ногах». Эти слова возымели действие; с того самого вечера, как только император оказывался в постели, все во дворце также ложились спать, и в половине двенадцатого никто уже не бодрствовал, за исключением часовых.
Мало-помалу, как это всегда случается, строгое соблюдение приказов императора ослаблялось. Но императрица по-прежнему не осмеливалась возобновлять ночные встречи с друзьями. Слова его величества хорошо запомнились г-ну Кола, консьержу павильона «Флора».
Однажды утром, примерно в четыре часа, г-н Кола услыхал непривычный шум и какие-то непрекращающиеся движения внутри замка. Предположив, что виной тому был проснувшийся император — и в этом г-н Кола не ошибся, — он поспешил, насколько это было возможно, одеться и отправиться на свой пост. Он находился на посту уже целых десять минут, когда император, спускаясь по лестнице вместе с маршалом Дюроком, заметил его. Его величество обычно с удовольствием отмечал точность в выполнении своих приказаний, поэтому он на минуту остановился и спросил г-на Кола: «А, уже проснулся, Кола?» — «Да, сир; я не забыл, что слуги должны быть на ногах, когда просыпаются господа». — «Кола, у тебя прекрасная память; это замечательно».